Левая рука его падала как плеть, рефлексы на ней отсутствовали. Ногой он так же не мог шевелить
«Левосторонняя гемиплегия».
Принесите ложку и стакан воды, попросил я.
Я уже пробовала, сразу же поняла меня Дарья, кивнув на стол, где стоял стакан с водой и лежала ложка, поперхивается
«Плохо дело, заныла мысль в моей голове, очень плохо».
Для проверки глубины поражения головного мозга при нарушении мозгового кровообращения проводится такой тест: больному на ложке даётся глоток воды. Если больной поперхнулся, закашлялся, то это значит, что поражён ствол мозга. Часто подобный симптом говорит о неблагоприятном исходе.
Константина Григорьевича положили на носилки и повезли в больницу. Всю дорогу он возмущённо что-то хрипел, мычал, а когда мы уже подъезжали, он вдруг потерял сознание, резко вздохнул, замер на мгновение и выгнулся дугой.
Коля стой! крикнул я водителю уже доставая из сумки противосудорожное средство. Судороги!
«Вот и всё! мелькнула мысль. Дед Костя сейчас у меня уйдёт. Уйдет прямо в машине, по пути в нашу участковую больницу. Войну прошёл, жену похоронил, до восьмидесяти семи лет дожил, а умереть ему придется здесь, в уазике-буханке на унылой зимней дороге ночью, по пути в больницу, у меня на руках».
И вдруг мне всё стало ясно как божий день:
«Это он из дома уезжать не хотел! Он дома помереть собрался! Рядом с бабушкой Лизаветой! Вот он и хрипел и мычал возмущенно всю дорогу!» думал я вводя в вену противосудорожное.
Судороги прекратились. Дед Костя глубоко и шумно задышал. Я замер глядя в его лицо. В тусклом свете салонного фонаря лицо его было суровым, с грубыми чертами, но спокойным. Глубокий вдох, полусекундная задержка, выдох. Снова вдох, задержка Выдох. Снова вдох. Левая щека его при этом надувалась как парус.
Поехали? отвлёк меня водитель.
А? вздрогнул я. Да, конечно Коля, поехали. Только потихоньку, Коль, потихоньку. Ладно? Не суетись
Вдвоем с водителем мы занесли деда Костю в палату, переложили на кровать.
Санитарка Лидия Михайловна, посмотрела на больного, вздохнула вышла из палаты. Я вышел следом. Необходимо было завести историю болезни, сделать назначения, составить план обследования. А ещё, мне предстояло найти контакты детей Константина Григорьевича и сообщить им о случившемся.
Лидия Михайловна сидела в холле больницы с грустным, задумчивым лицом.
У меня Иван так помирал, начала говорить она, его так же парализовало, пролежал пять дней и умер.
Я ничего не сказал в ответ, взял чистый бланк истории болезни, посмотрел на часы и начал заполнять строки, уже набившие мне оскомину. Когда закончил писать, время было 05:10. Идти домой не было никакого смысла. Не хотелось будить жену, во-вторых у меня тяжёлый парализованный больной в коме, который вот-вот отдаст Богу душу, и мне все равно снова придется вылезать из постели и идти сюда, а в-третьих до начала работы оставалось три часа.
«Нет, домой не пойду, решил я. Пойду в свой кабинет, попробую вздремнуть».
Я у себя в кабинете, сказал я и добавил, если что
Пока шёл по тихому ночному коридору больницы мысли мои окончательно перемешались. На фоне усталости они отодвинулись на второй план, я сел за стол, положил голову на руки.
«Спать спать спать»
«Чёрт! Что с шеей? Почему так больно? Продуло что ли?»
Дзинь! прозвенел телефон.
Звонок был неожиданный, резкий, тревожный. Я открыл глаза и поднял голову. Шея, от неудобного положения, затекла и отозвалась такой болью, что я схватился за неё рукой.
Дзин-дзинь! снова звякнул телефон.
Я уставился на него так, как будто видел его впервые.
«Что происходит? Где я? я не мог никак понять, что происходит. Та-а-ак, я у себя в кабинете. В своем скучном кабинете с белыми стенами, коричневым лакированным столом и стульями вдоль стены».
Дзин-дзинь!
«Да чтоб тебя!» подумал я и взял трубку.
Березин, сказал я не своим от сна голосом.
Ты где пропал? на том конце провода была жена. Я проснулась, а тебя нет. Ты же ещё в час ночи ушел на вызов.
И тут, ко мне, что называется, вернулась память. Я вспомнил, что деда Костю парализовало, вспомнил его теплую, дрожащую руку, зимнюю дорогу, судороги в машине. Вспомнил Лидию Михайловну, с её высказыванием о скорой смерти больного. Мне стало тоскливо.
Деда Костю из «Ильича» парализовало. Он в коме, у нас, в восьмой палате, ответил я и продолжил. Не волнуйся, со мной все нормально. На обед приду, наверное.
Я положил трубку. Шея болела. На часах было 6:53. В кабинет постучались.
Дмитрий Леонидович, можно? это была медсестра Ольга Юрьевна. Я услышала, что телефон звонил. Доброе утро! Вы
Как он? перебил я её, всё ещё держась за шею. Жив?
Да. ответила медсестра. Он проснулся, его Лидия Михайловна накормить хочет
Зачем!? я вскочил и быстрым шагом пошел по больничному коридору. Это опасно!
В палате, рядом с кроватью больного сидела санитарка Лидия Михайловна и маленькими-маленькими порциями манной каши пыталась кормить больного. Он пытался жевать, шевелил губами, но проглотить не мог. Каша вытекала у него изо рта и стекала по щеке. Лидия Михайловна вытирала кашу с его щеки полотенцем и, снова и снова, подобно терпеливой маме, кормящей непослушного малыша, давала ему кашу. Когда я зашёл в палату и появился в его поле зрения, он улыбнулся уголком рта и посмотрел на меня таким взглядом полным отчаянья, что я не забуду его никогда. В его взгляде я увидел, что он прекрасно понимает, что жить ему осталось совсем немного, а я его забрал из родного дома. И вот сейчас, его пытается накормить чужая женщина, а родная его спутница бабушка Лизавета, с которой он прожил уже двадцать с лишним лет, далеко в деревне, одна. Дети где-то в городе и ещё не знают о том, что отец умирает.
Будем кормить через зонд. Принесите, коротко сказал я медсестре.
Я установил деду назогастральный зонд, показал, как надо кормить больного и вышел из палаты.
Леонидыч, пойдем, сказал мне проходящий мимо больной, покурим?
Курить вредно! ответил я, но все же пошел следом.
Дмитрий Леонидович! окликнула меня медсестра, когда я выходил на лестничную площадку.
Я резко повернул голову, в шее что-то щелкнуло, я испытал такую боль, что вскрикнул и схватился за шею.
Что? ответил я, корчась от боли.
Медсестра, увидев, что стала причиной моей боли, несколько растерялась.
Я хотела спросить, вы завтракать будете?
Буду, ответил я.
Может быть вам диклофенак уколоть? предложила она. Всё полегче будет
Ольга Юрьевна, ну кто же диклофенак на голодный желудок колет? пытался пошутить я. Сейчас позавтракаю, а там посмотрим!
В курилке несколько мужиков уже обсуждали тяжёлое состояние деда Кости. Я подошёл к ним и молча закурил. Мужики притихли, ожидая от меня какого-то объяснения сложившейся ситуации, но я молчал, выпуская сигаретный дым в открытую форточку.
Зимой светает поздно начал было один мужик. Время восемь утра, а вон как темно
Метель будет продолжил другой. Ноги у меня всю ночь крутило. Всегда перед непогодой крутит
Помрёт? наконец спросил меня третий.
Я пожал плечами, потушил сигарету и пошёл завтракать. Мужики, оставшиеся в курилке, продолжили свои обсуждения:
Сейчас Людка за ним на вертолёте прилетит
Я остановился:
За кем?
За дядей Костей, ответили мне.
Какая Людка? спросил я.
Дочь его, Людка. Она же у него директором банка в городе работает.
Я позавтракал. Укол делать не стал само пройдёт. Успею ещё за всю жизнь уколов и таблеток напринимать.
На работу пришла старшая медсестра Вера Александровна. Она, по стечению обстоятельств, оказалась какой-то родственницей бабушки Лизаветы и рассказала мне о том, что дочь Константина Григорьевича действительно работает управляющим директором одного из банков города.
Вот её телефон, она протянула мне визитку.
Пойду на почту. Позвоню, сказал я ей. А вы, Вера Александровна, позвоните бабушке Лизе. Пусть приезжает. Поставим ей кровать в палате, рядом с дедом.
Отделение почты, откуда я решил позвонить дочери больного, находилось в торце здания нашей больницы. Я вышел на улицу. Солнце медленно и как-то неохотно выходило из-за горизонта. Создавалось впечатление, что оно не видит смысла освещать эту зимнюю, унылую степную местность. Ветер короткими порывами гнал по низу сухую снежную крошку. Местами крошки сливались в потоки и, причудливо извиваясь, ползли над снежным покровом. Редкие сухие травинки и стебельки, торчащие из-под снега, безмолвно и обреченно дрожали.