Она замерев на месте ждала, когда он прикоснется к её вздыбленному от страха загривку, когда он прикоснется к её напряженной спине и той, трепетной точке на её спине, куда она сама не могла достать своими короткими лапами, но куда хотелось ей, чтобы теперь он давил всем своим тяжелым телом
И он, как бы, ведомый её таким ароматом, вдыхая теперь её всю, вдыхая так глубоко как можно, что шерсть у него у самого зашевелилась на его черном загривке не то от еще от животного обычного страха не ведомого, не то от показавшихся ей таких громадных размеров, не то от той страсти, которая у неё уже кипела внутри, изгоняя из тела и сам её первобытный страх и его остатки где-то там внутри, и быстро изгоняя всегдашнюю боязнь за свою жизнь на этой вывенской привольной землице
Она, зачарованная его громадными размерами замерла в призывном ожидании на его особое и еще не понятного для неё действа.
А он?
Он еще сам, не зная и не понимая, что же ему теперь надо делать, начал искать на её теле источник того загадочного запаха, который так привлекал его, и
И, он начал вдыхать, и бесконечно вдыхать его с её еще не расправленных рыжих волос, он начал так её щекотать своим шумным дыхание и, еще прикасаясь к местами торчащих от страха волоскам, что по её телу прошла волна неостановимой дрожи, той нашей первой и естественной дрожь радости от не известности и еще дрожи познания всего мира и понимания самой сути нашей земной жизни. Теперь не понятная та её внутренняя мелкая и мельчайшая дрожь, которая не позволяла ей сделать хоть один шаг, чтобы убежать от него далеко и даже навсегда А его теплый и шершавый язык так далеко и так теперь глубоко проникал во всю в неё, что ей хотелось от счастья не вероятно громко рычать и как бы кричать и по-медвежьи на него рычать, но она боялась потерять именно сейчас это её райское ощущение и кто не любил из нас, тот ведь не знает и не понимает, что же такое тот библейский и еще божественный рай и настоящий любовный наш экстаз. Описанный не раз и не два во многих и многих книгах. Тех книгах, которых она ни разу здесь на Вывенке и не читала, и не ведала она об их существовании, так как это было за пределами её понимания, и за пределами её здешнего нового для неё мироощущения. Ей теперь и здесь ни сама наша письменность, ни семиотика нашего русского и даже другого народа земного языка, ни другие условности нашей человеческой жизни нисколько не требовались, чтобы летом ловить ей рыбу, чтобы осенью ей самой находить ягоду, чтобы ей любить и еще быть такой здесь в бескрайней камчатской тундре любимой, а еще и, это наверное самое главное, чтобы в муках рожать и, уж затем нежно и самозабвенно не жалея своей драгоценной для них жизни заботиться, как любая мать о своём подрастающем поколении, в чем и было её земное здешнее камчатское, ветвейваямское и еще ледяногорское предназначение
И она, только произнесла тихо буквально ему на склоненной к ней его круглое настороженное, как и всегда ухо такое теплое и такое призывное:
Ри-у-Ры-у-Ры-е! Ты мой! Рыжы-Рыжый!
А он, ничего не понимая громко сопя ей ответил:
Рыу! Да! Я Ры-Рыж! Я Рыжы-Рыжый! Ри-у!
И, для неё это было какая-то не земная, не здешняя, не вывенская песня истинного мгновения того не передаваемого женского только её здесь и в это мгновение счастья, у неё теперь и сейчас был долгий романс счастья их нынешней весенней такой случайной, а может и нет встречи
А, ему теперь было так тепло и еще так сладко, когда он нашел, на её теле ту единственную точку, когда он с трудом нашел то укромное место и особое местечко, где весь этот привлекательный запах мог не ведомо и как вмещаться, поглощая всё его внимание, поглощая буквально всего его И, ему было теперь так радостно и еще так весело
И, он
Он весь изнутри, как бы поднапрягся
Он даже в этом мгновение привстал на задние свои сильные лапы, чтобы показать весь свой невероятный для неё рост и, она увидела тот его сверкающий красный огненный давно перенапряженный от ожидания внутренний рубин, который теперь привлекал и её своим не обычным ароматом, привлекал её той своей не передаваемой божественной аурой. И она, повернув голову влево, еще принюхиваясь к нарастающему запаху, вытащив свой горячий язык лизнула его, ощущая, как по его телу передается её та внутренняя никем не видимая мелкая дрожь, первая дрожь полной их неизведанности здешнего познания ими великого и бесконечного для многих из нас мира, познания своего умения и, вдруг пришедшего к ним обоим, осознания своего по-настоящему мужского и женского существа и естества, и по его коже первая такая же как и у неё мельчайшая дрожь каждого торчащего во все стороны волоска их вечной медвежьей любви, которая начинала именно в эти мгновения рождаться здесь и сейчас между ними двоими.
И им этот окружающий мир был теперь не нужен и нисколько не опасен, какой бы злой охотник не выцеливал в них из своего пусть и дальнебойного такого черно-вороненного карабина, пусть и супернового, и супердорогого, и супернавороченного даже с лазерным, тем невероятно метким его прицелом.
Им двоим здесь теперь и сейчас все нипочем, здесь и сейчас существовали только он и она. Здесь только их страсть и их любовь в таком вот единении и могли, и рождали новую земную медвежью жизнь, чтобы следующей весной все вновь и вновь повторялось, как и вращение самой земли и Луны, и даже Солнце вокруг земли или наоборот. Да, это и не важно для душ любящих, для душ так еще и страждущих!
А затем, он смазанный её сладкой слюной легко погрузился и весь растаял в её внутреннем разогребом до самого жара тепле, в её обильной давно выступившей не вероятно для него пахучей влаге, он тогда легко погрузился и растаял в её еще никем другим здесь не изведанных глубинах, чтобы через секунду залить её всю изнутри тем вулканическим здешним северным огнем его медвежьей ранее неутоленной любви и настоящей его медвежьей страсти, той вероятно животной страсти, которой давно была пропитана вся его коричневая шерсть и, которую вероятно и мы люди сами ощущаем, погружаясь в такие не познанные глубины любви и нашей страсти, одновременно отрезая себе все пути отступления, отрезая на раз все пути возврата и еще повторения таких мгновений, которые и бывают только раз в жизни, тогда в твои семнадцать или в двадцать три года, а может и позже, когда сам надприродный хомминг не завладеет всем твоим существом, всем твоим сознанием и еще твоим миропониманием.
Они теперь слились здесь на ручье Ледяном в той их медвежьей вероятно настоящей животной страсти, которая так легко теперь у него льется из всего его тела, вызывая у неё, как у той собаки такой внутренний мышечный спазм, который сжимая его всё сильнее и сильнее, пыталась выдавить без остатка всего того, что он так долго почти три года копил здесь на ручье Ледяном для неё одной, еще не зная её и не понимая, что она где то рядом и живет, и еще существует
Ей теперь и сейчас было невероятно и тепло, и одновременно радостно, еще и осмысленно, после той ранневесенней этого же года потери своего брата Веха. Она поняла и, там где-то внутри ясно она осознала в эти радостные для неё мгновения, что она ни на какие её невзгоды и горести, ни на какие земные причины самой Природой здешней предназначена быть земною Матерью, она должна быть продолжательницей их медвежьего рода большого, их не ею созданной программы продолжения рода всего живого.
А ей?
Она вдруг поднялась над этими бескрайними просторами, как тот свободолюбивый сокол камчатский красно-книжный кречет и теперь летела она, и теперь она парила озирая, и места эти, и края эти привольные, выражая своим громким и радостным рыком все свои эмоции и все свои желания в том её громком взволнованном сопении от нахлынувших на неё новых и неожиданных эмоций и новых её впечатлений. Теперь и мир, и всё её окружение стали иными, стали ей такими родными и желанными, как и этот рыжий ею, встреченный её теперь друг и даже любимый и желанный медведь имени которому ни она ни мы еще и не дали
И она теперь, по-настоящему парила высоко над сопками, понимая, что это её настоящая медвежья здешняя жизнь, что это её ледяной здешний земной весь простор, что она еще и безмерно счастлива сегодня, и сейчас, и теперь никакие лютые морозы, никакие злые люди и никакие даже не вероятно опытные охотники ей нисколько не страшны, ей не помешают самой здесь у горы и на горе Ледяной созидать и рожать, жить и не раз и не два по весне, когда и желудок твой пуст, а всё же ждать вот таких случайных для неё радостных и неповторимых её встреч.
Она теперь и сейчас ясно осознала, что она давно была готова стать матерю, и что она, как та разъяренная львица будет неистово защищать и её, и его нынешнее ледяное здешнее горное пространство
Она будет всегда страстно и до остервенения защищать то великое их здешнее Камчатское пространство, которое сейчас дает жизнь в утробе её их медвежьему, еще не рожденному, но уже в её теле зародившемуся новому медвежьему поколению, чтобы даже по ту сторону мироздания, может там на далеких небесах восторжествовала и её мать Умка Большая, и еще, чтобы сюда вернулся может в другом облике и Вех брат её любимый и ею обожаемый.