Шла вечерняя служба. Церковь была полна, и люди по-прежнему продолжали приходить. Засмотревшись по сторонам, я не заметил как оказался посреди храма, в окружении людей. Неожиданно, как это обычно бывает в начале полиелея, из алтаря вышли священники и спустились с солеи в народ. Толпа сделала шаг назад, и я вместе с ней и так наступил кому-то на ногу.
Я обернулся. Передо мной стояла девушка, примерно моего возраста или чуть постарше. Я уже приготовился услышать от нее «куда прешь, болван!» или нечто подобное. Но вместо этого девушка смерила взглядом мою странную фигуру с арбузами в руках, улыбнулась и еле слышно произнесла.
Извините!
После чего со мной случилось то, что в науке принято называть «когнитивным диссонансом». «Так вот какие они, верующие! стоял и думал я. Милые и добрые. Чего же тогда их гонят, и запрещают ходить в храм? Ведь я со своими арбузами, реально, отдавил ей ногу, а она улыбается. Как такое может быть?»
Возможно, кто-то скажет, что это пустяк. Но, со временем, он помог мне понять простую истину: не важно, какая церковь старая она или новая, большая или маленькая, с золотыми куполами или без них она не от мира сего. Поэтому и люди в храме ведут себя иначе. Не как в миру, а как в Царстве Небесном, которое в этот момент и в этом месте приблизилось и засияло, и ты вместе с ним.
Но это будет потом, а пока, смутившись своей неловкости, я вышел из храма и зашагал в порт. Конечно, не зная, что сорок лет спустя вспомню об этом случае и напишу о нем. С надеждой, что та девушка жива и сможет эти слова прочитать. Ведь, если бы она поступила иначе, возможно, та встреча с Церковью стала бы для меня первой и последней.
4. Тоненький канатик
Ощущение Церкви, как особой реальности, переживали должно быть все. Было это и со мной.
Весной 1987 года, возвращаясь домой после срочной службы в г. Переславле Залесском, я впервые побывал в Троице-Сергиевой лавре и был настолько потрясен, что на следующий год снова приехал в Посад с друзьями, движимый желанием поделиться тем, что довелось увидеть и пережить. По стране шагала «Перестройка». Как говорили в те годы: «Процесс пошел». Казалось, сам воздух был наполнен не только переменами, но также верой, надеждой и любовью. Чем же он еще может быть наполнен, когда тебе двадцать лет?
Я был некрещен. Мои друзья тоже. Но никто не возбранил нам войти в Троицкий собор, под сводами которого текла людская река к мощам преподобного Сергия Радонежского. Поплыли по ней и мы.
Очередь двигалась медленно. Настолько, что я смог разглядеть и храм и людей, среди которых были заметны две группы. Одни спокойно и молчаливо, внутренне сосредоточенно стояли в очереди к святыне. Другие оживленно бродили по храму, рассматривая иконы и фрески, переглядываясь и улыбаясь, иногда вполголоса о чем-то беседуя между собой. Прислушавшись, я понял, что это были иностранные туристы. Выходя из храма на соборную площадь, туристы весело щелкали языком и хватались за фотоаппараты, чтобы скорее запечатлеть огромную лаврскую колокольню, Успенский собор, нарядную часовенку над святым источником и прочие «достопримечательности».
Примерно через полчаса, сделав крутой поворот, очередь приблизилась к раке. Друзья куда-то отошли, и я теперь мог, не спеша, в тишине, нарушаемой только негромким потрескиванием свечей, разглядеть иконостас и Царские врата, справа от которых дивным видением из глубины веков приглушенно сиял точный список «Троицы» Рублева.
Я видел, как верующие, поднимаются на солею, ставят свечу, подходят к иконостасу и прикладываются к одной из потемневших от времени икон, а затем, перекрестившись, благоговейно припадают к раке с мощами преподобного Сергия. Вблизи раки очередь пошла быстрее, и уже была готова, как река, вынести меня на солею, от которой меня отделял только толстый канат из мягкого и теплого на ощупь, бардового бархата. Вот передо мной осталось двадцать, пятнадцать, десять человек
Я шел вдоль каната и с каждым шагом все более ясно понимал, что не имею права переступить через него. Не имею права подняться на солею, зажечь свечу, приложиться к святыне. Научиться этому было нетрудно, и я уже выучил всю последовательность этих действий. Только, в моем случае, все это будет неправдой. Потому что я не крещен. Я не христианин. Как говорили в старину «нехристь». Поэтому и «Троица» Рублева, и преподобный Сергий, и этот храм, и горящие свечи, и монах, и все верующие находятся для меня за бархатным канатом, как по другую сторону государственной границы, и я, как иностранец, не имею права пересечь ее. Там, у раки преподобного Сергия мой народ, но я не с ним. Мое место с иностранцами, охочими до всего необычного и улыбчивыми, но непробиваемо чужими. По крайней мере, сегодня.
Позже я не раз бывал в Лавре один, с семьей, друзьями, учениками, прихожанами. Но день, в который мне довелось ощутить присутствие Неба на земле, я не забуду никогда. В тот памятный день границей между двумя мирами горним и дольним стал для меня бархатный канат у раки преподобного Сергия. Граница была условной и, одновременно, такой реальной, что перейти ее, «как тать и разбойник», я не смог.
Сжимая в руке свечу, я вышел из очереди и направился к выходу их храма, зная, что обязательно вернусь в него, но уже христианином. Так и произошло. Не сразу, а примерно через год. Потому что, как оказалось, прежде, чем Бог войдет в твое сердце, его следует освободить от идолов и хорошенько в нем прибраться, а на это нужно время.
5. Когда это началось?
Вы сказали, что были пионером и комсомольцем. Значит, также были атеистом?
Был.
А затем стали верующим?
Да.
А как к этому отнеслись Ваши родители?
Спросив об этом студентка, совсем еще юная на вид девушка, скорее всего, первокурсница, смущается и краснеет. Как будто спросила о чем-то таком, о чем спрашивать неуместно или даже неприлично. Но я, наоборот, рад ее вопросу. Поскольку сам недавно вспоминал тот день, когда, прочитав одну из работ Энгельса о вреде религии и с ним не согласившись, пришел в комнату мамы и застал ее сидящей на кровати за чтением очередного детектива, которые, будучи врачом-невропатологом, она щелкала как орешки.
А ведь он ошибается! начал я свой рассказ и, не дав маме опомниться, сразу вывалил на нее все сомнения по поводу отношения марксизма к религии.
Помню, где-то в середине моего рассказа, мама отложила детектив и села повыше, навалившись на спинку кровати. Словно я пришел к ней в центральную поликнику на прием, и профессиональный долг требует выслушать пациента до конца, каким бы туманом или бредом не была полна его голова.
И что было потом, когда Вы закончили свой рассказ? поинтересовалась другая студентка.
А дальше произошло следущее. Когда я, наконец, окончил свою пламенную речь, мама какое-то время помолчала, затем еще раз смерила меня взглядом и серьезно спросила: «И когда у тебя это началось?».
По студенческой аудитории прокатились смешки.
Да, да. Именно так она и сказала.
А Вы? Вы что ответили? Расскажите! раздались голоса.
Ничего. Просто, улыбнулся, сказал, что бы она понапрасну не переживала и вышел из комнаты.
Неужели Вам не было обидно, что мама Вас не поняла и не поддержала?
Конечно, обидно. Ведь я сам пришел к ней поделиться. Только, что поделаешь? Есть вопросы, в которых слова бессильны, и вопрос веры один из них.
А зачем тогда улыбнулись?
Просто, как сын невропатолога, я знаю, что, когда человек сходит с ума, он перестает улыбаться и теряет чувство юмора. Поэтому улыбка верный сигнал о том, что пациент здоров, и с головой у него все в порядке. Вот мне и захотелось послать маме такой сигнал.
И как? Помогло? пробасил кто-то с последнего ряда.
На этот раз уже вся аудитория залилась смехом. Люблю студентов. Особенно дерзких и смелых, у которых, что на уме, то и на языке.
Вижу, что с головой у вас тоже все в порядке, отвечаю я и, услышав, как с новым гулом смешков сливается трель звонка, итожу. Не сразу, но помогло. Ведь, даже для того чтобы вырастить газон, необходимы годы. Тем более когда речь идет о любви или вере. Ведь несильно мил не будешь, а раз так, то надо научиться ждать.
И как? Дождались? не унимается все тот же остряк.
Дождался. В последние годы жизни мама ходила в храм, исповедовалась и причащалась. Так что для нас обоих тот разговор не прошел даром, и спасибо, что вы о нем напомнили.
6. Нужные слова
В декабре 1986 года я получил краткий отпуск и приехал из воинской части в родной Киров. Всего на десять дней, но как много они вместили! Навестил родителей и друзей. Прошелся по любимым кварталам. Вспомнил жизнь на гражданке. Даже немного потемпературил и во время болезни прочитал роман «Мастера и Маргарита», который тогда был впервые опубликован. И все же среди этих встреч, была одна, о которой хочется рассказать более подробно.
В те декабрьские дни в кинотеатре «Мир» шла ретроспектива фильмов Андрея Тарковского. Сам режиссер тогда тяжело болел и медленно угасал от рака в Парижской клинике. Жить ему оставалось всего несколько дней. Однако об этом я не знал и как оказался на фильме «Андрей Рублев», не помню. Скорее всего, случайно.