Сильно сказано, соглашаюсь я. Но, может, хватит? А он, мятежный, просит бури. И вся-то наша жизнь есть борьба. А если человек не хочет бороться и сыт по горло бурями? А хочет просто жить. Хочет покоя и простого человеческого счастья здесь и сейчас, а не когда-то там для туманных будущих поколений. «Но я предупреждаю вас, что я живу в последний раз». Пусть у них культ потребления и развлечения. А у нас вечный культ крови, жертвенности и страданий сколько можно?
***
Ведь вот какие дела, граждане. Тридцать лет мы вели тихую обывательскую жизнь. Никому не мешали, радовались этому самому простому человеческому счастью. Бюджетному автомобилю, квартире по ипотеке, Турции инклюзив. И что? В итоге проспали страну. Всё это время родную землю тихой сапой дербанили и продолжают дербанить свои, родные воры.
Теперь, что касается Маши. Сытая, дорогая, благополучная женщина. Лицо ухоженное, красивое, ясное. Явно не страдала. Это только в книжках и у святых отшельников страдания одухотворяют, омывают и осветляют лицо. А у простого человека делают его больным, униженным, вытянутым, как у козы. Ломают и уродуют душу.
Маша призывает делать страдания самоцелью, страдать ради страдания. С детства она не испытывала лишений, про таких говорят: родилась с золотой ложкой во рту. Знаменитый отец дал ей фамилию, славу, безбедное существование Это был действительно Человек с большой буквы.
Но и Василий Макарович, как все смертные, не был лишён понятного стремления к элементарному комфорту. Он мечтал о четырёхкомнатной квартире. Глупо ради непонятных страданий ютиться с пишущей машинкой на проходе, в кухне или, прости господи, в туалете на крышке унитаза
«Квартиру должны дать скоро, дом строят. Дом будет великолепный, квартира 4-х комнатная с кабинетом, детской, спальней, залом. В центре Москвы», радовался Василий Шукшин в письме матери. И это не только нормально, плохо то, что знаменитому писателю и режиссёру и актёру приходилось как нищему «выбивать» достойное жильё через общий отдел ЦК КПСС. У кого повернётся язык обвинить его в тяге к мещанству, к комфорту и достатку? Да и сама Маша не торопится отказываться от гонораров в пользу, допустим, нуждающихся мам-одиночек.
А ведь найдётся кто-нибудь, вроде некоего шукшинского земляка, и злорадно кинет: «А-а, трепачи. Писатель есть один всё в деревню зовёт. А сам в четырёхкомнатной квартире живёт, паршивец!». Так что народ, который Маша пламенно зовёт в страдания, может её и не понять.
Как-то так получается, что легко и зажигательно о страданиях может говорить только человек, сам не знающий страданий и лишений. Почему-то революции в России начинаются всегда сверху настрадавшимся низам им не до того А вообще, по-разному жилось в России но никогда нескучно.
***
Через тысячи километров, через материки и океаны несутся наши голоса, наши жаркие многочасовые дискуссии, попытки докопаться до сути. Подруга сказала, что она вдруг поняла: человек ближе к растению, чем к животному. Животное на чужбине обнюхается, обследует, пометит новое место, погрустит и привыкнет. А человек высыхает корнями. Особенно если в возрасте, особенно тонкий, творческий, ранимый.
Сразу по приезде ей дали хорошенькую благоустроенную квартирку. Назначили солидное, в переводе на наши деньги, пособие хотя она не работала там ни дня. Бесплатные муниципальные врачи, лекарства. Об этом могут только мечтать наши пенсионеры.
Рядом живут такие же русскоговорящие иммигранты: прибалты, белорусы, украинцы. Тоже приехали на сытое готовенькое: пускай родины разбираются без них.
С ними не о чём говорить. Почём сыр в магазине. Что сказал доктор. Какой стул был с утра, а ведь кушали чернослив. Ностальгических разговоров про берёзки избегают, могут грубо оборвать. Все ходят немножко сонные, глубоко уйдя в себя. Как все эмигранты, решают мучительный вопрос жизни: не ошиблись ли, не прогадали? Сегодняшние потрясения там, на другом конце света, убедили: не прогадали, вовремя перебрались. И сразу у них легче на душе стало.
А она тоскует и рвётся. Чувствует себя не дома, а в интернациональной общаге, во времянке. Куда занесло неприкаянных людей, оторвавшихся как листочек дубовый от ветки родимой. Это молодые приживаются, а в пятьдесят лет вырвать корни
Как ни обставляй комнатку привезёнными из России ковриками и фарфоровыми фигурками всё равно не гнездо. Казённый дом. Клетка с залетевшими птичками. Комфортная, тёплая, сытная но клетка. Не то интернат для престарелых, не то пионерский лагерь со старичками и старушками. А может, зал ожидания на вокзале только поезд всё не объявляют.
А она тоскует и рвётся. Чувствует себя не дома, а в интернациональной общаге, во времянке. Куда занесло неприкаянных людей, оторвавшихся как листочек дубовый от ветки родимой. Это молодые приживаются, а в пятьдесят лет вырвать корни
Как ни обставляй комнатку привезёнными из России ковриками и фарфоровыми фигурками всё равно не гнездо. Казённый дом. Клетка с залетевшими птичками. Комфортная, тёплая, сытная но клетка. Не то интернат для престарелых, не то пионерский лагерь со старичками и старушками. А может, зал ожидания на вокзале только поезд всё не объявляют.
Сын и сноха ругаются: «Ты опять?! Сыта, одета, страховка бесплатная. Чего тебе не хватает?».
А ей не хватает несчастной России. И, как маленькая в пионерском лагере, скучая по маме, она сжимается в комочек под одеялом и плачет. И, всхлипывая и сморкаясь, каждый раз просит: «Ты только знакомым не говори. Пусть думают, что у меня всё прекрасно».
ЗАПОЛОШНЫЙ
Он стоял на выходе из автобуса и мешал пассажирам выходить. Его грубо толкали, с раздражением цеплялись за старый рюкзачок на спине, хамили:
Дед, мёдом намазано?
Это он из секты застряльщиков в дверях.
Он стоически отмалчивался, только крепче хватался за столбик. У рынка поток пассажиров устремился к выходу и грозил раздавить, оторвать и вынести упрямца с собой, но он как былинка в бурной реке трепетал и всё лип к столбику.
Бесполезно, я его знаю, сказала усталая кондукторша. Характер такой. По жизни вредный, поперечный человек. Вечно больше других надо, всё что-то доказывает.
Можно не объяснять, мы с Харитонычем живём в соседних домах, он работал с мужем в одном цеху. Известен тем, что то в проходной пикет устраивал, то подписи собирал, то в курилке текущий момент объяснял (за что его не раз обещались побить), то голодовку объявлял.
Начальство надо держать в тонусе, объяснял. На то и щука, чтобы карась в пруду не дремал. Чтобы не забывали: мы базис, а они настройка. Мы народ, они слуги. А то ишь
Когда повысили пенсионный возраст, на заводе собрали работяг. Пригрозили: попадутся на митинге уволят с волчьим билетом. Заметим, митинг был согласован, разрешён. Харитоныч придумал: сделал в картонной коробке прорези для глаз и явился в коробке на плечах. Прямо на ней написал фломастером: «Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление». Удобно: коробка тебе и транспарант, и для маскировки, и от дождя.
А курточка-то кургузенькая, потрёпанная, синяя с белыми полосками, всем знакома как облупленная
***
От конечной остановки до нашего дома шли вместе, перекидываясь редким словом. Слишком диаметрально противоположные у нас взгляды, а переубеждать другого неблагодарное занятие. В одном сошлись, одному дивились: безмятежности граждан в эти дни. То есть глупо паниковать и истерить, но делать вид, что ни при чём, что как-нибудь само рассосётся, прятать голову в песок не серьёзно, товарищи.
Харитоныч нажимал на то, что народ у нас исполнительный, смирный, скажи сделать сделает. Ему толчок нужен, требуется импульс придать. Вот только власть всё ещё плывёт по течению, пребывает в нирване, в счастливом неведении. Застыла во времени как мушки в янтаре. И хочется крикнуть: алё, розовые очки не жмут? Вы календарь-то сподобитесь перелистнуть?
Сердце от происходящего кровью обливается, а эти сидят себе преспокойно в забуксовавшей, застрявшей машине времени. Дед Харитоныча рассказывал. На голом месте в степи в считанные месяцы вырастал огромный завод.
А нынешние чем заняты? Там, на западе, бомбы падают, военные и мирные люди гибнут, женщины кричат у Харитоныча в сердце перебои и давление сто девяносто. А этим хоть бы хны. Заботы: кто лучше украсит скверик. Ажурные заборчики, вазончики, клумбочки, скамеечки, бордюрчики Плитку розовую прошлогоднюю выковыривают, новую голубую кладут.
Бумажку в подъезде повесили: назначили общественные слушания. Обсуждается дизайн велодорожки и площадки для выгула собак. Вот прямо первостепенная задача по нынешним временам. А на один никчёмный чертёж можно построить молочно-товарную ферму!
Конкурс красоты ещё на днях а как же нынче без них, в бессильной ярости взмахивал в воздухе кулаком Харитоныч. Какие-то фестивали рыжих или близнецов, или пельменя. Лучше бы вон механикам из автобусного парка помогли: мужики -золотые руки, у них ржавые консервные банки способны забегать по городу. А вообще, стыдоба: люди в богатейшей стране мира в облезлых заплатанных железяках ездят