Не насовсем ли уехал, второй день не видать? Сынок с семьёй за границей, давно звал к себе. Вон вокруг что творится. Как с ума посходили, носятся туда-сюда, мечутся как петух без головы. Старик мой слышал, вчера на рассвете такси подъезжало. Не по-соседски, не попрощался, видимо, срочно.
Харитоныч так и сел на чистенькую, мытую дождями завалинку. Не ожидал, что вдруг станет пусто и больно на душе. К кому сейчас пойти, с кем поговорить? В последний раз у них осталась незаконченной захватывающая, интереснейшая беседа.
Кто, в конце концов, усадит его пить чай с богородской травой и каменными пряниками, хлопнет по коленке, вскочит и возбуждённо по комнате пробежится:
Вот, во-от, а ещё говорят: народ ничего не понимает.
***
Боже упаси! открывал ключом замок Илья Семёныч. Только с рейсового автобуса: мятый плащик, пыль забилась в мелкие морщинки лица, лицо серое, усталое. В райцентр ездил кофе в зёрнах купить, у нас в сельпо только растворимый. Без хлеба могу, а без кофе швах Куда же я от этого? обвёл рукой вокруг. Переулок живописно взбегал и обрывался над рекой, а по бокам нависали голубые хвойные велюровые холмы, по-весеннему подёрнутые розоватой берёзовой паутинкой. Не дождутся, как говорят. Это пускай перелётные птицы летят в жаркие страны. А мне берег турецкий и Африка не нужна. Я тут родился-женился, здесь вся жизнь. Галина могилка здесь. Вот что, Андрей Харитонович, я по случаю двести пятьдесят армянского коньячка приобрёл. Как насчёт пары рюмок?
Харитоныч быстрой прихрамывающей ногой туда-сюда, жена слова не сказала: как все в селе, уважала Илью Семёновича. Завернула с собой стряпни, мелких баночек с салатиками. Посидели, выпили за мир, конечно, чтобы человечья кровь не лилась, бомбы не падали. Уже стемнело, на лиловом небе зажглись мелкие звезды, а из открытого окошка (комар ещё не завёлся) неслось страстное, с болью, Харитонычево:
Думал, в двадцать первом веке люди умнее будут, а они всё жаднее. Да когда уже нажрутся, перестанут чужие земли под себя грести? Есть ли предел человеческой алчности? Куда в три горла пихать? А главное: зачем? Заче-ем, такая жизнь короткая?!
***
Проводив пьяненького соседа, Илья Семёнович убрал со стола, насухо вытер клеёнку и придвинул маленькую рамку с фотографией жены. Там она хохотала на фоне белопенной черёмухи, кудрявая, молоденькая, задорная, в венке из той же черёмухи. Галя угасла буквально за год. Давно заподозрила неладное, но скрывала от всех и в больницу не обращалась.
Почему?! только и вскрикнул он, когда узнал.
Не хотела превращать остаток жизни в ад для нас обоих, грустно сказала она. Мужество это было или слабость с её стороны? Скорее, материнская жалость к нему. Дети разлетелись, они одни остались друг у друга.
Я вот думаю, Илюша, отчего душа так трудно и долго покидает тело? Зачем Бог даёт им намертво срастись? Вот было бы замечательно: вспорхнула бабочкой и улетела.
Илья Семёнович вздрогнул: крупный пушистый мотылёк заметался вокруг лампы, обжёгся и кинулся назад, забился о чёрное стекло. С величайшей осторожностью, боясь повредить ломкие крылышки, он поймал мотылька, выпустил в весеннюю сырую темноту. И долго потом рассматривал, не решался стереть с пальцев серебряную пыльцу.
ДЫРА НА ОБОЯХ
Все говорили, что Василий Лукич и Таисья Игнатьевна отличная пара. Никто не догадывался, что всю полувековую жизнь между ними торчал клинышек.
Таисья Игнатьевна обожала песенную эстраду. «Попсу», презрительно уточнял Василий Лукич. На видном месте в зале, в простенке красовалась вырезанная с незапамятных времён то ли из «Огонька», то ли из «Крестьянки» фотография знаменитой артистки.
Когда по телевизору начинались разные музыкальные конкурсы, Таисья Игнатьевна бросала все даже самые горящие дела и усаживалась смотреть своих светочек, валерочек, леночек.
Да в нашем ларьке продавщица Оля лучше их поёт, говорил Василий Лукич.
Кабы лучше по телевизору бы показывали.
Дура, кто же её в телевизор пустит? Там поляна вытоптана для своих.
Таисья Игнатьевна не слушала крамолы, махала руками, затыкала уши. В пику мужу, просила внучку делать фотографии певцов и туда же их, в простенок.
Убери свой иконостас, не позорься, уговаривал Василий Лукич жену. Ладно у малолеток умишка с фасолинку, резьбу срывает, им беспременно обожать кого-то требуется. Они так саморе-а-ли-зуются, хоть по складам, а Василий Лукич осваивал новые слова. А ты вроде солидная женщина, бухгалтер.
Убери свой иконостас, не позорься, уговаривал Василий Лукич жену. Ладно у малолеток умишка с фасолинку, резьбу срывает, им беспременно обожать кого-то требуется. Они так саморе-а-ли-зуются, хоть по складам, а Василий Лукич осваивал новые слова. А ты вроде солидная женщина, бухгалтер.
Дочка тоже кривила губы: «Фу, мам, давно не модно и выглядит как дёшевка. И к обоям по цвету не подходит». Таисья Игнатьевна поджимала губы, смахивала пыль с глянца.
***
В остальном-то она нормальная, разводил руками, убеждал себя Василий Лукич. Борщ вкусный варит. А бзики у всех есть. Вон, у меня рыбалка, тоже крышу сносит.
Иногда всё же подкалывал:
А твои-то под фонограмму поют.
Живьём, упорствовала Таисья Игнатьевна. Василий Лукич находил в интернете и на всю избу включал тайно записанных без микрофона, сипящих и керхающих «звёзд». Таисья Игнатьевна затыкала уши и убегала. В отместку подавала пересоленный борщ и подгоревшие котлеты. Или вовсе становилась в позу: «Готовь сам».
Делать нечего, Василий Лукич затягивал на тощеньких боках объёмный, 60-го размера фартук жены тесёмки приходилось заводить вперёд и завязывать на животе. Гоношился у плиты делать нечего, подразнил женщину надо платить.
***
Однажды только могучая вера Таисьи Игнатьевны пошатнулась. Это когда на день города «по многочисленным просьбам трудящихся» в их захолустье приехали звёзды с последнего музыкального конкурса. Их портреты тоже недавно появились в простенке хотя лепить там уже было некуда.
Вначале прибыл целый рефрижератор с ихней шумной техникой. По городу забегал шустрый, похожий на цыганёнка устроитель концерта. Дочка работала в администрации в отделе культуры, и Таисья Игнатьевна высказала ей обиду:
Что же не тех артистов позвали? Надо было Серёженьку, Лёшика и эту Багиру, что ли? Или, как её, Алычу? Такие имена заковыристые, всех не упомнишь.
Дочка бегала злая, взмыленная, сутками на телефоне.
Ой, мам, да кто их звал, не будь такой простой. Какие просьбы трудящихся, с ума сошла?! Это у них называется чёс. Допустим, в районе отпущены квартальные деньги на культуру. По-хорошему их бы на ремонт клуба, на детские кружки да мэр уже в доле.
В какой доле? обмерла Таисья Игнатьевна, предчувствуя нехорошее. Больше всего ей хотелось зажать уши и убежать, но было поздно.
В какой. В немазано сухой, вот в какой. Ну, распил, откат ты бухгалтер, а будто сегодня на свет родилась, ей-богу. Допустим, заявляют на концерт бюджет в пятьсот тысяч
Таисья Игнатьевна мысленно ахнула: полмиллиона?! На маленькой пилораме, где она работала, дебеты-кредиты крутилась вокруг четырёх нулей не больше.
А дочка, водя пальцем в телефонной записной книжке, рассеянно продолжала:
И, значит, начинается вокруг этих денег копошение и делёжка. Крысиная возня. Раскрученный певец за такие деньги и не плюнет в нашу сторону, а вот Клавочка и Эдичка в самый раз. Мэру в карман за труды сто, организатору двести, а артистам по сто на рыло сойдёт А ты какие-то просьбы трудящихся.
Случившийся неподалёку Василий Лукич, тот ещё революционер, ввернул:
И вся вам дутая народная любовь. Твоим трудящимся всё равно под кого потоптаться, подёргаться и побухать, лишь бы пивко похолодней да колонки погромче Помнишь, нет: за справедливость, против пенсионной реформы, за медицину, за прогрессивный налог десять человек на площадь вышли? А на твою Клавочку площадь забита была не повернуться, не продыхнуть. Э-эх, люди-человеки, никакого самоуважения.
Качал головой:
Всё с ног на голову встало. Раньше в скоморохов кости бросали. А нынче глянь: звё-ёзды! А настоящую соль земли загнали под плинтус.
Кто это соль земли? ревниво оторвалась от телефона дочка, она начинала после культпросветучилища именно массовиком-затейником.
Кто? Работяги, механизаторы! Слесари-токари-фрезеровщики, развернул плечи и хлопнул по иссохшей груди Василий Лукич. Инженеры. Учителя-врачи. Библиотекари, культурные работники, и приобнял дочку.
***
С конца февраля Василию Лукичу казалось, что у него на глазах разворачивается сюр (он и не такие слова знал).
В это время, в эту самую минуту гибли люди. Женщины бежали с узлами, в подвалах плакали дети. А в новостях на первой полосе: «Худеем в преддверии лета». «Поклонник в шоке: звезда сделала неудачную пластику». «Область выделила миллион на День пельменя» Хотелось потрясти головой и ущипнуть себя.