Когда Дэни завидел, что темнеет, он проехался на автобусе из Смежного района в Молодежный, через железную дорогу, и вышел сразу после нее. Сумерки почти закончились. Если на часах было около девяти вечера, то формально наступила ночь.
Дэни понимал, что в таких условиях он навряд ли что-то приметит. Можно просто пройтись так, чтобы ноги уж совсем устали и прогулка завершилась логически. Он еще ошибочно подумал, что железная дорога, которая осталась позади, и есть та самая, которая протекает за Институтом, кроме него и места, где живет его знакомый, он ничего в этом районе не знал. Вот и пошел вдоль трассы допустим, к Институту.
Института справа он так и не дождался и понял, что ошибся. Зато в итоге, идя прямо, уткнулся в другую трассу и по характерной ее ширине и указателю слева понял, что это трасса 45. Идти ему теперь, очевидно, надо влево.
Вот оно сияло перед ним все в своих синих стеклах, здание Института, и оттого казалось, что ничего более на трассе нет. Так почти и было прилегающие территории и складские, синий блеск, и синий вечер все принадлежало Институту.
Дэни успел еще раз вглядеться в невысокого улыбающегося человечка на возвышении, который остался за кустами. Издали видны ему были и две наклоненные платформы. Но теперь он весь свой взор сосредоточил на Институте.
Чуть ли не впервые он видел его в темноте. И ощущение «громадности», значимости объекта естественным образом усилилось. Дэни не сомневался, что данное здание и соответствует всем тенденциям, и служит прекрасному. С прекрасным, по-видимому, в этих стенах и сталкивается Дэни, только он все пока никак не может остановиться на чем-то одном тоже, наверно, прекрасном.
Впрочем, он замечтался. Это здание может приковать к себе, подумал стажер.
Дэни решил осмотреть помещения близ Института. Он здесь еще не прохаживался, и взыграло любопытство увидеть, что где находится. Он постарался бросить по пути как можно более беглый взгляд на платформы, а потом сразу двинулся к задней части здания.
Вид сзади, как показалось Дэни, богат какими-то выступами и проемами; и здесь уже все сине-белое. Возможно, отсюда кто-то и выходит. Да, Дэни заметил дверь, очевидно, только для стаффа. Стажер надумал когда-нибудь выйти здесь, ради интереса.
Вообще-то, в остальном панорама так себе привлекательна: поодаль виднеется железная дорога, отсекающая Привокзальный район, путь до нее прикрыт кустами, а еще ближе мусорными. Невдалеке виднеются институтские складские, за ними забор и словно пустая территория. Дэни, между прочим, решил шагнуть к складским.
Тут нога его почувствовала непривычно неровную «тонущую» поверхность. Это был песок. Дэни незамедлительно остановился и стал перебирать его в руках.
Песок занимал приличную территорию. Удивительно, но он даже глубок: рука Дэни не нащупала дна. Он оглянулся и понял, что находится словно в какой-то песочной площадке. Непонятно, зачем она нужна Институту, с задней стороны! Дэни, впрочем, продолжал щупать.
Что он там пытался нащупать непонятно, только продолжал это делать со все большим усердием. Со стороны можно было бы подумать, что он искал в песке какую-то вещь, которую сам же когда-то там и оставил. Или он просто развлекался.
Часть третья
I
Кто придумал бесчувственность неизвестно. И где это произошло также сказать точно нельзя. Но в Оле-Вивате, как и в любом другом городе нового типа, на этот счет ходят свои мнения.
Во-первых, называется несколько фамилий, во всяком случае причастных к становлению и утверждению понятия бесчувственности конкретно здесь. А, во-вторых, считается, что, наряду со строительством пакетами, бесчувственность является одним из ключевых понятий, развитие которых предшествовало появлению Институтов и во многом способствовало осознанию ими самих себя дееспособными, важными и даже необходимыми! Бесчувственность это камень в основаниях всех Институтов. И здесь о ней часто говорят ласково.
Бесчувственность интересна тем, что, будучи очень мощной идеей, она почти мгновенно стала и универсалией. Такое бывает редко. А то, что ее еще и все так быстро восприняли как универсалию, говорит о ее уникальности, многозначности, привлекательности и опять же необходимости в понятных контекстах. Кстати, это характерно для всех идеологических государств.
До сих пор все отдают ей свое почтение и признают важность. Хотя не могут разгадать феномен: что же такое бесчувственность, как не просто образование, появившееся в нужное время в нужной среде, но при этом почему она тогда стала универсалией? Видимо, разгадка в человеке, который и сам тот еще феномен. Если рассуждать с оглядкой на психологию, то человеку просто надоели привычные страсти, традиционное смятение чувств, а также смущение от себя самого, который не может выбрать, что ему милее или что ему чувственнее. Он устал от этого вечного выбора сердца и предпочел мыслить прагматичнее. Чем, в общем, тоже, конечно, облек себя на выбор смириться ли с вечными нехваткой и поиском того, что заменяло бы порождения чувственности?..
И все-таки такой взгляд слишком прост. Ведь не могли все люди, пусть и в новой среде, взять и устать одновременно от старого и так быстро найти ему замену, да еще с таким ответственным выбором! Вывод очевиден: люди развивались, и бесчувственность согласовалась с их развитием и подошла людям, как ключ к замку, но кто-то этому сильно поспособствовал.
Работу этих отцов-основателей бесчувственности уже невозможно лично оценить, но и в каждом Институте Оле-Вивата, и в каждом городе нового типа найдутся люди, которые продолжают, можно сказать, их дело.
О Кроне Винче расскажут сразу в нескольких Институтах Оле-Вивата, так как он менял место работы. Но рассказы будут неполны; не перманентны так вернее сказать. Он сам знает эти осложнения и их причину.
Время до осложнений это его детство с заходом на юношество. Он тогда застал принятие многих ключевых идей и почти увидел изменение города. Правда, был совсем маленьким и мало что переменил в сознании, которое еще только формировалось. Исходя из времени, как раз тогда в Оле-Вивате должен был появиться первый Институт. Туда Винч едва ли еще думал когда-то попасть.
Поэтому это все считается неважным. Кроне Винч вошел в историю развития понятия бесчувственности из-за своих производственных травм, их и называют осложнениями.
Ничего не происходило в его первые годы работы в Институте. Только окончив учебу, он, не найдя себе более интересного занятия, чем придумывание идей, абсолютно здоровый, более того вполне себе веселый, устроился работать в Институт Привокзального района. Их тогда было всего два второй находился в Восточном районе.
Кроне стал планировщиком (в то время стажировки как таковой не было) и работал сразу с огоньком. Ему все нравилось, идеи охотно приходили ему на ум, коллег воодушевляли его активность и любознательность. Немудрено, что уже через пять-шесть месяцев его перевели в старшие планировщики, тогда идея Институтов развивалась, планировалось открыть по Институту в каждом районе, и талантливые сотрудники, на любой должности, были нужны.
И здесь Кроне, возможно, почувствовал повышенную ответственность, или, может, у него прибавилось идей на несколько порядков, так или иначе, он развел слишком кипучую деятельность.
Во-первых, Кроне очень много работал и почти не отдыхал, в нем развилась удивительная работоспособность. Но это, в сущности, ерунда. Важнее, что тогда, в годы юношества Кроне, одной из ключевых идей впервые стали машины. Особенно заинтересовали сотрудников машины времени. Они размышляли просто, что тема эта уже давно волнует, в принципе, все человечество, значит, настала пора разобраться с ними, понять, что они вообще такое, познать границы их возможностей и оценить перспективы. А так как теперь впервые (по крайней мере, в Оле-Вивате) есть такой новый объект, как Институт, то заодно это будет хорошей ему проверкой.
Кроне воспринял все очень серьезно. Все-таки в нем было много ответственности. Поэтому он решил подойти к данной идее преимущественно практическим путем. Так в Институте поступает не всякий, а он еще и фактически присоединился к обычным планировщикам и вместе с ними сначала долго занимался анализом перед внедрением. Более того, он много занимался анализом в одиночку, поговаривали даже, будто сам собирался изобрести машину времени и понять, как она работает. Его не раз засекали с непонятными металлическими приспособлениями на рабочем столе.
Тогда и начались его производственные травмы, «осложнения», как их было принято официально называть, а слово это вскоре стало, благодаря Кроне, очень популярным.