А Михейша, поддерживая игру, выпячивает петухом грудь, важничает погенеральски. Он выставляет вперёд ногу, выставляя условно сверкающий штиблет. Откидывает назад чёлку, подкручивает ус. Потом достаёт часы, и на минуту превращается в подслеповатого барина генерала на пенсии в кругу слегка растрёпанных, но зато сытых и довольных крепостных, торопящихся с любимой работы домой.
А я и так знаю весь алфавит, говорит Михейша.
Ну и знай себе в тряпочку.
Зря пришёл.
Так иди назад.
А я Фенимора вчера
Нишкни, не мешай.
Ага. Звонок.
И тут же с порога к нему: «Таак, наконецто! Однако, котишко к нам забрёл ленивый! Проснулсятаки котишко? Шапкуто сыми. Не дома, чай!»
Вот чёрт! Михейша встрепенулся телом и дёрнул руки к голове. Класс засмеялся. Особенно девчонки. Не спасла ШапкаНевидимка. На ней и погорел! Воробьи нагадали. Вот он им сегоднято задаст!
Полиевктов!
Я! и вскочил: «Здравствуйте, Федот Иванович!»
Ты не в армии, чтобы «якать». И здороваться надо было с утра, а не сейчас. Кстати, не тебя ли я сегодня видел у ворот? Что ты там Балбесу в плошку подкладывал? Нука, поделись опытом.
Сосульку.
Класс умирает от хохота. Ещё и потому, что учитель по совместительству является Михейше родным дедом. И живут они в одном доме, причём в барского вида доме, но только на разных этажах.
Кормил, значит, собачку? Молодец, это похвально.
Класс, вынырнув из могил, рыдает снова.
Ну ладно, шутки в сторону. Я твою мать сегодня накажу, а ты будешь в этом виноват.
Я мороженное хотел
Класс катает головы по партам, давя смех; самые немощные вывалились на пол. Так ему и надо.
Всем сесть. Успокойтесь. Ну, что смешного?
Класс: «Кхы, кхы», и жмёт внутренности.
И сходу:
А ты друг сердечный, повторяй теперь мать твою учения: «Аарбуз, бэбрюква, вэвишня»
Повторил Михейша без запинки.
Только отвернулся учитель к доске, как скороговоркой для задней парты звучит: «А я вишен летом целую тарелку»
Полиевктов! Не отвлекайтесь. Дальше что?
Гэгруша! гаркнул Михейша.
И тихо соседу: «Отгадай осетинскую загадку. Вэсыт гэгруша, нэлза сэскушат»
Отвали! ругнулся сосед.
Соседа звать Серёгой. Он друг и товарищ Михейши, будущий зубрила и совсем не хулиган. Ко всему сын попа Алексия. Ещё они воюют пластилиновыми войсками. У Михейши уже триста пеших воинов и сорок кавалерии, а у Серёги только двести. Правда, с оговоркой: у Серёги все конники.
Серёга, а я вчера новое царство слепил. Двадцать миллионов2. Я тебя
Как он хотел в ближайшее воскресенье разгромить Серёгино сборнолошадиное монголотатарочье и крестоносное воинство, изречь не успел. От доски снова пытают:
Дэ! Полиевктов! Опять! Что застряли? Дэну?!
Дэ дыня, е ель продолжил ученик.
И исподтишка Серёге:
А я вчера Шишку на Балбеса каак бросил, а он каак взвился
Кто «он»?
Ну, Балбес, пёс наш.
И что?
Учитель снова вмешивается в беседу. Вот же чёрт, не даст поговорить.
Михайло! Тьфу, Полиевктов!
Дальше ещё и с издёвкой: «Михаил Игоревич! Продолжайте алфавит».
Тьфу!
Жэжуравлина, зэземляника тянет ученик резину. Скучно ему.
Сядь пока, лоботряс. Вижу, что знаешь.
Фу! Жуть, садится Михейша с размаху. И тут же: «Аа!»
В чём дело?
Тут кнопка тут.
Бэмс левой! Бэмс обраткой соседу!
Серёга умирает внутренним смехом.
А умирающим даже по башке не больно.
Могли бы французский учить! мечтает Михейша. Он давно уже читает газеты и слегка брешет пофранцузски. Он знает двести английских глаголов и может одним иероглифом правда, с отрывом написать слова «государственная почтовая служба Китая». Ему вся эта русская азбука с начала нуля не интересна. Ему бы сразу в четвёртый класс. И желательно без экзаменов!
***
На каждую вторую задержку а по учительскому, это элементарное опоздание, пишется письменный выговор. На третью «задержку» зовут родителей. А тихое проскальзывание имеет хоть масенький, но всё равно шанс: остаться неотмеченным в зловещем классном гроссбухе с прокурорским карандашищем на верёвке.
Михейша живёт неподалёку от школы: всегото за пятьдесят узких дворов каждый по пятнадцать шагов. Или в пересчёте по десять прыжков вдоль ограды: итого четыреста простых сажен.
Но это ему не помогает, а, напротив, расслабляет.
Да и дел по пути надо сделать немало: раздавить лёд в лужах, а их видимоневидимо. Побрехать с Николкой, обозвать досадно Катьку неуча, а сначала придумать для этого хлёсткое словцо.
Можно рыкнуть соседской собаке. Да так умело, и так польвиному, чтобы повергнуть её в натуральный шок.
Есть смысл подложить в почтовый ящик Фритьоффа пустых бумаг, а ещё лучше с таинственными каракулями собственного сочинения чтобы тренировал сосед извращённый свой ум.
Надо подсушить и подпалить траву, а в октябре это вовсе не просто.
Надо проковырять дыру в тротуаре, устроить рядом капкан, вынув жердь изпод ходовых досок; надо дождаться первой жертвы, чтобы удовлетвориться в пользе содеянного.
И ещё очень много разных «и», невозможных к тому, чтобы всех их тут разом взять, да перечислить.
По причине регулярных и весьма обоснованных «задержек» Михейша выучил долгую жизнь сторожа наизусть и в мельчайших деталях.
Сегодня Прокл был неразговорчив, и на Михейшино «здрасьте, дядя Прокл», буркнул только «здрась», а имя Михейшино напрочь забылось.
А Михейша, напоминаем как бы между прочим, внук директора.
Нескучные новости из Нью-Джорска
1
Бессменный школьный староста, охранник и подметальщик двора Прокл Аверкин «глаза залил» на сорока днях почившей супруги.
Помогали заливать и усиливать боль утраты смурые и не особо разговорчивые нищие. Подсобляли шустрые, вороватые, нигде не прописанные, беззубые, вонючие друзья-стервятники из Надармовщинкинской провинции, кантон Закисловка.
На халяву чего б не побрехать, а чего б не познакомиться, что ж не посочувствовать, не поскулить с очередным вновь образовавшимся вдовцом!
Что бы не нагадать ему такой силы квёлости в одиночестве, которую реально снять можно только такой же мощи градусом!
Не просыхает Прокл с того тягостного момента целую неделю.
Не понимает Прокл причины образовавшегося вокруг него кружка сочувственников, не видит результатов лечения.
Башку крутит по утрам. Не помогает ни рассол, ни отвар из репы с крапивой от алкогольной лихорадки, ни церемониальная завивка двух ранее бодро торчащих из-под носа пучков соломы и поникших теперь безвольно, будто выстиранные после магазина, но так и ненадёванные супругой новые, городского вида чулки, ровно в день утраты во вторник двадцать третьего сентября.
Голова с самой зари просит свежего, ледяной ломоты пузыря.
Плетутся ноги в обратную от школы сторону.
Словно забыв давний уговор, припасённый на чёрный день последний целковый сегодняшним утром щекотнул Прокла через штаны, и вежливо напросился вспомнить о нём.
И будто бы, как само собой разумеющееся, уже через минуту означенный дензнак канул в лету.
А «лета» эта, не имеющая ни рода, ни склонения, ещё более подразумевает неминучесть судьбы, от которой не скрыться, хоть застарайся, ловко схоронила себя в кассовом ящике трактира «Кути».
2
Трактир назван так по ласковой форме от имени супружницы хозяина Якутеринии, в быту Кутьки, и, только добираясь до нежной постельки, становящейся уже милой Кути.
Юморист (кажется, это был Яр Огорошков вечный студент-художник из Питера) дописал в вывеске фосфорной краской всего-то навсего два простецких слова: «по пути».
Так что днём трактир был просто «Кути», а ночью, благодаря Ярику, становился ещё и «Кути по пути». В скверном, насмешливом народце заведеньице зовут незатейливо, но в самую точку: «Прокутилка!»
«Прокутилка» по простоте душевной её хозяина и в виде исключения порой работает «до самого последнего важного клиента».
Категорию «самости и важности» вполне демократически определяет Павел Чешович Кюхель. Он владелец трактира, он же болтун каких поискать, он официант, разливальщик, повар.
Он же коллекционер забытых портмоне, которые, вероятно уже пустыми, а на самом деле кто его знает, выставляются в остеклённой витрине, витрина запирается на ключ и
И годами эти важные штучки дожидаются своих владельцев.
Приходит как-то раз один такой растеряха
О! Никакой мой кошелёк объявился, восклицает он. И подзывает хозяина.
Пытается объяснить. Так, мол, и так. Что это, мол, в витрине пылится. Похоже будто на его имущество. А отдать вещь они не соизволят ли теперь, коли не отдали тогда? Лет пять-семь назад. Что он сам постарел за эти пять-семь, он, конечно, подумал. И решил, что его тут забыли. И что придётся бороться теперь за свой кошелёк.