Руднев сдержано кивнул, давая понять, что извинения приняты, и Алексей Петрович перешел к сути своего плана.
Поиск девочки я предполагаю вести в двух направлениях. Во-первых, через агентурные каналы здесь, в Петербурге, и Белграде. Очевидно, что похищение Стефки имеет политический подтекст. Необходимо понять, кто за всем этим стоит. Но этот путь недопустимо долгий для жизни и безопасности ребёнка. Поэтому нужно попытаться зайти с другой стороны, а именно, через школу. Очевидно, что похищение не могло быть совершено без участия кого-то в пансионе. Для этой задачи вы мне и нужны.
И как по-вашему мы должны найти злоумышленников в школе?
Для этого вам придётся постичь нелёгкое ремесло учителей, без тени улыбки ответил Ярцев.
То есть?
То есть в пансионе Святой Анны внезапно образовалась вакансия учителя рисования Не беспокойтесь, с прежнем учителем ничего плохого не случилось. Он прекрасно проводит время на даче в Выборге Возникшую же вакансию временно займете вы, Дмитрий Николаевич, это уже согласовано с Юлией Павловной. Что до вас, Фридрих Карлович, то вы, насколько нам известно, сильны в немецком? Думаю, учительнице немецкого в Выборге тоже покажется уютно Что скажете, господа?
Руднев с Белецким переглянулись.
Это неожиданно, признался Дмитрий Николаевич. Но план видится мне разумным.
Вот и отлично! Значит, завтра же вы отправляетесь в пансион Святой Анны, заключил Ярцев. В десять утра за вами приедет экипаж и вас отвезут в Голицынский дворец, где расположена школа. Далее вам придётся действовать сообразно собственным соображениям. Отчёты для меня будете направлять вот на этот адрес. Запоминайте, Алексей Петрович характерным размашистым почерком написал на листе бумаги адрес, показал Рудневу и, когда тот кивнул, смял лист и сжёг в пепельнице.
А в случае экстренных обстоятельств? спросил Дмитрий Николаевич.
В таком случае отправьте сообщение через любого полицейского, назвав моё имя, или звоните на этот номер, Ярцев написал цифры, показал Рудневу и снова сжёг бумагу. Ещё вопросы, господа?
Дмитрий Николаевич несколько секунд помолчал, глядя мимо Ярцева, а потом сухо спросил:
Вы уверены, ваше превосходительство, что девочка ещё жива?
Нет, резко ответил Алексей Петрович, а после добавил, Но для политической игры она нужнее живая, и это вселяет надежду.
Ярцев поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Руднев с Белецким вышли из особняка с белой колоннадой и, кажется, только теперь Дмитрий Николаевич в полной мере ощутил, что он в Петербурге.
Хотя Руднев никогда бы не променял милую его сердцу Москву на столицу, Санкт-Петербург он любил. Ему нравились в нём отличная от суетливой Москвы степенность, монументальность и размытая приглушённость красок.
Пойдем пройдемся, предложил он Белецкому, и тот без особого энтузиазма согласился.
Они прошли по небрежной Екатерининского канала до Вознесенского проспекта, перешли Мойку по Синему мосту, обошли гнетущую серую громаду Исаакиевского собора и свернули в Александровский сад, уже блиставший осенним сусальным золотом.
День выдался яркий и солнечный. Сверкающий шпиль Адмиралтейства силился дотянуться до сентябрьской лазури северного неба. Серебристые струи фонтанов искрились миллионом радужных бликов, а их звенящий шелест нашёптывал фланирующим горожанам и туристам подслушанные под сенью вековых лип секреты множества их предшественников.
Друзья вышли на Адмиралтейскую набережную и дошли до Дворцового моста.
Удивительное место, проговорил Руднев, остановившись у парапета и глядя на то, как стрелка Васильевского острова разбивает воды Невы на Большую и Малую. Здесь будто водоворот, в которое время затягивается со всеми своими радостями и горестями. Кажется, что сама вечность в этих течениях растворена. Зачерпнешь пригоршню воды, и вся история Российская от Петра Великого сквозь пальцы пробежит.
Я бы не советовал вам, Дмитрий Николаевич, здесь воду черпать, отозвался Белецкий с брезгливой миной.
Ох, Белецкий! Я же метафорически. Неужели тебя этот вид не трогает?
Нет. Вы же знаете, что я не люблю Питер.
Знаю, но до сих пор понять не могу, чем он тебе не угодил.
Да что в нём хорошего? Серость, сырость, меланхолия да простуда.
А как же дворцы, парки, проспекты? Ты посмотри, какой здесь простор и масштаб!
Да что в нём хорошего? Серость, сырость, меланхолия да простуда.
А как же дворцы, парки, проспекты? Ты посмотри, какой здесь простор и масштаб!
Я бы сказал, напыщенность и помпезность.
Ну, знаешь! Это, в конце концов, столица. Ей парадность положена Ты лучше посмотри, сколько здесь неба! Я думаю, Петра Алексеевича небо в первую очередь и поразило в этих землях. Море и небо!
Море? Это вы, Дмитрий Николаевич, про Маркизову-то лужу?
Белецкий! Что ты, право! Здесь вон в Невскую губу фрегаты заходят и крейсеры, а ты: «Лужа»! Ты только представь, вот прямо отсюда, с того места, на котором мы с тобой сейчас стоим, можно выйти в Балтику, а дальше в Северное море, а из него в Атлантику, а там уж хоть вокруг всего света Поплывём вокруг света, Белецкий?
Нет уж! Это без меня.
И почему же вдруг?
Потому что всю эту вашу кругосветную экспедицию я промучаюсь морской болезнью.
С чего ты взял? Ты же отродясь в море не был.
И не собираюсь. Меня на реке-то укачивает. Я человек сухопутный, так что на морские приключения меня не уговаривайте.
Ладно! Как скажешь! рассмеялся Руднев. Тверди в Питере тоже предостаточно. Куда бы ты хотел пойти сегодня?
Никуда, хмуро отозвался Белецкий. Я предпочел бы засесть в номере с книгой.
Белецкий, будет тебе! В конце концов, нам тут придётся задержаться. Так что давай, настраивайся на бодрый лад!
Белецкий покачал головой.
Простите, Дмитрий Николаевич, но изменить свое отношение к этому городу не в моей власти. Здесь какая-то слишком уж гнетущая для меня атмосфера. По мне, так здесь и жить грустно, и умирать тоскливо.
Дмитрий Николаевич озабочено взглянул на друга.
Ты что это, Белецкий? Помирать собрался?
Нет, поспешил откреститься Белецкий. Это я так просто, на перспективу.
Не нравится мне твоя перспектива! Прекрати хандрить! Это всё дорога и история с похищенным ребёнком тебя из колеи выбили Вот что! Сегодня вечером отправляемся ужинать к Кюба. Заказываем да что угодно! Сам выбирай! А к нему бутылку Родерера. Как тебе моя перспектива?
Звучит заманчиво, похвалил Белецкий. Но я больше люблю Moët.
Значит будем пить Moët!
И друзья пошли в сторону шумного Невского мимо Дворцовой площади и здания Генштаба.
Руднев развлекал Белецкого пустячными разговорами, пытаясь развеять его дурное настроение, и при этом оба они старательно избегали темы преступления, из-за которого оказались в столице. Им не хотелось думать о Ярцеве с его Особым отделом и сербах с их вездесущей «Чёрной рукой». Однако, если бы они так старательно не гнали от себя эти мысли, а, наоборот, придали бы им значение, то наверняка бы заметили странных людей, которые следовали за ними по пятам, сменяя друг друга, прячась за газетами и афишными тумбами. Эти таинственные личности сопроводили их в «Европу», а вечером и в «Кюба». И даже когда утром за ними приехал экипаж, чтобы отвезти в пансион Святой Анны, двое соглядатаев провожали их взглядом от дверей гостиницы, а ещё двое пристроились в хвосте их коляски.
Глава 4
Юлия Павловна Опросина, высочайшим повелением вот уже пятнадцать лет возглавлявшая пансион Святой Анны, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины и бывшая фрейлина при дворе её императорского величества Марии Фёдоровны, оказалась женщиной исключительно суровой и властной.
Пышные её формы были затянуты в чопорный чёрный атлас, оттенённый лишь тонкой полоской кружевного воротника. Густые тяжёлые волосы с заметной сединой, уложенные в строгую, несколько старомодную прическу, открывали высокий благородный лоб, пересеченный глубокими морщинами. Светлые глаза надменно смотрели из-под нахмуренных бровей. Уголки тонкогубого рта были скорбно опущены. В лице Юлии Павловны сохранились ещё признаки былой красоты, очевидно, и в молодости ледяной и неприступной.
Опросина встретила Руднева и Белецкого крайне холодно.
Я говорила его превосходительству господину Ярцеву, что считаю его план неприемлемым, заявила она, едва те успели ей представиться.
Разговор происходил в кабинете директрисы, строгом и аскетичном. Юлия Павловна сидела за письменным столом, а Руднев и Белецкий, которым не было предложено сесть, стояли перед ней словно два провинившихся гимназиста.
Что же вас смущает в его плане, мадам? уточнил Руднев, несколько обескураженный оказанным приёмом.