Прими моих детей, они застенчивые. Где надо промолчать, они от страха говорят страшно громко, так что все с негодованием оглядываются. А у себя в конуре они потом катаются от боли по постели, вспоминая свои светские подвиги, так им невыносимо неловко, они готовы кричать и кусаться от застенчивости. А никто этого не понимает, что значит впадать в бешенство и кусаться от застенчивости.
Ничего я не умею для них, хотя я плачу об них: с меня же срезают прутья и палки, чтобы бить моих детей».
Она говорила с милым огорчением, и лучи шли от нее нежные и ласковые, и влажные, как пух, а оттепель и березки молились, точно молодой кто-то жалел и вместе побаивался кого-то строгого вблизи.
А в лицо мне пахнуло талым снегом. Из-за поворота помчались свистки. Прянул локомотив, сверкая глазами.
За мной оставалась капающая нежными голосами лесная станция, и было теперь так, точно я несла на груди клад или шла стоять где-то на часах.
И резкие свистки мне показались из-за леса свежими, как смола, и смелыми.
* * *Изгибы сосновых ветвей, как пламя.
В вечернем небе над дюной стоят золотые знаки.
Воображаю себе дорогого мальчика, желанного, говорю ему: будь страшно искренен.
И тогда делается больно, что должен он пережить. Чем ему ответит жизнь? Побоями? Я хочу взять свое пожелание. Мне больно за нежный овал его подбородка и за его тихие большие руки.
Я говорю, будь счастлив.
Но откуда-то от хвойных корон на высотах приходит храбрость и еще «будь готова».
Будь искренен, а я не буду бояться боли! Будь искренное, будь честное дитя.
Охвачена осенью осинка,
Стремится в высь.
Страшно за ее душу,
С восторгом молю вернись.
Вернись из синего неба, светлый огонь.
Плачу я о тебе, о тебе.
Они вас обманули, ваши отцы! Они из года в год обманывают молодежь. Но я мать, меня не подкупишь, я вам скажу правду.
Да, они вас обманули, они вас научили говорить: Будущее, упроченное положение Для юноши нельзя рисковать всею будущностью Это слишком серьезно. Ведь у него вся жизнь впереди!..
Но меня, мать, не обманешь, когда потускнеют над перепиской бессмысленных бумаг глаза, в которые я смотрелась, как в небо!
Скажи, двенадцатилетний мальчишка, ты что видишь, когда тебе говорят «Будущее»!? Ведь поле, луг, солнце, речку и лодку!? Не груду же бумаги и не ломберный стол до рассвета каждую ночь в накуренном клубе
Ну, так знай! Твоего будущего тебе не дадут! Тебя обманывают. Луг, лодку и речку тебе не дадут! Ты не найдешь теперь этими выцветшими глазами свое будущее: тех друзей, той девушки, той дороги, какую сулило тебе твое настоящее счастье!! Ведь твои глаза выцвели! Над твоими бровями не плетет больше нежные тени весна С твоего полуопущенного стыдливого лица, больше не струится свет
«Каким ваш Вася стал молодцом!»
О, да тебя выправили на казенной выправке, ты отучился, входя в дверь, поеживаться, сжимать плечи и вытягивать шею, нежный верблюжонок!
Это ложь! Не о юношах вы думаете, вы заботитесь только о стариках, похожих на вас и понятных вам!
Юность вы ненавидите, вы ей слишком завидуете, вы ее гоните и обрезаете по меркам, чтобы она не колола вам глаза своей чистотой, честностью и своею способностью по-настоящему творить.
О старике с лысиной и брюшком, путешествующем в Карлсбад думали вы, когда шепелявили об «упроченном положении».
А юношу еще мальчишкой вы заставляли все весенние месяцы тосковать в городе, глядеть день за днем на противный гимназический двор, серый и каменный безнадежным тусклым взором покорившегося каторге
Год за годом его лишали весны! Звездочек лиловых в весеннем лесу, желтых бабочек утром, ромашек веселых, как солнышки, в море зеленого травяного сока. Когда он не покорялся вы его заставляли, не стесняясь в средствах, а если не били, так хуже, обманывали: «Учись Вася, учись, ты будешь умней!..»
А! Вы серьезно думали, что он будет умней, лишившись в самые чуткие годы всего Божьего мира? Учись смолоду! А весна? А весну учись любить, когда огрубеешь и устанешь?
Умней! Но не вы ли сами говорили: «И на что эти все учебники, как глупо составлены: все равно забудется и ни на что не нужно!»
А сами для себя вы припасали творения поэтов, музыку, цветы, дачи, поездки за границу?!
А Вася? Вася должен учиться! Вы ненавидели своего Васю, вы завидовали его молодости, вы скорей поторопились окургузить его в мундирчики и погонцы, чтоб не колол он ваши глаза, напоминая вам светом юным своего стана ангела и забытое вами небо. «Пригладь вихры! Вдохновенный вид!» иронизировали вы, когда невзначай сквозь казенщину вам виделось, что в нем раскрылось солнце
А сами для себя вы припасали творения поэтов, музыку, цветы, дачи, поездки за границу?!
А Вася? Вася должен учиться! Вы ненавидели своего Васю, вы завидовали его молодости, вы скорей поторопились окургузить его в мундирчики и погонцы, чтоб не колол он ваши глаза, напоминая вам светом юным своего стана ангела и забытое вами небо. «Пригладь вихры! Вдохновенный вид!» иронизировали вы, когда невзначай сквозь казенщину вам виделось, что в нем раскрылось солнце
Вы его отдали в корпус, заставили проделывать каждый шаг под треск барабана, под окрик муштровки. А в это время каждый год цвела и осыпалась черемуха, вили гнезда ласточки!
С какой бешеной жадностью глядят иногда на зелень! Вы не знаете? Вы забыли? Безвозвратно забыли, вы больше не знаете.
Вы оторвали его от его зверьков, единственных существ, понимавших его.
Да его-то самого спросили тогда о его желаниях: чего он жаждет?
Он упирался и плакал, обхватив шею собаки в то мзгливое утро, когда его отвозили в корпус. Это для его счастья вы делали? Для счастья этого самого тогдашнего, неловкого, долговязенького Васи? Да?.. Нет! Вы того просто убили, принесли в жертву будущему плешивому господину с геморроем, который потом родился на свет из трупа замученной вами юности. Плешивый господин, похожий на вас, потерявших самый вкус и смысл жизни
Вы обманули в это утро и меня, его мать, вы заставили меня лицемерить и просить. «Папа так расстроен! У меня аневризмы. Вася, ты должен пощадить мамочку. И мы убили в это утро моего Васю. Нет, хуже, мы заманили его в западню, выбросили в волчью яму, где он годы гнил со сломанными ногами, где умирала с голоду его душа, годы, и умерла. И как два сообщника, мы ушли от ямы, не слушая его криков о помощи.
А сколько плакал он там по ночам, один, кусая подушку. Он был в это время счастлив?
Потом, взрослый, он приходит ко мне и говорит: «Я встретил ее, я чувствую, что это она! Отчего же она меня не узнала? Почему, мама, это не может никогда быть взаимно?»
Что я могу сказать ему?
Твоя девушка? Да она полюбит м о е г о Васю! Васю с застенчивым и доверчивыми глазами и болтающего неловко руками-граблями Но тебя «в ы п р а в и л и», мой милый, и я сама едва узнаю тебя! Ты выправился и стал молодцом! Ты, мой чиновник особых поручений! Любовь, Она, Солнце, луг, речка. Нет, теперь ты это оставь, теперь ты просто сделай приличную партию!
Товарищи, друзья! Зачем!?. У тебя всегда и везде найдутся сослуживцы! Зачем тебе призвание? У тебя будут очередные награды, повышения по службе. Перед тобой расстилается не луг, мой милый, а служебная карьера или коммерция как мы для тебя мечтали
Что ж, ты теперь, верно, счастлив?
Где твоя улыбка?
ВЕЧЕРНЕЕПокачнулося море
Баю-бай.
Лодочка поплыла.
Встрепенулися птички
Баю-бай,
Правь к берегу!
Море, море, засыпай,
Засыпайте, кулички,
В лодку девушка легла
Косы длинней, длинней
Морской травы.
Нет, не заснет мой дурачок!
Я не буду петь о любви.
Как ты баюкала своего?
Старая Озе, научи.
Ветви дремлют
Баю-бай,
Таратайка, не греми,
Сердце верное знай
Ждать длинней морской травы.
Ждать длинней, длинней морской травы,
А верить легко
Не гляди же, баю-бай,
Сквозь оконное стекло!
Что окошко может знать?
И дорога рассказать?
Пусть говорят мечты-мечты,
Сердце верное может знать
То, что длинней морской косы.
Спи спокойно,
Баю-бай,
В море канули часы,
В море лодка уплыла
У сонули-рыбака,
Прошумела нам сосна,
Облака тебе легли,
Строятся дворцы вдали, вдали!..
Разложили костер на корнях и выжгли у живой сосны сердцевину.
Кто? Не знаю.
Дерево с тяжелой кудрявой головой, необъятной жизненной силы держалось на трети древесины, уродливо лишенное гордого упора и равновесия.
Было очень тихо. Обреченное на медленную смерть, дерево молчало. Несомненно, оно знало, что ему сделали, и окружавшие его товарищи молчали. И было неприятно и тяжело видеть выражение его головы с могучими сучьями, как тяжело видеть среди жизни очень здорового человека, которого временно отпустили, но через срок неизбежно назначено повесить, и он это сам знает, и окружающие, и все молчат