Племянник снабжает, с гордостью сообщил хозяин. Со своей пивоварни возит.
Выгодно, одобрил Гюнтер.
В это время Щульц, уже изрядно захмелев, пытался придумать, как бы себя развлечь. В голове всё путалось, видимо, от того, что выпитое до нападения татцельвурма ещё составляло компанию пьянице, а после того, как опасность миновала и нервишки успокоились, принялось активно напоминать о себе. Затея была проста: докучать пришлым посетителям, которых весельчак определял безошибочно. В Роттене он знал всех, как и все в Роттене, к сожалению последних, знали Шульца. Похихикивая от предвкушения воплощения в жизнь своей задумки, казавшейся ему невероятно смешной и в некоторой степени даже гениальной, мужчина, пошатываясь, подошёл к своей первой жертве.
А ты откель будешь? спросил подвыпивший.
Из Фра́нка-на-Ме́йне, зевнул посетитель.
Из Мейна-на-Франке! Сечёшь, да? загоготал весельчак, косясь на Гюнтера, которого избрал следующим.
Посетитель скорчил кислую мину, не оценив шутки, но весельчаку на это было плевать. Ему отчего-то захотелось всеми силами докопаться до белобрысого и вывести того из себя. Сам Шульц был достаточно крепким мужчиной, и Гюнтер показался ему вполне достойным противником. Да, пьяница уже планировал подраться. И это также казалось ему гениальной идеей. Шульц поскрёб заросшую щетиной щёку и отправился выполнять задуманное.
Синеглазый сосредоточенно пил пиво. Он опустошал уже третью кружку. Как только Лоскутик принялся демонстративно вздыхать, снова расплачиваясь за выпивку, попутчик клятвенно заверил, что компенсирует его расходы, чем вселил хлипкую, но всё же надежду на спасение от полного и невосполнимого опустошения кошелька расстроенного арфиста.
Слышь, блондинчик, ехидно произнёс Шульц, почти утыкаясь мужчине в ухо. А ты откель?
Из Бо́дена-Бо́дена, и глазом не моргнув ответил Гюнтер.
Улыбка сползла с лица пьяницы. Он застыл, приоткрыв рот и силясь выдумать ответ, но в тот же миг в харчевню ворвался Ка́рстен, непрестанно осеняя себя треугольным знамением. Он был весьма набожен. Его рассказ всполошил посетителей и вызвал неподдельный интерес у Гюнтера. Татцельвурм, ранее напавший на Шульца, принялся бесчинствовать. Забравшись в овчарню Карстена, дракон обвился вокруг его любимой овечки и принялся душить её. За этим занятием овцевод и застал зловредную тварь. Выразив опасение, что отродье из штолен в силу своей необычайной прожорливости может перейти на людей, пострадавший также пообещал заплатить аж пятьдесят звоньков за отмщение невинно убиенной парнокопытной животинки.
Синеглазый подскочил, услышав размер вознаграждения, и, радостно улыбаясь, заявил, что готов хоть сию минуту пойти и разобраться с этой тварью, кем бы она ни являлась, но попросил одолжить ему какой-нибудь доспех или хотя бы окованный железом щит. Ни того, ни другого, что было не удивительно, ни у кого с собой не оказалось.
Хозяин таверны, хитрец Бе́рнхард, чудесным образом вспомнил, что у него где-то был дедов шлем и тут же запросил за него голову татцельвурма. Мужик он был не промах и сразу придумал, что в случае гибели дракона такой трофей можно будет повесить на видном месте. Если же доброволец погибнет (а в этом Бернхард был уверен даже больше), то наследие предка немного вырастет в цене. Не в каждом шлеме ходят на татцельвурмов, знаете ли. Надеялся тавернщик, естественно, на лучшее. Тогда и башка драконья появится, и шлем сильнее подорожает. Так он думал. Ведь стальных шапок, в которых побеждают татцелей, наверняка ещё меньше.
Гюнтер согласился, но, когда увидел, что ему притащил Бернхард, призадумался. Предложенный шлем оказался потускневшим от времени открытым бургиньтом с коротким козырьком и отвалившимися наушами. Судя по всему, шлем, действительно, был старым, о чём красноречиво свидетельствовали аж целых три гребня: один по центру, высотой в зол (местный дюйм)3 и два по бокам, вполовину меньше. Бернхард же, увидя кислую рожу блондина, принялся расхваливать штурмак, на ходу сочиняя истории о неимоверном везении, которое приносил этот шлем покойному обладателю. Стоит ли говорить, что подобные старания были излишни, у Гюнтера всё равно не было выбора. Синеглазый принял бургиньот, пообещал вскоре вернуться и, ловко ухватив под руки Карстена, отправился на смертельную битву с драконом.
Лоскутик опечалился и, к радости Бернхарда, налёг на пиво, неумолимо изничтожая остатки сбережений. Тавернщик тем временем поглядывал то на тощего, то на странный чехол с не менее странной, по его разумению, конечно же, арфой. Смекнув, что клиент вскоре может стать неплатёжеспопособным (а пил тот на поверку наравне с блондином), владелец таверны решил подтолкнуть красноглазого к принятию решения, выгодного для них обоих.
Значит, арфа, начал он издалека.
Ага.
И не бард.
Музыкант! гордо ответил Лоскутик и стукнул себя кулаком в грудь.
Очень интересно, покивал Бернхард. Ты, наверное, даже выступаешь?
Пф-ф-ф, скорчился тощий. Вообще-то ценители моего творчества готовы платить любые деньги за возможность побывать на моём концерте!
Даже так?! искренне удивился тавернщик. У тебя и поклонники есть?
Вообще-то, воздел палец Лоскутик, я довольно известный арфист! Я вам тут не бард какой-нибудь! И репертуар у меня имеется ого-го! Это не закостенелый классицизм, а настоящие чувства и переживания!
А не изволит ли «довольно известный арфист» исполнить что-нибудь для нашей публики? А я в долгу не останусь, лукаво подмигнул Бернхард.
Это можно, согласился Лоскутик. Хоть щас.
А давай. Лезь на помост!
Тощий важно протопал на небольшую сцену, распустил волосы, расчехлил странного вида инструмент, чем-то похожий на слегка перекошенный с одной стороны неглубокий овальный тазик почти на треть лишённый дна, и скрипучим голосом продекламировал:
Баллада, сочинённая преподобными Залманом Эргом и Стефаном Ваном, именуемая «Несколько важных событий из жизни инопланетного пушечного мяса».
Лоскутик издал утробный звук и с силой ударил по струнам, отчего посетители, занявшие первый ряд столов, содрогнулись. Лицо арфиста преобразилось, он оскалился и загробным голосом принялся выплёвывать слова:
«Утроба. Свет. Падаю.
Вижу. Ползу. Кормлюсь.
Брат. Сестра. Кормятся.
Крик. Брат. Ползёт».
Лоскутик ускорил темп боя по струнам и затараторил:
«Растём. Живём. Размножаемся.
Самка. Сын. Дочь. Сын. Дочь.
Опасность. Другие. Плен.
Смерть. Боль. Клетка.
Голод. Боль. Смерть.
Сын. Бьют. Удар. Боль.
Ползу. Бьют. Дети. Смерть.
Самка. Смерть. Ярость».
Арфист выпятил подбородок и принялся рычать:
«Месть. Боль. Бьют. Голод.
Пить. Есть. Слабость. Покорность.
Еда. Жадность. Ярость.
Кровь. Боль. Голод».
Лоскутик замолчал, надменно оглядывая замершую публику и наигрывая что-то душераздирающее, после чего, остервенело дёргая струны «арфы», закаркал, как ворона:
«Ведут. Учат. Бьюсь.
Боль. Удар. Побеждён.
Встаю. Удар. Побеждён.
Побеждён. Унижен. Встаю-у-у-у.
Смотрю. Нападаю. Кормлюсь.
Боль. Удар. Побеждён.
Встаю. Уползаю. Ненависть.
Жду. Прыгаю. Мщу.
Кормлюсь. Агония. Бью.
Месть. Кровь. Мясо.
Кости. Грызу. Мозг.
Еда. Съел. Ухожу-у-у-у»
Исполнитель затряс головой, высовывая язык, и засипел:
«Свет. Другие. Цепи.
Боль. Щиплет. Жжёт.
Молнии. Больно. Сплю.
Мокро. Вода. Боль.
Смотрю. Темно. Стены.
Удар. Щель. Выхожу.
Новые. Грохот. Боль.
Боль. Боль. Боль. Хру-у-у-уст».
Арфист упал на колени, прижал «арфу» к животу и заверещал свиньёй, не обращая внимания на убегающих в страхе посетителей таверны и прячущегося за стойкой хозяина, непрестанно осеняющего себя треугольным знамением:
«Кормлюсь. Агония. Бью.
Месть. Кровь. Невкусно.
Новый. Боль. Бью. Хруст.
Панцирь. Голова. Мозг.
Боль. Боль. Боль. Боль.
Хруст. Мозг. Хруст. Кости.
Кормлюсь. Боль. Лапа. Слизь.
Ползу. Боль. Когти. Панцирь. Ме-е-есть»
Лоскутик вытаращил глаза и пробулькал:
«Земля. Тьма. Лежу-у-у-у»
В завершении своего выступления, он со всего маху треснул «арфой» по сцене. Артист жутко заклокотал, распластался на полу, будто мертвец, и, конвульсивно содрогаясь, затих. Через минуту Лоскутик медленно встал, спокойно отряхнул цветастую робу, словно не замечая опустевший зал; поднял инструмент, убрал в чехол и подошёл к стойке.
А есть попить?
Ч-ч-чего? испуганно переспросил Бернхард.
Водички бы
А это Ваше выступление уже закончилось?
Ну да.
И как оно пришлось публике?
Как обычно, шмыгнул носом Лоскутик. Не всем дано понять высокое искусство.
Я почему-то так и подумал.
Хозяин поднялся, огляделся, прикидывая убытки, сокрушённо покачал головой, но всё же наполнил кружку и поставил её перед артистом.
О! обрадованно воскликнул Лоскутик, переводя взгляд с кружки на владельца таверны, А могу ли я, достопочтенный хозяин, оставить Вам свою афишу?
Можете. Только стоит ли?
Возьмите-возьмите, арфист ловко выудил из рукава, скатанный в рулончик лист бумаги и сунул его в дрожащие руки мужчины.