Вова! Я написала! Вот!
Он вымученно улыбнулся, взял листок и сложил его пополам. Хотел положить в карман, но такового в его шелковых штанах не оказалось. Тогда он придавил бумагу пустой рюмкой.
Пусть пока здесь полежит, он стал вылезать из-за стола.
Вова, а ты куда?! она схватила его за рукав.
Слушай, Даша, мне надо, нетерпеливо ответил он и посмотрел на танцующую Свету.
Даша проследила за его взглядом и разжала руку. В васильковых глазах мелькнуло сожаление.
Я поняла. Конечно.
Вова одернул рубаху и направился к костру. И, разумеется, не мог видеть, как Даша вытащила из-под рюмки записку и порвала на мелкие клочки. Вытерла выступившие слезы и побежала в село.
Когда до Светы оставалось буквально несколько метров, на Вову из ниоткуда налетела стайка молодых селянок. Все расфуфыренные, с завитушками волос и с пластмассовыми бусами, в новых платьях и туфлях. Окружили его плотным кольцом, хихикая. Вова затравленно озирался, словно упавший с лошади ковбой в окружении воинственных команчей.
Ой, девчата, смотрите, а кавалер-то серьезный такой!
Не иначе на подвиг собрался!
А в клубе сейчас «Афоню» показывают! Пойдемте?!
А потом танцы будут под радиолу! Пойдемте?!
Владимир, а вам какие больше нравятся: светленькие или темненькие?!
Вову сгребли под руки и потащили в село. Виталий, наблюдавший все это непотребство, с досадой покачал головой, сердечно извинился перед партнершей по танцу и пошел следом.
В это же самое время, в районе середины длиннющего стола, сидели баба Маня Астахова и стюардесса Жанна. Перед ними лежал раскрытый, истерзанный временем фотоальбом. Помимо черно-белых фотографий, на пожелтевших картонных страницах были наклеены вырезки из газет.
А это Агафон, муж мой, в 20-м году! Ох и бравый был! баба Маня потыкала пальцем в конника с шашкой, верхом на жеребце.
Солидный мужчина, сказала Жанна.
А то! Кавалерист, рубака! с удовольствием ответила баба Маня и сместила палец в край газетной вырезки. Видишь, торчит?
Что торчит? стюардесса вгляделась в серое размытое изображение. Ветка, что ли
Сама ты ветка, Галка! обиделась бабка. Это Будённый! Ус его! Агафон вместе с ним в Первой Конной деникинцев бил!
Потрясающе! охнула стюардесса. Только меня Жанна зовут.
Да знаю я! отмахнулась бабулька и перелистнула страницу. А это мы вместе с сыночком нашим. Уже в Сибири, в Минусинске.
На фото, на фоне торчащих из сугробов фонарей, стояли женщина в шубе с высоким воротником, мужчина в полушубке и в овчиной шапке, а между ними мальчишка, закутанный в тулуп.
Вы здесь красивая такая! сделала комплимент стюардесса.
Баба Маня растянула морщинистый рот в довольной улыбке.
Не завидуй! Ты, Груня, тоже девка ничего!
Спасибо, но меня Жанной зовут, снова поправила стюардесса.
Да что ты меня постоянно поправляешь?! Думаешь, я совсем уже из ума выжила?
Нет-нет, поспешила возразить Жанна. Я совсем так не думаю!
Дальше давай смотреть!
Морщинистая рука ткнула в соседнюю фотографию с изображением той же семьи, только на фоне бархатной драпировки.
Это мы в Петрограде. Ты была в Петрограде, Стеша?
Да, часто в Ленинград летаем, вздохнула стюардесса.
А в Петроград?
Жанна ошарашенно посмотрела на бабку.
Ну Как вам сказать Ленин умер, и город переименовали
Как умер?! Когда?!
В 24-ом, растерялась Жанна.
Митька Сухозад, сидевший напротив и грызший яблоко, с сочувствием посмотрел на стюардессу.
Баб Мань, устала ты. Давай домой провожу?
Ой, и правда! Устала я что-то. Пойду.
Митька пролез под столом, одной рукой взял альбом, другой помог старушке подняться.
До свидания, баба Маня, с жалостью сказала Жанна.
До свидания, Анфиса.
Глядя ей вслед, Жанна снова вздохнула. Маруся и Костя, сидевшие рядом, грустно улыбнулись.
Возраст, сказала Маруся.
Одинокая?
Сын есть, внуки взрослые. Навещают, не забывают, ответил Костя.
Все равно жалко.
Жалко, конечно, согласилась Маруся и предложила. Пойдем потанцуем?
Пойдем!
Все трое пошли на залихватские звуки «Барыни-сударыни». Вокруг гармониста Ивана, в исступлении рвущего несчастную гармонь, плясали люди как умели, кто во что горазд, но от души.
Сидевший в самом начале стола Тихон Авдеевич просверлил враждебным взглядом широкую спину зятя.
Сидевший в самом начале стола Тихон Авдеевич просверлил враждебным взглядом широкую спину зятя.
За что мне это?! жалобно просипел он собеседникам чете Бойцовых.
Капа и Саша, уже будучи в курсе причин противостояния Кости и тестя, переглянулись.
Не стоит так, Тихон Авдеевич. Видно же, любят друг друга.
Я же ее на руках этих нянчил! взвыл тесть. Сопельки вытирал, пеленки стирал, азбуке учил! А тут выполз из тайги этот Костя и всё захомутал мою Марусю! Доченьку мою единственную!
И понеслась. Захмелевший Тихон Авдеевич Челобитько принялся изливать душу. По плохо выбритым щекам катились слезы, кулак, которым он периодически постукивал по столу, разжимался только для того, чтобы взять бутыль и наполнить стакан.
Капа, пряча улыбку, слушала и кивала. Саша же, напротив, сидел с серьезным видом и сочувствующе вздыхал из мужской солидарности, наверное.
А я-то думаю, чего это она постоянно у мехцеха ошивается?! Думал, к папке пришла, ан нет! В кузню повадилась, к этому! А про папку можно забыть! Папку можно и списать на помойку как грязный фильтр от трактора! Папка это же расходный материал!
Ну зачем вы так о себе, Тихон Авдеевич?! возразил Саша. Какой же вы расходный материал?! Отец!
Но Челобитько не слушал и продолжал гнуть свою линию.
А супруга моя, Мария Ильинична?! Она-то все знала! И молчала! Конечно, это же их бабские секреты, а мужа побоку! Мужа можно и в утиль списать, как шлиц карданного вала!
Капа закрыла лицо ладонями и затряслась в беззвучном смехе.
И, главное, все знали! Вся Лоскутовка! Один я не знал! Потом появляется, счастливая такая, вместе с этим Костей на пороге моего дома и говорит, что он сделал ей предложение! Мол, порадуйся, папка! Каково, а?! А знаете, как это называется?! Вероловт вело. велом Да елки зеленые!