Вот и здесь, в Александрии, Марка навестило пышное посольство из Парфии. Ее царь Вологез давно уже смирился с поражениями, понесенными в предыдущий войне от легионов под командованием Авидия Кассия. Да, этот Кассий, впоследствии мятежник, тогда сослужил хорошую службу Риму, здесь приходится быть справедливым и не кривить душой. Так думал Марк, узнав о прибытии парфянского посольства. И почему он все время натыкался на Кассия, почему не мог забыть о нем? Видимо оттого, что рана его душе оказалась слишком глубокой, чем он предполагал поначалу. И нанесли ее одни из самых близких людей, которым он доверял Авидий и Фаустина
Посольство возглавлял бывший стратег Парфии Хосров, отставленный от военных дел и с недавних пор занявшийся переговорами. Ему пришлось снова вспомнить навыки посла, как когда-то, когда он посетил Осроену и пытался склонить на строну Парфии тамошнего царька Ману бар Ману. Тогда переговоры закончились провалом. Сейчас Хосров стоял перед Марком в белых шелковых одеждах, расшитых золотистыми нитями, торжественный и нарядный, как статуя перворазрядного бога в Пантеоне парфянских богов, вроде Ахурамазды. Щеки у него были нарумянены, глаза подведены темно-синей краской по обычаю семьи Суренов. Так раскрашивались все их мужчины перед решающей битвой. Видимо посольство к старому римскому врагу рассматривалось Хосровом как серьезное дело с неясными последствиями.
Марк, конечно, ничего не знал об обычаях знатных парфянских семейств. Он лишь уточнил: «Не тот ли ты Хосров, который прятался от наших легионов в одной из пещер близ Ктесифона?»
На этот вопрос Хосров, не подав вида, солгал: «О величайший и достойнейший из римских правителей, этим человеком был мой брат. Его уже нет с нами, Ахурамазда забрал его к себе».
Император поднялся с высокого кресла, на котором по преданию сидел Александр Великий23, подошел к Хосрову, жестом пригласил его расположиться возле стола, уставленного разнообразной едой. Они возлегли на ложе в окружении советников, продолжили беседу.
Как сообщил Хосров, Вологез направил его с миссией заключить вечный и нерушимый мир между двумя державами, веками, враждующими друг с другом. Война надоела всем, тем более что у римлян появилась новая забота сдерживать варваров на северных границах.
«У царя Вологеза тоже есть могущественные враги на севере, проявил осведомленность Марк, показывая, что не один Рим находится в сложной ситуации. Я слышал, степное племя аланов доставляет вам беспокойство. Во время правления отца вашего повелителя они уже пытались захватить Армению».
«Этой угрозы мы не боимся, с напускной небрежностью отвечал Хосров, возведя глаза к потолку, мы покроем этих кочевников тучей стрел. А наша железная конница раздавит их под копытами тяжелых лошадей, как давит степных сусликов, встречающихся на пути».
Марк Аврелий иронично улыбнулся, но не стал комментировать боевые способности катафрактов24, не единожды терпевших поражение от легионеров Рима.
«Итак, что ответит нам великий и могущественный император о вечном мире между Римом и Парфией?» спросил Хосров.
«Вечный мир? Марк не мог сдержать раздражения. У нас уже был опыт вечного мира с Парфией. За несколько столетий мы заключали его не единожды. Но вечность все длится и длится, а мир каждый раз улетучивается как дым».
Он взял в руку один из апельсинов, лежавших на подносе вместе с другими фруктами.
«Этот апельсин, сказал Марк, сгниет без пользы, если его не съесть вовремя. Так и наши договоры о мире оказались бесполезными, потому что никто не захотел к ним притронуться».
«Я заверяю, что на этот раз будет по-другому, опять закатил глаза Хосров и для пущей убедительности приподнял руки, отчего его грузное тело сильнее вдавилось в подушки на ложе. Наш сиятельный и величайший царь царей просит ему поверить».
Заключить мир с Парфией было выгодно сейчас для Рима. Неизвестно как долго будут сидеть в своих болотах и холодных лесах германцы, как долго они будут терпеть жесткие условия римлян, касающиеся посещения приграничных территорий, торговли, поставок крепких бойцов для легионов. Германский котел бурлит, клокочет и может в любой момент выплеснуться наружу. Марк чувствовал, что северные варвары еще могут найти новых вождей вроде грозного Балломара или хитрого Баттария. И он согласился подписать вечный мир. Пусть у этого мира будет, как и у прежних, короткая жизнь, но, по крайней мере, подписи, поставленные на папирусе, дадут возможность на некоторое время забыть о востоке.
«Я подписываю мир с Парфией, словно признаю новорожденного ребенка, заявил Марк Хосрову с выражением величия на лице, которое должно было произвести впечатление на посла. Давайте дадим миру время и вырастим из дитя достойного мужчину, который послужит на благо и парфянам, и римлянам».
В его словах было столько значимости и твердости, что Хосров не нашелся что ответить, а только произнес: «Мы полностью с тобой согласны, великий император!»
Уже после того, как договор был скреплен подписями и печатями, Хосров, внезапно оробевший от зримого величия Марка Аврелия Антонина, подошел к нему ближе и вполголоса попросил: «Мой господин царь Царей Вологез, смиренно просит найти его любимую жену Нефтис, которая пропала во время битвы за Ктесифон. Говорят, ее продал в рабство Авидий Кассий».
«Авидий?» удивился Марк тому многообразию следов, которые оставил предатель-наместник на востоке. Эти следы были и доблестными, и ужасными, словом такими, каким был и этот человек.
«Мы сделаем все возможное», учтиво ответил он. В присутствии Хосрова он отдал распоряжение обоим секретарям Патерну и Пелопатону привлечь к поискам фрументариев25.
В конце июля они отправились домой из Александрии, поплыв к берегам Сирии.
Квинтилии, эти прилежные администраторы, все подготовили для приятного путешествия: было снаряжено несколько кораблей, в Антиохию отправлены вестники, передавшие наместнику, что император милует город и на обратном пути его все-таки посетит. Почти год их столица обходилась без игр и развлечений и этого с них достаточно. В конце концов, наказание тут точно не самоцель, лелеющая гневные всплески в душе Марка, и он решил, что достаточно наказал строптивых сирийцев.
А пока Прощайте пышные пальмы и поражающий роскошью дворец Птолемеев, прощайте теплое солнце и ласковое море! Прощай Фаросский маяк! Прощай и ты, благодатное спокойствие, заставившее забыть обо всем стороннем, ненужном, суетном и посвятить это время только самому себе.
Марку знакомо это сильное и пронзительное чувство чувство расставания, ведь он не раз прощался с тем, что было дорого. Вряд ли когда-нибудь он сюда вернется, потому что нескончаемые дела, вечные переживания за судьбу Рима унесут его навсегда, как ветер безвозвратно уносит в морскую даль облака. Вот они летят, побережье все дальше и дальше и нет никого вокруг, только небо и волны, да чайки, летящие за кармой. Такое же чувство он испытывал в горах Альп, когда смотрел на бездонную синеву неба и пытался найти на нем лики богов. Тогда он побоялся расстаться с увиденным и поклялся вернуться назад. И он выполнил свою клятву, пусть даже для этого пришлось воевать. Но увидеть Египет уже не сможет.
Он долго стоит на палубе, провожает взглядом Фаросский маяк, издалека кажущийся устремленным вверх пальцем. Палец становится все меньше и меньше пока не превращается в далекую точку на горизонте. На глаза набегают слезы, которые теперь нередки на его лице. Это старость размягчает так душу? Возможно. Хотя философия должна, наоборот, ее закалять. Он увещевает себя, успокаивает теми словами, которыми приходится часто успокаивать других.
«Все это было до меня и будет после. И кто-то другой также будет смотреть на Фаросский маяк, думая о бренности живущего и вечности мироздания. Да, нас не будет, но будут другие, ничем не хуже, чем мы, а может и лучше».
Когда темнеет и на небе высыпают мерцающие звезды он позволяет увести себя в теплую палатку, поставленную прямо на палубе, где уже приготовили ужин и где его ждут близкие друзья, родственники, не желавшие мешать его думам
В Антиохии Марк устроил игры, впрочем, сам на их открытии не присутствовал, предоставив участвовать Коммоду мальчик любит состязания, любит зрелища, вот пусть и развлекается. Именно тогда Коммод услышал восторженный рев зрителей на трибунах, во весь голос приветствовавших сына императора. Несдержанная публика была в восторге от его лицезрения и, конечно, хотела выразить особую радость по поводу полученного от Антонинов прощения. В этом был весь характер сирийцев: легкий, вспыльчивый, увлекающийся. В прошлом году их увлек за собой Авидий Кассий, которому они присягнули на верность, а до него был император Луций Вер, покойный брат нынешнего.
Луций Вер пользовался их особой любовью за веселый нрав, за стать, за доброту, за то, что полюбил женщину из Ионии, звавшуюся Панфией. И, наконец, за то, что намеревался разделить империю пополам, как некогда сделали Октавиан Август26 и Антоний27, и провозгласить столицей Антиохию. Здесь бы сирийцы утерли нос своим вечным соперникам египтянам, ведь до этого Антоний выбрал своей резиденцией Александрию из-за Клеопатры.