Фома не ответил. Его отвлекли прибежавшие на шум люди Никитична и Ерофей. Летящим прыжком Фома пересек столовую и повалил кучера на паркет. Ахтымбан прыгнул с другой стороны от камина и приземлился на четвереньки рядом с ним. Фома яростно оскалился.
Ахтымбан тряхнул косичками черных волос, издал хриплое рявканье и огрызнулся. Секунду помедлив, он раздумал сражаться за намеченную добычу и настиг улепетывавшую с визгом кухарку.
Я закрыл глаза, опустил голову. Слеза медленно покатилась по щеке.
Кушать подано, Тихон, Людмила отвесила мне легкую пощечину.
Она втащила Любоньку на стол и, схватив меня за голову, прижала губами к кровоточащей ране на шее девушки.
Нет нет Не могу, сплюнув человеческую кровь, я отвернулся от шеи Любоньки и попытался вырваться.
Я задыхался от рыданий. Горячие слезы капали на розовую кожу девушки, пропитанную ароматами резеды и жасмина.
Знать, рановато тебе, сделала безжалостный вывод Людмила.
Любонька вздрогнула, когда вампирша впилась в ее рану. Ее глаза широко распахнулись. Моя невеста понимала, в кого мне суждено превратиться, но в ее последнем взгляде я видел нежность. Любонька не испытывала ко мне отвращения. Когда она умерла, в ее остекленевших глазах продолжала светиться любовь.
Глянь, Лютик, чего мне под руку попалось, измазанный кровью от носа до подбородка Фома помахал книгой в зеленом переплете. Не чурайся, барчонок, он улыбнулся мне. Я крепко набил брюхо. Вошь можно придавить. Аж в огонь от жаркой кровушки бросает.
Разорвав когтями залепленную красными пятнами рубаху, он скинул ее и усмехнулся, любуясь своим рельефным торсом, будто выточенным из бело-розового мрамора.
Что ты не хочешь умыть меня? Фома понюхался с Людмилой, подставляя для вылизывания подбородок.
Видишь, не до тебя мне, вампирша отвернулась. Умойся в корыте.
В корытах свиньи банничают, когти Фомы прочертили глубокие борозды на ореховой столешнице. Ужель ты отныне почитаешь меня за свинью?
Уйди, разъяренно зашипела Людмила.
Левой рукой прижимая меня к стулу, она сделала резкий выпад. Ее челюсти сомкнулись в опасной близости от приплюснутого на кончике носа Фомы.
Слева раздалось тонкое хихиканье.
Знать, не мил тебе я боле, отступивший Фома барабанил когтями по кожаному поясу гусарских штанов. Что ж, с барчонком возись, коли он полюбился тебе. Я докучать не стану. Зимы обожду.
Примерь ш-шежь незанош-шену одежу, коршунок, зашипела светловолосая вампирша, увешанная одеждой, снятой с жертв. Она подскочила к Фоме и, бросив на меня беглый взгляд, лизнула его подбородок. Ш-шо же тебе красоту под кровавой коркою таить? Дай же-ж, я тебя ображу.
Фома с напускным отвращением позволил блондинке вылизать его лицо, а после сам очистил языком от крови ее щеки и губы. Людмила едва сдерживала гнев.
Хороша заноза! Фома вдавил пальцы под ребра блондинки, заставив ее вздрогнуть от боли.
Насмешливо поглядывая на Людмилу, он надел белую косоворотку и зеленый верблюжий сюртук приказчика Ильи Кузьмича, надвинул на затылок его бордовый бархатный картуз.
Как на тебя сш-шито, обрадовалась блондинка.
Вишь, до чего ты довела меня, Лютик. Как славно в былые годы я ляхов резал, а ныне с ляховским отродьем якшаюсь! И ведь, ядрена вошь, хороша Янка! Недаром Ахтым за нее горой! Фома сгреб Яну в объятия и потащил ее к двери.
Людмила молча скрипела зубами. Почувствовав тошноту, я со стоном наклонился, повис на ее руке. Она позволила мне опереться на стол. Меня стошнило в широкое блюдо для десерта. Переводя дыхание, я приподнял голову и увидел туманные силуэты удаляющихся вампиров.
Прошу, пани, в барские покои, ворковал Фома. Хочешь, я прочту тебе стихи атаманшина барчонка? Он, кажись, ее стихами одурманил.
Фома открыл книгу с записями и стал читать почти по слогам:
Загляни в паучий дом
Пауки одни кругом.
Бегают довольные,
Веселятся вольные.
Ты откроешь в доме дверь
Сразу разбегутся.
Это было самое раннее мое произведение, написанное в детстве. Теперь я сам чувствовал себя мухой в паучьем доме, а не в черепаховом супе императора. Проходя в обнимку с хихикающей Яной мимо камина, Фома бросил сборник стихов в огонь. Волны пламени охватили раскрытую книгу. С тающих черных страниц взлетели красные искорки и затухли в непроглядной тьме. Погружаясь в темноту, я подумал, что очнусь жаждущим крови чудовищем, живущим только для того, чтобы убивать
Глава 8. Опрокинутый мир
Я проснулся от голода. Резкий вдох принес букет неприятных запахов: гари, плесени, пота, сырой глины и кислых щей. На кухне уборку затеяли, не открывая глаз, я потянулся на мягкой перине и замер в ожидании приглашения к столу.
В уши врезались громкие звуки. Сверху доносился треск, переходящий в гул. Самовар поспел, подумал я. Ишь, как уголья шкварчат. Слева слышалось постукивание, как будто маленькие ножки выбивали дробь. Деревенские ребята играют в солдат. По саду маршируют. Справа лилось мелодичное шуршание пряжи и позвякивание спиц. Жена приказчика села под окном вязать шаль из козьего пуха.
Самоварный гул стремительно приближался. Не понимая, что происходит, я открыл глаза и сел. Взору предстала широкая пещера, темно-коричневая с красными глинистыми разводами. Кипящий самовар оказался толстым рогатым жуком. Устрашающе гудели в полете его крылья свекольного цвета. Вместо мальчишек по полу маршировали черные муравьи. Роль жены приказчика исполнила серая в белых крапинках паучиха, она штопала прободанную жуком дыру в покрытой водяными капельками сети, раскинутой под потемневшим от влаги сводом пещеры.
Я вздрогнул и попятился к сложенному в уголке вороху одежды. Сердце ухнуло тяжело и гулко, словно главный колокол Сретенской церкви, расписным теремом высившейся на деревенском пригорке. Оно, будто порываясь выскочить из костяной клетки, заметалось в груди, а потом немного успокоилось, стало отстукивать непривычный замедленный ритм, производивший меньше шума, чем муравьиный марш.
Мои глаза тщетно разыскивали источник света под облепленным короткими ледышками сводом. Не сразу я связал способность видеть в полной темноте яркую цветную панораму, где можно было рассмотреть мельчайшие жемчужные крапинки на брюшке паучихи, и многократное усиление слуха с собственным перерождением.
В надежде пробудиться от кошмарного сна я ущипнул себя за уши. Голову пронзила нестерпимая боль. Я прыгнул на стену, с визгом описал круговое сальто, пройдясь по сталактитам высокого свода. Приземлился я на четвереньки, располосовал заскользившую под руками лисью шубу и прикусил язык.
Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови. Новый виток голода смял пустой желудок. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды, но я изловчался украдкой подцепить на палец кремовую розочку с торта или отщипнуть кусочек жареной гусятины.
Теперь моему изменившемуся телу была необходима иная пища кровь.
Я упырь, стоя на коленях, я вдыхал резкий запах выделанных шкур и рассматривал длинные светлые когти. В голове лихим галопом проскакали обрывки воспоминаний о случившейся трагедии.
Это не сон.
Поднимаясь с шубы, я порвал когтями ночную рубашку и панталоны из тончайшего белого батиста.
Упырь, повторил я громче, будто вступая с самим собой в небезопасный спор, и посмотрел на висевшую перед глазами паучью сеть в раздумье, наберется ли хоть капля крови с ее шестилапой владелицы.
Будто угадав недоброе течение моих мыслей, паучиха спешно попятилась по спущенной с кокона нитке, поскрипывая суставами натруженных лапок.
Но я все еще я, в моем разуме не нашлось признаков озверения.
Вспоминая последние минуты жизни самых дорогих людей, я нисколько не ощущал желания оказаться на месте их убийц. Напротив, испытывал сильнейшую ненависть к вампирам. Тут я уличил себя в желании утолить голод упырьей кровью, и мне стало еще страшнее.
Пробудился дорогой мой барин. Спокойно ли почивалось тебе? в пещерный закуток вошла Людмила, одетая в зеленую амазонку и серые шаровары.
Я инстинктивно пригнулся, отступая. Движения отличались непривычной резкостью.
Что ты волком на меня смотришь? вампирша насмешливо прищурилась. Неужто разлюбил? Иль с голодухи поплохело? Не терпится добыть живой крови? То дело поправимое.
Я убью тебя! с диким воплем я бросился на Людмилу, но она оказалась намного сильнее меня.
Перехватив мои руки, вампирша прижала меня к холодной сырой стене и процедила сквозь зубы:
Не убьешь. А ежели и сумеешь, мои удальцы тебя выследят и растерзают. Они доселе точат на тебя зубы. Не будь дурнем, Тихон. Опомнись, коли тебе дорога жизнь. Слушайся меня во всем.