Луций Вер пользовался их особой любовью за веселый нрав, за стать, за доброту, за то, что полюбил женщину из Ионии, звавшуюся Панфией. И, наконец, за то, что намеревался разделить империю пополам, как некогда сделали Октавиан Август26 и Антоний27, и провозгласить столицей Антиохию. Здесь бы сирийцы утерли нос своим вечным соперникам египтянам, ведь до этого Антоний выбрал своей резиденцией Александрию из-за Клеопатры.
Поговаривали эти слухи появились давно, Коммод не сын Марка, а сын Луция Вера. Что же, тем лучше! Он такой же красавец, как и его возможный отец, которого помнили многие, и его, как Луция Вера, Антиохия будет любить всей душой. Именно поэтому Коммод слышит сейчас восхищенные крики зрителей, именно потому ему так азартно рукоплещет весь театр. Они возбужденно кричат: «Оставайся с нами, наш цезарь!», «Правь нами наш Коммод!» и Коммод чувствует в себе нечто новое, которого ему так не хватало. Это любовь! Его никто не любил кроме Помпеяна, а здесь Тысячи людей машут ему руками, он видит улыбки, восторженные лица, он видит любовь в их глазах, безмерное почитание и даже если они притворяются, то делают это хорошо. В любом случае, он, Коммод, сегодня счастлив.
Он радостно машет в ответ, от избытка чувств обнимая стоявших рядом Клеандра и Саотера, кричит всем: «Здравствуй, Антиохия!», «Я всех вас люблю!» и этот день запомнится ему надолго, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь. А потому он будет любить Сирию, больше, чем все остальные провинции империи.
Потом они поехали к Тавру, чтобы пройти через Киликийские ворота. Их путь лежал мимо Халалы, где скончалась Фаустина. Марк отдал приказ повернуть к городку, чтобы лично убедиться в успешном строительстве храма в честь покойной жены, посмотреть, как благоустраивают это поселение. Еще раньше он переименовал его в Фаустинополь.
Он освятил новый город, прошелся по его улочке, пересекающей центр и, в целом, остался доволен. Боги без всякого сомнения приняли к себе его жену на небо, раз на земле все идет без задержек и каких-либо затруднений: храм в ее честь почти закончен, вокруг Фаустинополя выросла высокая и крепкая стена, которая защитить от врагов, если они появятся, под защиту этих стен активно переселяются новые жители. Совсем скоро город начнет процветать и все благодаря тому, что Фаустина здесь рассталась с жизнью.
Пожалуй, Марку стоило бы записать в своих дневниках, что смерть одного всегда дает начало другому, которое может быть, как живым человеком, так и всего лишь камнем. В случае с Фаустиной это оказался камень, в который облачен ее город, ее храм. Теперь молодожены будут приходить в храм и делать жертвоприношения в честь покровительницы, девичья коллегия жриц будет молиться и почитать Фаустину. Ей воздвигнут золотую статую в Риме, в театре, где она восседала рядом с Марком, а статуи из камня поставят во многих провинциях империи.
И все же не камень расскажет о ней, а общая память!
Она остается после каждого, с той лишь разницей, что может запечатлеться в одной семье или одном городе, а может и во всем мире. И Марку хочется, чтобы о Фаустине помнили везде, как о его спутнице, с которой он прожил долгую жизнь, а не как о чье-то любовнице или того хуже, предательнице, ставшей таковой под конец их супружества.
Древний город Смирна, лежащий в Ионии28, порт которого был воротами в Азию, на сей раз должен был открыть ворота на запад и выпустить императора в Грецию. Марк впервые посетил столицу провинции, где по некоторым преданиям родился Гомер, отсюда была родом женщина, завладевшая сердцем его приемного брата Луция Вера. Со Смирны начал победоносный поход на восток македонец Александр. Именно он отдал приказ перенести городские стены вглубь полуострова к горе Пагос, где потом его соратники Антигон и Лисимах выстроили мощную крепость и где был возведен Акрополь. Крепость и сейчас сторожит покой города, увенчивая как короной своими стенами вершину холма.
Марк осматривает неприступные стены и башни издалека, желание забраться на них у него не возникает. Он и так повоевал достаточно, и потому решил, что лучше увидеть мирные храмы, чем военные казармы. Он воздерживается от посещений святилищ Зевса и Кибелы, но в храм богини Афины с удовольствием входит. Это строение великолепно снаружи, великолепно внутри. И сама богиня великолепна разрисованная красками, украшенная золотыми браслетами и цепочками она возвышается в центре зала, держа в одной руке копье, а в другой щит. Богиня мудрости и военной стратегии, почитается в Греции как одна из самых могущественных. Марк тоже возносит ей молитвы, но молится не о даровании победы, а о мудрости, которой, как кажется, ему не достает. По крайней мере, он так считает.
Он гуляет по главной улице, называемой Золотой. Она вымощена каменными плитами и такая же прямая как в Александрии. Марк разглядывает другие улицы, расположенные под прямым углом к главной, обращает внимание и на окружившие город акведуки проводники воды. Эти длинные, высокие водоводы похожи на руки каменных исполинов, обнявших Смирну, дарующих жизнь этому славному городу. Он замечает и знаки, оставленные до него известными правителями. Александр Великий ступил на берег Ионии, чтобы покорить мир. У побывавшего здесь императора Адриана задача была поскромнее он всего лишь построил зернохранилище. Оставит ли и Марк здесь след? Ему хочется сделать для города что-то хорошее, например, возвести новый театр, поскольку старый требует ремонта, да и вмещать всех желающих горожан уже не может.
«Что, если здесь отстроить новый театр?» интересуется он у Квинтилиев.
Братья, уроженцы востока, горячо поддерживают эту идею и даже вызываются осуществить ее, но император пока не дает ответа.
На несколько дней они задерживаются в городе, ожидая пока не прибудут все корабли из Антиохии.
«А где наш славный ритор Элий Аристид29?» вдруг вспоминает Марк об ораторе, в далеком прошлом удивившим и восхитившим его своим красноречием.
Этот Аристид произнес блестящую речь во время торжеств, посвященных девятисотлетию Рима при божественном императоре Антонине. Речь называлась «Похвала Риму». Помнится Марк стоял на Форуме и как все, не отрываясь слушал, о чем говорил этот еще молодой, но уже начинающий лысеть полный грек, бывший всего тремя годами старше его самого.
Тогда мастерство выступавшего поразило Марка. И хотя его обучал не менее известный ритор Корнелий Фронтон, Марк ощущал себя недоучившимся учеником.
«Так где Аристид? повторил он вопрос. Я три дня уже в этом городе. Не пора ли ему снизойти до нас, бедных путешественников?»
Император по обыкновению шутил, показывая всем хорошее настроение и его благодушный настрой передался другим. Квинтилии вызвались разыскать оратора, упрямо засевшего где-то в своем доме и не желавшего почтить присутствием своего старого знакомого Марка Аврелия.
Когда он явился на глаза императора, то Марк увидал, что ритор изменился не сильно на полысевшей голове его по бокам росли седые волосы, борода тоже была седой, он оставался все таким же полным, как и прежде. Впрочем, полноту искусно скрывала туника свободного покроя, складками свисающая с его плеч и груди.
Я не желал нарушать твой покой, извиняющимся тоном начал Марк, но по пути в Рим вспомнил, что здесь проживает одни из самых известных ораторов нашего государства. С моей стороны было бы неразумно и невежливо не встретиться с тобой Аристид. Пока ты шел ко мне, я вспоминал твою речь о Риме. Она была блестящей, а ведь с того времени прошло почти тридцать лет
Так чего ты от меня хочешь, государь? Я был погружен в глубокие раздумья и не мог оторваться от них безболезненно, не нанеся вред душе. Связь с предметом мысли потерять очень легко, а восстановить затем трудно.
Если так, то извини меня, я знаю сколь ценно занятие, когда душа учится чему-то светлому и хорошему. О чем же были твои раздумья? Может ты посвятишь в них меня, моего сына и моих друзей?
Нет, цезарь, так не годится, дерзко возразил Аристид, он ничего не боялся. Ты скажи мне сегодня, о чем я должен говорить и завтра это услышишь. Я ведь не химера, изрыгающая пламя, и речи я не изрыгаю. Мне нужно тщательно поработать над выступлением, по-другому я не могу.
Хорошо! согласился Марк.
Я хотел бы, чтобы и мои ученики присутствовали при выступлении, продолжил ставить условия Аристид.
Ты очень настойчив, Элий, но пусть будет как просишь.
Аристид на мгновение задумался, из-под густых седых бровей метнулся хитрый взгляд, который указывал на то, что не все еще просьбы с его стороны исчерпаны.
Ладно, скажи мне, что еще ты желаешь, улыбнулся Марк.
Пусть они смогут меня приветствовать, кричать и хлопать изо всех сил.
А вот это уже зависит от тебя, Аристид, препятствовать мы не будем.
На другой день Аристид выступил перед императором и его свитой с речью «К Эгейскому морю». Речь посвящалась предстоящему путешествию императора Марка Антонина из Ионии в Элладу по этому морю, соединяющему берега, населенные греками. Аристид говорил возвышенно, местами патетически, местами, проникновенно. Речь его лилась как течет полноводная река без каких-либо усилий и заторов. Да, это был блестящий мастер, Марк слушал его с удовольствием. Ученики, видимо, прорепетировавшие до этого с учителем его выступление, в нужных местах хлопали, в нужных громко кричали, впрочем, нисколько не мешая выступлению.