Профессор Сиднев искренне обрадовался нашему приходу. Выяснилось, что он был знаком с нашим завлабом и даже по его заказу оценивал удаленно младший полевой персонал нашего центра с точки зрения «самоотверженности» при выявлении особых отклонений в собранных данных. По ним предполагалось вычислять изменяющиеся аномалии. И хотя люди работали на износ, было непонятно, как им платить. Решили индексировать оплату по «самоотверженности», вновь выведенному показателю личного участия. Но эти особые отклонения никому не удавалось зафиксировать, кроме членов нашей группы, которые только и получали премиальные.
Пригласив меня за свой столик, Сиднев сразу спросил:
Не возражаете, если мы деактивируем все средства связи и все электронные устройства, включая те, которые в нас встроены?
В нас встроены? переспросил я.
Сиднев посмотрел на Колю и обратился к нему:
Он не в курсе?
Коля покачал головой.
Вас перепрошили. Понимаю, считается, что никого не перепрошивают. Сама такая мысль кажется бредовой. И покидая сторонний объект, вы от всего освобождаетесь, как обычный человек. Но все изгнанные получают особое напыление. Его так просто не отскоблишь.
Даже если это так, если вы в это верите, лимбом мы никак не заглушим сигнал, в фольгу если только завернуться, простодушно предложил я.
Коля и Сиднев выразительно переглянулись и тут же прыснули.
Ты это слышал? беззвучно хохоча и хлопая себя по колену, крякнул профессор. Фоль-га! Завернуться в фольгу.
Переведя дыхание, словно подводя черту под этой нелепой ситуацией, они после короткой внутренней борьбы не выдержали и захохотали уже в голос.
Я картинно нахмурился и сложил руки.
Извините-извините, торопливо проговорил Сиднев, хватая меня плечи. Это наш общий с Колей спецкурс с разницей в двадцать пять лет. Мы как инкубаторские. И хорошо, что он убедил вас прийти сюда лично, без этих идиотских видеопосланий.
Инкубаторские? Вы что..?
Да, мы все из одного образовательного улья, точнее осиного гнезда. Из одного экспериментального класса, где эксперимент не заканчивается уже лет сто сорок. И Мухин, кстати, тоже. Не удивляйтесь. Сейчас найти подлинные личные данные почти невозможно. Корпоративные правила требует, чтобы все следы тщательно заметались. Любые следы. Чтобы нельзя было с первого подхода понять, кто этот человек и откуда. Настоящие данные хранятся в сейфах на пергаменте.
Так как же мне отключиться? спросил я.
Пока не знаю, сказал Сиднев, выдержал паузу и добавил: Я подумываю о фольге.
На этот раз не случилось никакого хохота, юноша Коля лишь негромко хмыкнул. Кажется, негласный «пчелиный» этикет требовал по-разному реагировать на упоминание смехотворного предмета в зависимости от стадии беседы. И как только мы бы вплотную подошли к главной теме, упоминание фольги вызвало бы ярость или скорбь.
Знакомы с родом моих занятий? произнес Сиднев манерно и, как мне показалось, недружелюбно.
Преподаете? предположил я.
Я исследую отношения между людьми. Да-да, сейчас все этим занимаются даже астрофизики, им сказали, что они не туда смотрели. Но я это делаю не в исследовательских целях. Я обслуживаю страховые и консультирующие бюро с целью выяснения, что происходит с их подопечными на самом деле.
У вас как у воспитанников одного роя, и у Мухина в том числе, должно быть много общего, предположил я.
Эксперимент давно провалился, никакой общности достичь не удалось. Теперь это обычный «Ц» -класс. Хотя какие-то методики продолжают испытываться. Слишком много усилий было потрачено, чтобы все бросить. Знаю, что опекунский совет еще не оправился от ущерба, которое нанесли прежние поколения выпускников. Компенсация ляжет на новых воспитанников.
Так вот откуда столько активной молодежи! сказал я, кивнув на стажера.
Он придвинулся и застыл в какой-то неестественной позе то ли ожидания, то ли предчувствия и растеряно произнес:
Подождите, вы же не будете меня снова мучить по поводу этой жалобы?
И не собирался. Я просто пытаюсь как-то связать вашу работу в нашей лаборатории и этот скандал с Мухиным у наших соседей. Он ведь перебрался в Селижарово, после того как был изгнан из нашей конторы. Я там еще не работал, но документ видел.
Это случайность. Нас привлекли в ваш центр с подозрением, что Мухин мог наследить или оставить сообщника для использования ресурсов института.
Это случайность. Нас привлекли в ваш центр с подозрением, что Мухин мог наследить или оставить сообщника для использования ресурсов института.
И как?
Моя группа почти три месяца следила за тем, как вы работаете, вся ваша контора. Было очень скучно. Особенно когда начали вести отдельных сотрудников, признался Сиднев. Из дома в офис, из офиса в дом. В какой-то момент я совсем отчаялся. Мы даже устроили возгорание в доме главы одного из ваших отделов: на втором этаже и в мансарде сработала пожарная сигнализация, и все залило пенным раствором, и бригада строителей затянула ремонт так, чтобы мы могли визуально контролировать его общение с семьей и слышать каждое слово, не оставив ни одной «слепой» зоны. В общем, нам пришлось закрыть дело. Почти никаких пригодных данных. Это был полный провал.
Не удивлюсь, если кто-то из наших умников подкинул эту идею с пожаром вашей группе, откликнулся я. И даже выбрал объект для поджога. В принципе нам даже не нужно фильтрующее оборудование, которое круглосуточно выдает в открытый доступ нейтральный текст. Приятно удивлен, что вы прибегли к персональному круглосуточному видеонаблюдению. Это тоже по большей части бесполезно. Но мне интересно: как вы только додумались шпионить в действующей лаборатории ситуативных исследований да еще с расчетом хоть на какой-то успех?
В этом недостаток стандартной процедуры наблюдения, вздохнул Сиднев. Не отрабатывается возможность глубокой конспирации.
Нет и не было никакой конспирации, перебил я его.
Но вы ведь должны хотя бы отчасти поддерживать свой привычный образ жизни, пользоваться анонимными средствами связи. Было ясно, что вам все это время удается скрывать то, что по-настоящему происходит.
У вас богатый опыт. Однажды вы догадаетесь, усмехнулся я.
Все эти медитации и беготня по коридорам всегда были у нас под контролем. И все эти конференции словно не слыша, продолжал Сиднев. Вы ведь не настолько изворотливые, чтобы производить фальшивую текучку в таких объемах. Просто замена некоторых слов, изменение смыслов. Я пытался оттолкнуться от самых простых ситуаций и смоделировать хотя бы один рабочий протокол. Сплошная пустая болтовня.
Нет и не было никакой имитации. В лаборатории действительно без конца болтают ни о чем. В этом все дело, заключил я.
Но вы угадали связь есть, покорно произнес он. Я иду уже второй год по следам Мухина, только потому, что когда-то его знал. Меня нанимает то одна лаборатория, то другая, чтобы понять, что он натворил, но впервые им кто-то интересуется лично.
Лично мне он неинтересен, я вынужден его искать, чтобы выполнить свои прощальные обязательства и чтобы от меня отстали, объяснил я.
Когда Коля сказал, что приведет вас ко мне, я, признаюсь, потерял покой. Очень надеялся, что у меня появятся какие-то ответы. Но теперь вижу, что ничего интересного от вас не узнаю.
Да и я уже запутался. Я думал, это вы мне что-то о нем расскажете. Мне казалось, наше с вами дело будет попроще, посетовал я.
Нет, все еще сильнее запутывается, пожал плечами профессор. Голова у Филиппа всегда была полна изумительных идей, от которых люди обычно были в полной растерянности. Он внедрил методику, позволяющую увязывать физические исследования с историями конкретных людей. Насколько я знаю, после этого у него прекратились проблемы с финансированием. Сразу несколько исследовательских учреждений заинтересовались его работами. А он в какой-то момент взял и полностью переключился на изучение того, чем занимался ваш отец и всей его жизни. Вот откуда мы все знаем вас заочно.
И при чем же тут мой отец?
Не имею ни малейшего понятия. Мухин никак это не обосновал. Вижу, что вы не в курсе. Может, вы знаете, о каких-то исследованиях отца, которые могли вызвать его интерес? Мне показалось, что это личное и связано с какой-то трагической историей.
Он был зоологом, практически никому не известным, тихо сказал я. Он сильно переживал из-за этого. Даже те, с кем он учился где-то в провинции, чего-то добились, а он нет. Филиппу пришлось бы провести глубокие изыскания о моей семье, эту информацию нелегко найти даже в специальных архивах. Речь ведь идет о сугубо частной истории.
Это странно. А чем конкретно занимался ваш отец?
Он изучал медведей.