Я сидела в смотровой и ждала. Минуты тянулись. Освещенная ярким светом небольшая комната, стол с компьютером, скамейка для клиентов и процедурный стол, на котором осматривают пациентов. Я много раз бывала в этой клинике, в этих смотровых, но в этот раз она казалась мне особенно холодной и какой-то жесткой, колючей.
Принесли моего малыша. Я помню как семнадцать лет назад я подобрала его щенком в канаве, притащила в ветеринарную клинику. Маленький комочек, ежился и скулил у меня в руках. Его осмотрел ветеринар, поставил прививку. «Малыш очевидно дворняга, без ошейника», сказал ветеринар. Чипов тогда не было. Я оставила его у себя, назвала Теодором, или просто Тедди.
Это сейчас по улицам Москвы не бегает ни одной бродячей собаки. Их всех давно выловили, стерилизовали, отправили по питомникам. Возможно в Подмосковье, или еде дальше в область, можно встретить бродячих собак, которых выгоняют нерадивые хозяева. Но не в Москве. А пятнадцать-двадцать лет назад они бегали по улицам, сбивались в стаи, лязгали своими оскалами на прохожих особенно зимой, когда в самый лютый мороз им нечем было поживиться и негде было согреться. Я помню как сама со страхом шарахалась от подобных стай.
Сейчас собаку на улице Москвы можно встретить, если только какого-нибудь бедолагу выгонит наигравшийся, избалованный ребенок. Бывает так, что ребенок выпросил щенка. Ребенку весело, он рад. Но через какое-то время щенок подрастает, превращается в огромного пса, с которым уже не поиграешь и не помучаешь, за которым нужно ухаживать, воспитывать, кормить, выгуливать. И ребенок, когда-то страстно желавший питомца, просто выгоняет его на улицу. А зачем ему взрослая собака? Ведь можно попросить родителей купить новую. И родители покупают, а в семье у них вырастает нерадивый недоросль, который заботится только о своих интересах и не способен нести ответственность за себя, и уж тем более за кого-то еще.
Мой малыш, моё единственное, дорогое и любимое существо, которое семнадцать лет дарило мне любовь и ласку, умирало у меня на руках и я не могла сдержать слезы. Они текли ручьем, наконец-то я разревелась. Но лучше не стало, только заболела голова. Ветеринар приготовила инъекцию, я обняла своего питомца, приласкала его. В его глазах была такая грусть. Он тихо уснул, испустил последний вздох. Я обнимала его. Врач вышла, оставила нас попрощаться.
Через какое-то время зашел мужчина, может санитар, может тоже врач.
Что я должна сделать, заплаканная, спросила я у него.
Ничего, мы обо всем позаботимся. Подождите снаружи. Сейчас в коробку запакую хорошо?
Я не смогу можно как его захоронить?
Хорошо, мы позаботимся. Не нужно тогда ждать.
Спасибо, поблагодарила я.
Мне выписали счет, я его оплатила и вышла из клиники.
Была уже ночь. Я молча пошла пешком домой, шла медленно, в голове не переставая всплывали события сегодняшнего дня.
Вся дорога заняла примерно полчаса, вернувшись домой я заварила чай, перекусила овсяным печеньем, приняла душ и легла спать. Произошедшее долго не давало мне успокоиться. До трех часов ночи я вертелась в кровати. Утром, уставшая, не выспавшаяся, позавтракала и села за письменный стол. Я набрала несколько писем, отправила е-мейлы по нужным адресам.
Выходные пролетели незаметно. Я убрала квартиру. Собрала сумку с вещами: тапочки, сменное белье, туалетные принадлежности, компьютер, телефон, зарядку, немного снеков.
В понедельник рано утром я написала по-воцапу сообщение завкафедры, что я заболела и ухожу на больничный. Подобный смс я также отправила администратору вечерних курсов в институт и в кадры, для расчета больничного. Какое-то время меня не будут беспокоить. Завтракать перед наркозом нельзя, я как бывший врач, хирург, проработавший в отделении торакальной хирургии более десяти лет, знала это и без напоминаний врачей. Сегодня утром мне назначена операция. Я оделась, взяла сумку, в последний раз окинула взглядом опустевшую квартиру, вышла в коридор, закрыла дверь, спустилась на лифте на первый этаж и шагнула в Московское утро.
Глава 2
Первое четыре-пять лет было трудно. Она тяжело адаптировалась к новой обстановке. Первый год жизни она вообще не понимала что происходит. Мир делился на светлое и темное, на теплое и холодное. Все, что она могла делать это плакать тогда, когда она ощущала холод, голод, дискомфорт. Она не могла управлять своим телом; она чувствовала напряжение в мышцах, но каждый раз, когда она пыталась подняться и сесть, тело её не слушалось.
Самое пугающее было то, что она все помнила. Каждый момент из своей прошлой жизни, каждое событие, каждое воспоминание настолько ярко горело в её памяти, что пугало её до невозможности. Она как будто очутилась в каком-то вакууме, пространстве, где она не могла управлять своим телом, но могла все чувствовать; не могла заговорить, но все слышала; не могла понять, что происходит, но всё помнила.
По её ощущениям прошло несколько месяцев после её рождения, когда она, наконец, начала осознавать, что взрослая, можно сказать, даже пожилая женщина, вдруг оказалась в теле новорожденного. Ко всему прочему она не понимала, что говорят окружающие, хотя отчетливо слышала каждый звук, каждую фразу. Говорили на незнакомом ей языке.
Постепенно осознавая, что происходит, она начала вслушиваться в речь окружающих. Она начала различать лица, голоса кормилицы, мутин, футина, девушки, которая помогала кормилице, купала, одевала. В конце концов, она начала ощущать свое новое тело и немного понимать язык. Язык, на котором говорили окружающие её люди, был достаточно простой. Но, до тех пор, пока она к нему не привыкла, звуки сливались в один монотонный ряд. Как только она привыкла к его звучанию, освоилась и начала выхватывать отдельные слова, стало легче. Она пыталась заговорить, подражать услышанным звукам. Проблема еще заключалась в том, что мутин, футин, служанка, присматривающая за ней, говорили на одном диалекте, а вот кормилица на другом. Постепенно она привыкла. Язык, в итоге, оказался очень примитивным, многих понятий даже не существовало, и, следовательно, их невозможно было обличить в словесную форму.
Так, к трем годам, она уже бегала, говорила, вела себя как обычный ребенок. Она может быть была немного молчаливым и задумчивым, но все же старалась не выделяться, не привлекать внимание. Она наблюдала, слушала, запоминала.
Она не знала куда она попала, поэтому, не понимая как все это объяснить, придумывала различные небылицы переселение душ, мистическая реальность, а, может, альтернативная вселенная? Представьте, что вы оказались в чужой стране без знания языка, без возможности передвигаться, без перспективы когда-либо вернуться в родные места, своё время, и не только места и время, но и, похоже, в свою комфортную, наполненную всеми удобствами современного прогресса, реальность. Как бы вы себя чувствовали? Что бы вы ощущали? Какой культурный шок вы бы пережили? Смогли бы вы адаптироваться?
В конечном итоге она смогла адаптировалась, привыкла
***
Гонджу подошла к мастерской старого мастера. Бай Ци сидел спиной ко входу, крутил в руках деревянную дощечку, что-то вытачивал, сдувал опилки. Она присела на корточки у входа в его мастерскую, внимательно присмотрелась, чем же он занят? Бай Ци стругал дощечки из бамбука. Эти дощечки: тонкие, полоски, длиной со ступню взрослого мужчины каждая, и шириной и толщиной в два пальца, затем складывались одна к другой, переплетались в связку и получалось полотно связанных друг за другом реек, которые потом можно было скрутить в рулон. На этом полотне вырезали или писали чернилами слова. Бумагу здесь еще не придумали, писали на ткани, на шкурах, на широких досточках или на, подобного рода, тонких дощечках.
Бай Ци, окликнула его Минмин.
Гонджу, тот поднял голову, обернулся, улыбнулся. Ездили в город? Много всего нового повидали?
Он привстал с табурета, на котором сидел, отложил дощечки, взял с полки у стены палочку, на которую были насажены три крылышка, крутанул между указательным и большим пальцами, подбросил в воздух. Крылышки закрутились как пропеллер вертолета, палочка ненадолго взлетела. Через несколько мгновений вертушка приземлилась на стол. Гонджу улыбнулась.
Здорово, сказала она. Ты сам придумал?
Гонджу нравится? спросил Бай Ци.
Нравится, конечно, ответила она, но слишком по-детски.
Бай Ци удивился:
Разве гонджу не маленький ребенок?
Конечно ребенок, вздохнула гонджу.
Иногда это было так утомительно: вести себя как ребенок, подражать своим сверстникам, разыгрывать представление.
Сделай мне другую игру, пожалуйста! попросила она.
Какую игру? спросил её старый мастер.
Она подняла веточку и начертила на земле у входа в мастерскую квадрат необходимого размера.
Вот такую доску, объяснила я. Ровную, гладкую. Ее надо затем разделить на ровные квадратики, сколько получиться: по-пятнадцать в ряд с каждой стороны, или по-девятнадцать, не важно. Главное чтобы эти риски, она продолжала чертить и объяснять, были одинаковые и ровные.