В сочетании «безвольной сентиментальности, духовного нигилизма и морального педантизма» окрепло учение Л.Н. Толстого о непротивлении злу силою. Зловредность его воззрений «превосходит во многих отношениях все то, что сделали все остальные, вместе взятые». Его учение настоящий духовно-культурный нигилизм. Ради сентиментально истолкованной добродетели Толстой отрицает «государство, науку, искусство и христианскую положительную церковную религиозность» .
Его понимание сводилось к отвержению мира и к непротивленчеству. Любовь есть «жалостливость» и исключает «меч». Сопротивление злу силою есть преступное насилие. Любит не тот, кто борется, а тот, кто бежит от борьбы. Жизненное патриотическое дезертирство толкуется Толстым как проявление святости. Можно и должно предавать дело Божие на земле ради собственной моральной праведности .
Надо любить (по Толстому, жалеть) человека, сострадать ему, уговаривать и не огорчать его. Живи сам доброй жизнью и предоставь других самим себе. Любовь исключает саму мысль о физическом сопротивлении злу. Сопротивление злу силою есть преступное насилие эта основная неверная посылка Л. Н. Толстого, из которой следовали все его последующие суждения.
Внешнюю борьбу со злом надо, по Толстому, прекратить раз и навсегда. Все, кто к ней причастны разбойники и революционеры, политики и министры люди заблудшие. Мораль Толстого эгоцентрическая: важно, что я сострадал, а не тот, кому я сострадал; главное моя моральная безукоризненность и праведность.
Художественный гений Толстого, созвучие его учения шаткости российской интеллигенции способствовали большой популярности непротивленчества. Эта идеология ослабила души людей и парализовала государственную волю в борьбе со злом. Многие извлекали свои силы из этой борьбы, видели свою доблесть в «робкой уступчивости сатане и хоронились по щелям в час гибели родины». Непротивленческая установка крепла весь XIX век, пробираясь все выше и парализуя государственную волю в России. Отречение двух законных государей завершило этот процесс. Эта же установка, внедряемая либерально-демократической публикой, парализует государственную волю и в современной России в борьбе со злом.
Непротивленчество, отмечает Ильин, «идеологическая гангрена: не справившись с нею, русские люди не построят России» . Вопрос о сопротивлении злу это вопрос о способности народа защитить от злодеяний Дело Божие, свой дух и свое тело, свою веру и культуру, государственность и территорию. Поэтому надо перевернуть раз и навсегда толстовскую страницу «русской нигилистической морали и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе» .
Книга Ильина сугубо теоретическая, философская, она содержит не только антитезис учению Толстому, но и синтез верного решения: сопротивляйся всегда, движимый любовью «самосовершенствованием, духовным воспитанием других, мечом» . В ней вопрос решается с позиций предельных оснований: божественное дьявольское.
Ильин привлекает тексты Евангелия, факты истории, тщательно сверяет свои положения с суждениями отцов церкви. Он опирался на поддержку митрополита Антония, архиепископа Анастасия Иерусалимского, епископа Тихона Берлинского. Содержание книги им нравственно выверены. «Я искал решения вопроса, настоящего религиозного перед лицом Божиим». По исторической преемственности, богословской и правовой компетентности, философской глубине и основательности, систематичности и полноте, смысловой прозрачности текста его труд представляется классическим произведением.
Книга Ильина органичный момент в его духовном наследии, которому присуща художественная целостность, проистекающая из единого источника постижения совершенства Божия. Для верного ее понимания необходимо выявить исходные принципы автора и полемизировать по их поводу в первую очередь, а уже после по поводу следствий из принципов. Не реконструировав эти принципы, оппоненты Ильина, по сути, не поняли нравственного существа книги и с издевкой уличали автора в чем угодно в несвоевременности работы, в ложном пафосе, в гордыне, палачестве, чекизме, нерусскости и т.д. Но кроме личных нападок на автора у них ничего иного не получилось.
В своем труде Ильин исходил из ряда принципов. Во-первых, совершенство Божие есть абсолютный критерий дозволенного и недозволенного. Совершенству, (гармонии истинного, доброго, прекрасного) противостоит дьявольское ничтожное содержание (лживое, злое и безобразное). Ничтожное является таковым потому, что оно у-ничто-жает тяготения к совершенству и живет пафосом вечного отрицания и погибели цветущих форм бытия. Ничтожное начало не самостоятельно, оно расширяет поле своего действия тогда, когда не встречает преград.
В своем труде Ильин исходил из ряда принципов. Во-первых, совершенство Божие есть абсолютный критерий дозволенного и недозволенного. Совершенству, (гармонии истинного, доброго, прекрасного) противостоит дьявольское ничтожное содержание (лживое, злое и безобразное). Ничтожное является таковым потому, что оно у-ничто-жает тяготения к совершенству и живет пафосом вечного отрицания и погибели цветущих форм бытия. Ничтожное начало не самостоятельно, оно расширяет поле своего действия тогда, когда не встречает преград.
Во-вторых, любовь, укоренившаяся в совершенство Божие, преобразуется из душевной любви в духовную. Именно духовная любовь становится зрячей в различении добра и зла, она ведает абсолютным критерием в отличие от любви душевной, релятивной.
В-третьих, зло есть лик дьявольский, начало антибожественное, противодуховное и антилюбовное. Через внешние проявления оно разрушает совершенные начала жизни. Борьба со злом абсолютна и безусловна по сути, но относительна и условна по месту и времени, по выбору форм борьбы. Недуховная же любовь как раз не улавливает абсолютности и безусловности противостояния божественного дьявольскому, добра злу: она видит лишь относительное и условное и поэтому впадает в релятивизм; не прозревает за душевно-психическими качествами людей духовно-нравственного отношения между добром и злом, поэтому вместо твердого «нет» она прибегает по отношению к злодею к уговорам, и жалости, состраданию и сочувствию. Беды недуховной любви проистекают из одного: она не знает абсолютного критерия, Божественного; из такого неведения проистекают ее ценностная размытость, волевая шаткость и ставка на неопределенную «гуманность», которая толкуется вкривь и вкось. Сентиментальные моралисты толкуют гуманность, как правило, в свою пользу.
В-четвертых, Ильин исходит из определенного ранга ценностей: Бог выше человека, духовное отношение выше душевного. Самым ценным в человеке он признает «образ Божий», а степень значительности или падения человека определяет мерой его духовности или противодуховности. Основным условием в решении проблемы добра и зла он полагает постановку вопроса «о самом лучшем», объективно совершенном. Христианин ставит свою совесть перед совершенством Небесного Отца и вопрошает его о «нравственном идеальном отношении человека к человеку, и перед лицом Божиим совесть дает ему ответ о самом лучшем и о праведном» . При таком ранге ценностей человек может понять зло без индивидуальных пристрастий.
В-пятых, вопрос о сопротивлении злу это вопрос о «мироприемлющей любви». Кто принимает мир, тот готов защитить в мире самое дорогое для него. Кто приемлет мир как творение Божие, тот зорче видит земные устремления к совершенству. Отвергающий мир ничего в мире не ценит. Ему нечего оборонять. Он отвергает меч. Как духовный дальтоник он не различает в мире Божественное и дьявольское, добро и зло, Георгия Победоносца и закалываемого им дракона. Но отвергающий мир действительным образом должен отвергнуть и самого себя в мире. Всякий не убивший себя человек, приемлет мир. Поэтому для каждого живущего в мире проблема меча имеет смысл.
Из этих принципов следуют постановочные вопросы для обсуждения: «Смеет ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой и мечом? Смеет ли человек, религиозно приемлющий Бога, его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу силой и, когда необходимо, то и мечом» ?
Ильин настаивает на том, что добро и зло гнездятся только в душе в виде чувства и помыслов, решений и намерений. Во внешних материальных процессах самих по себе нет ни добра, ни зла. «Порез на теле нравственно нейтрален». Поэтому борьба со злом процесс внутренний, духовный. Побеждает зло тот, кто превращает его в добро; кто преображает каменеющую ненависть в благодатную любовь. В этом, отмечает Ильин, заключена основная сущность борьбы со злом и победы над ним. А физическое пресечение зла имеет дело не с самим злом, а с его внешним проявлением злодеянием; оно непроникает в ожесточенную душу, не преобразует ненависть в любовь, а лишь ограждает других людей от злодеяния и удерживает от злодеяний тех, кто способен соблазниться злом. Толстой призывает к внутреннему преодолению зла. В этом он прав, и Ильин в данном обстоятельстве с ним соглашается. Но далее Ильин аргументирует свою позицию, которая отрицает непротивленчество.