Это странно. А чем конкретно занимался ваш отец?
Он изучал медведей.
Медведей, повторил Сиднев и переглянулся с юношей Колей. Я видел, каких усилий им стоило не зайтись от смеха и на этот раз.
А что случилось потом? неожиданно спросил Коля.
Для начала закрыли институт, в котором работал мой отец. Да, это был уникальный медвежий институт. Где-то с полгода он жил дома, что-то писал, иногда исчезал на пару дней и возвращался грязный, потрепанный. А потом он пропал надолго, и на этот раз его нашли в тайге за несколько тысяч километров от дома. Сердечный приступ. Или не в тайге, а в таежном поселке. Или это был кто-то другой. Возникли проблемы с опознанием. Поэтому он до сих пор числится пропавшим без вести. Кто-то из его коллег говорил, что медведи были не главной его темой. Вообще все сведения о нем были очень противоречивыми. Вроде бы он даже занимался местной историей. Краеведением. Я слышал две-три несовпадающие версии от его коллег. В итоге я не знаю, что именно с ним произошло, почему он отправился в одиночку на место одной из своих прежних экспедиций. Да и не пытался разобраться, если честно, с предельной обстоятельностью сообщил я, воодушевленный вниманием стажера.
Кстати, некоторые бумаги вашего отца после его смерти остались у его друга академика Макушева, сказал Сиднев. Почти уверен, что Мухин навестил академика.
Никогда ничего не слышал про академика с такой фамилией. В нашем доме звучали многие имена коллег отца, но этого он ни разу не упоминал.
А вот это невероятно. Ваш отец постоянно консультировался с Макушевым по своей научной тематике.
Откуда вообще известно, что они встречались?
Есть записи.
Макушев тоже зоолог?
Нет, он, как и вы, физик. Но он еще и автор теории метаморфоз, которая одинаково применима ко всем известным типам материи.
Тем более никогда не слышал о физике Макушеве и о его теории, резко парировал я.
Ну как же, академик Макушев! манерно развел руками Сиднев. Конечно, говорят, старик выжил из ума и принимает у себя на даче всех, кто представляется его бывшим студентом или аспирантом. Его уже пару раз грабили. К нему даже приставили круглосуточного ассистента. Но это не помогло. Он продолжает всем раздавать свои визитки с прямыми контактами. Он очень ценит настоящее живое общение.
Странно, что вы ни разу не поинтересовались наследием вашего отца, с неодобрением сказал Коля.
У меня когда-то хранилась коробка с его тетрадями. Я был уверен, что там лежит потерявший всякую научную ценность бумажный хлам. Уже лет пять, как я от него избавился, неохотно ответил я.
Теперь-то ясно, что эта была не макулатура, а сокровище, продолжил поучать меня стажер. Вы должны были с этим разобраться, не пришлось бы сейчас искать Мухина. Неужели вы не улавливаете связь?
Чего с чем? с изумлением спросил я.
Вас и Мухина. Это же было ясно с самого начала, категорично подвел черту Коля.
На этот раз мы переглянулись с Сидневым, но тот только покачал головой.
Сиднев поднял указательный палец и глухо, но громогласно произнес:
Официант, водки!
Тот кивнул, молниеносно достал с полки литровую бутылку «Заповедной», скрутил крышку и целиком наполнил профессору высокий фужер, очевидно, теплого спиртового раствора. Второй фужер наполнили для меня. Сиднев отпил половину бокала, закусил долькой лимона и расслабленно расплылся в кресле. Он выразительно кивнул мне, чтобы я проделал то же самое.
Отец так боготворил медведей, так восхищался их природным совершенством, что я дал себе слово: когда вырасту, стать преданным клиентом браконьеров, которые поставляют на черный рынок шкуры, когти и внутренности охраняемых видов, через минуту после возлияния выдал я.
Именно, согласился Сиднев. Все нужно обтянуть медвежьей шкурой. Стулья, кресла, тумбы, дверные косяки, резонаторы, лабораторные установки и препаратные столы. И кстати, я согласен со своим юным коллегой. Пока вы не встретитесь с Мухиным, вы оба в большой опасности. Но если успеете, тогда существование феномена будет подтверждено, ваша взаимная ценность немедленно подскочит до небес. И вы сможете продолжить сбор своих невероятных данных, пока это не приведет к переосмыслению той ахинеи, которой вы занимаетесь.
Да вы в хлам, заметил я. И были накачены, когда я пришел, хотя я ничего и не заметил. И бред про перепрошивку меня не насторожил.
Да вы в хлам, заметил я. И были накачены, когда я пришел, хотя я ничего и не заметил. И бред про перепрошивку меня не насторожил.
Я не знаю, сказал он, опустив голову, и затравленно посмотрел на меня исподлобья. В последние дни происходит что-то странное. Кажется, я получил предупреждение.
От кого?
Если бы я мог знать. Хотя если судить по тому, как я напуган Я действительно что-то натворил, но до сих пор не знаю, что это был за подвиг.
В тот момент мне показалось, что я понял, до чего доисследовался мой отец. Он стал поклоняться медведям, боготворить их. И теперь мы были друг другу под стать. Бессловесные мишки, поставленные здесь блюстителями непосредственности и ясности духа, и я, брошенный своим одержимым отцом, без конца болтающий сам с собой, путаник, который таких киселей успел здесь нахимичить, что уже не расхлебать. Я чуть ли тут же перед Сидневым ни впал в свой беспамятный восторг.
Я тысячи раз наблюдал за собой со стороны. Не так, как это делали другие. Я сто раз говорил себе, что ничем себя не выдаю, но это было не так. В какие-то моменты мое лицо перекашивалось, как при парезе, иногда, как у погруженного в самосозерцание, кровь приливала к шее и щекам. Но чаще всего меня охватывала мелкая дрожь, словно на меня замыкали высокоамперный источник электрического тока. Хотя, глядя со стороны, можно было подумать, что я неловко задремал.
Сиднев продолжал вслух размышлять о вероятном источнике угрозы, и по его логике выходило, что таких людей просто не может быть, когда мы оба обратили внимание на крепко спящего Колю.
Этот парень уже четвертые сутки ходит за мной хвостом и, кажется, не спал ни минуты, шепнул я Сидневу. Хотя это не его заслуга. Они себя так нещадно пичкают стимуляторами, что начинают казаться гениальными, пока не превращаются в круглосуточные генераторы бреда.
У молодежи почти нулевая мотивация. Они вынуждены что-то с собой делать. Я знаю это по своему сыну, возразил профессор.
А у меня на глазах подрастает новое поколение бесполезных физиков, меланхолично заметил я. Ходят и говорят как под действием деполяризаторов. Хотя я не сказал бы, что они медлительные: когда на них находит, они носятся, как лошади.
Сиднев бесцеремонно растолкал Колю и громко сказал, дыша ему в лицо перегаром, так что пробудившийся школьник зажмурился:
Эй, «Ц» -класс, подъем! Или мы поможем найти человеку его ассистента, или нам всем конец.
Иногда мне становилось ясно, как все серьезно. Эта мысль пронзала меня. Но обычно я не задумывался, к чему все идет. Хотя общий итог был ясен, я уже настолько свыкся с неизбежным, что перестал верить в его реальное приближение и ощущал себя туристом в шортах и шлепанцах, чей отпуск только начинается. Даже когда был хмур и сосредоточен, я думал о какой-то ерунде. И когда чему-то позволял быть или нет, внутри ничего не екало. Потому что конца-краю не было видно этой драме. И сколько еще десятков лет я должен был ворошить эти угли?
Возможно, для кого-то бездна и была плодотворна. А для меня она была домом родным, поэтому моя мотивация обычно равнялась нулю. Ничто не способно было заставить меня исполнять предначертанное, даже шевеление головоногого моллюска у меня в груди, обещающее скорое и полное забвение волнового всплеска, которым я был.
***
Что же мы сидим? Надо немедленно ехать к Макушеву! Он принимает в любое время! вдруг возбужденно объявил Сиднев. В самом наихудшем случае дорога к нему займет часа три.
Мы вышли под ледяной дождь и завладели ближайшей свободной колесницей. Едва держащийся на ногах профессор занял место пилота, потянул стартер, обнял штурвал и уставился немигающим взглядом на дорожный указатель, засветившийся у нас над головами, его веки подрагивали в такт вспышкам автопилота. Только теперь я заметил, что он был не просто пьян, а измотан многодневным возлиянием. Школьник улегся позади нас и тут же крепко уснул.
Мы мало-помалу набрали скорость, близкую к предельной. Движение обозначалось бегущими по потолку салона световыми полосками. Через несколько минут полоски замелькали с едва воспринимаемой глазом частотой. Впрочем, при сбросе скорости мелькание на потолке исчезло и голубоватое свечение обозначило подключение усыпляющего круиз-контроля.
Я знаю, что случилось с вашей сестрой, вдруг с нажимом проговорил Сиднев.