Подними глаза! Растирая переносицу, истукан начал приходить в себя. Удар молнии. Небо раскололо пополам. И вдруг очертания его фигуры стали проваливаться сквозь пространство. Исчезли кисти на штурвале, правая рука, ухо. Шею рассекла светящаяся проточина. Брешь ширилась. Его образ истлевал. Я уже различала через него подголовники заднего сидения и даже кусты колючей ежевики на обочине. «Я видела такое! перед глазами воскресала, преданная земле этим утром, урна и герой моего горячечного бреда. Пляж. Гога. Дежавю». По лесу прокатился рокот, и меня придавило инфернальным низким многоголосьем: «Все их смерти будут на твоих, твоих, твоих руках».
Мой отчаянный рык был последним перед приступом ледяной истерики:
Посмотри на меня, Гордон! Немедленно!
Грянул гром. Ветер взметнул растрепавшиеся волосы. Гордон рассеянно поднял голову. Момент просветления, и он поменялся в лице, снова обретая целостность и плотность. Через мгновение я была закована в жёсткие материальные объятия и рыдала в его грудь: «Это иллюзия. Бред. Только моя проекция». Губы онемели, тело сотрясала дрожь. Словно, рассматривая кадры старой выцветшей фотоплёнки, перед глазами проплывали события неопределённого временного отрезка: «Воющая Лика. Распахнутая дверь. Стакан воды в трясущихся руках. Вопрошающие мольбы, оставленные без ответов. Растекающееся тепло по телу. Жар рук. И его запах как спасение».
Я проснулась среди ночи от навязчивого шума. Замёрзшие градины неотступно атакуют крышу. Моя кровать, без него уже необъятная. Я одна. И, судя по выстуженной постели, довольно давно. Надеясь застать виновника моего озноба на кухне или с ноутбуком в гостиной, на цыпочках спустилась в холл. Света нет. Только горят дрова в камине. Тёмная гостиная наполнена зловещими звуками. По стенам безумная шаманская пляска ядовито-морковных бликов. Лика ютится у порога. Ни в доме, ни на улице никаких признаков его присутствия ни вещи, ни машины. Его телефон отключён. В полном замешательстве отправилась в кухню за водой, включила подсветку, поставила на столешницу стакан и чуть не выронила кувшин из рук: «Вернул ключи от дома? Он с ними не расставался с Камелота, цеплялся за них всё время моего бойкота. Даже когда я уезжала в аэропорт, они находились у него. И тут», посыл был очевидным, чтобы казаться совпадением.
Я стояла посреди пустого дома. Всё так же сервирован стол, нетронутый ужин, оплавленные догоревшие свечи и его ключи в руках. Стала оседать на пол и уже через гул в ушах различила шорох шин перед закрытыми воротами.
А вот дальше воспоминания были стёрты. Ни о ночи, ни о том, как попала в дом Гордона я ничего не помнила, кроме одной фразы: «Верни меня обратно».
Вспышка света, и мои неспокойные размышления прервали его объятия.
Сейчас ты должна быть подо мной. А моя добродетельная, чуть свет, на кухне. Ещё сонный, он появился за спиной прямо из кровати. Обнажённый.
Я воспитана в лучших семейных традициях. Сначала накормить мужчину.
Мм? Принимается. Я жутко голоден. На грудь легли горячие ладони. Удав лизнул мою шею от седьмого позвонка до самого Атланта9 и вызвал у жертвы прилив мурашек спорного происхождения. Я затрепетала. И вовсе не от языка и рук, бесцеремонно гуляющих по телу, а от его перемещений: «Раньше он сознательно не прибегал к материализации10, потому, что это его энергетически истощало. По крайней мере, ограничивался «скоростной» формацией11. А потом был вынужден «питаться». К чему же мне готовиться?». Мысли начали путаться, когда над ухом зашептал хрипловатый баритон. Хочу тебя. Сгораю от нетерпения Объятия стали каменными. Он вжался в мои бёдра. В поясницу упёрся внушительный колосс. Меня атаковало судорожное дыхание. Моё наваждение. Пощади меня. Не откликнуться на провокацию было невозможно. Отдаваясь, я уже себе не принадлежала, оказавшись во власти пробудившегося Доминанта. Ах, да. Завтрак? Пусть будет завтрак. Я разложу тебя прямо на столе.
Близость с ненасытным хищником была нескончаемой чувственной феерией. Но на этот раз он удивил меня чрезвычайным «голодом». Завтрак откладывался до лучших времён, пока неутомимый Гордон не согласился на короткий кофе-брейк.
Мы сидели за стерильным столом в безликой белой кухне, где контрастом выступала только хромированная бытовая техника. Всё в доме Гордонов отличалось функциональностью. А рациональное дизайн-решение окончательно завершали образ хирургической операционной. Холодный свет с бестеневыми светильниками и светодиодными лампами. Полы и стены под матовой керамической плиткой. Любой предмет интерьера строго соответствовал своим назначению и целям, подчинялся заведённому стандарту и служил удобству хозяина, но не красоте, и даже не эстетике. «Ещё бы кушетку, ширму, ростомер. И перевязочная», в моём творческом восприятии такая скупость в художественных средствах вызывала улыбку. Даже его комната, решённая в негативном ключе матовый чёрный графически подчёркнутый стальным, была вовсе не протестом, а скорее, тёмной сенсорной комнатой психологической разгрузки12 для взрывоопасного субъекта. «Не уютное семейное гнездо, а необжитой, продуваемый госпиталь», воспитание в монохромной строгой среде, безусловно, создало некоторые предпосылки в формировании характера отпрыска Гордонов. Известными непреклонностью и бескомпромиссностью хищник, отчасти, был обязан этим, ослепительно белым и категорично голым, холодным кафельным стенам.
Близость с ненасытным хищником была нескончаемой чувственной феерией. Но на этот раз он удивил меня чрезвычайным «голодом». Завтрак откладывался до лучших времён, пока неутомимый Гордон не согласился на короткий кофе-брейк.
Мы сидели за стерильным столом в безликой белой кухне, где контрастом выступала только хромированная бытовая техника. Всё в доме Гордонов отличалось функциональностью. А рациональное дизайн-решение окончательно завершали образ хирургической операционной. Холодный свет с бестеневыми светильниками и светодиодными лампами. Полы и стены под матовой керамической плиткой. Любой предмет интерьера строго соответствовал своим назначению и целям, подчинялся заведённому стандарту и служил удобству хозяина, но не красоте, и даже не эстетике. «Ещё бы кушетку, ширму, ростомер. И перевязочная», в моём творческом восприятии такая скупость в художественных средствах вызывала улыбку. Даже его комната, решённая в негативном ключе матовый чёрный графически подчёркнутый стальным, была вовсе не протестом, а скорее, тёмной сенсорной комнатой психологической разгрузки12 для взрывоопасного субъекта. «Не уютное семейное гнездо, а необжитой, продуваемый госпиталь», воспитание в монохромной строгой среде, безусловно, создало некоторые предпосылки в формировании характера отпрыска Гордонов. Известными непреклонностью и бескомпромиссностью хищник, отчасти, был обязан этим, ослепительно белым и категорично голым, холодным кафельным стенам.
Моё же окружение всегда изобиловало южным колоритом: игра контрастов, динамичность образов одной из причин моей лабильности послужило именно это обстоятельство. Я легко манипулировала эмоциями, подстраиваясь под различные ситуации в их вариативности. Когда я взяла на себя обязанности декоратора, мне удалось урезонить пристрастие матушки к барокко. Но до пятнадцати лет нас с Марком окружало традиционное стремление к величию и пышности, которое преследовало одну цель комфорт и уют окружающей среды.
Однако профессиональная деформация самоотверженно преданных работе медиков не обошла даже их сад: ни цветка, ни декоративного кустарника, ни пряной травки такой же голый, с бритыми «под ноль» газонами, чистый и утилитарный.
«Гордоны уже лет пятнадцать живут отдельно. А их сын из ревнителя отеческих канонов вырос до законодателя», улыбаясь своим выводам, я оторвала взгляд от окна и, обратив внимание на остывшую творожную запеканку, привычно отделила десятую часть от кусочка и оставила нетронутой. О, ну а хищник был голодным! Со своим завтраком, сочетающим в себе живописное оформление, питательную ценность красного мяса и достойные вкусовые качества, он быстро справился и, сострадательно покосившись на мой несчастный диетический продукт, который составлял пару питьевому йогурту, недовольно покачал головой:
Любовь моя, ты нужна мне вся и сразу. Здесь. Мы же не блюстители морали. Изучая влажными губами моё запястье, искуситель намеренно доводил меня до отключающего возбуждения и лишал всякой решимости в намеченных планах. Но, несмотря на туман в голове, мне всё же, удалось собраться с мыслями:
Дело не в морали, а в принципе. Никаких супругов де-факто вплоть до церемонии. Бриги ожидают от меня правильных поступков. И я не стану ещё одним их разочарованием. Я вовремя успела вернуть чашку кофе на блюдце. Иначе моё платье не смогла бы реанимировать ни одна химчистка. Хищник бросился ко мне.
Я же сойду с ума! Нет. Смирись со своим диктатором. Не оставляя мне пространства для манёвра, Гордон подхватил меня на руки и взлетел по лестнице. Я тебе не то что традиционных пару месяцев, я не позволю ни дня твоей независимости! Меня уже бросали на необъятную кровать. Ты моя. Сейчас!
Хищник снова проголодался? Я рискнула отшутиться, но мои попытки не нашли должного отклика у обеспокоенного собственника.
Безумно проголодался! рыкнул он, срывая с себя рубаху.
Я восхищалась его совершенной наготой, но во мне проснулось любопытство:
А почему ты обнажённый в момент мутации13?
Для деморализации, он хихикнул и призывно закусил мочку моего уха. Лёгкий жест плечом, как неуловимый оттенок моего настроения, и отшутиться ему не удалось. Всё в этом мире вращается вокруг влияния и гениталий. Форма отражает содержание или назначение. В моём случае «Соблазнять и убивать». Настроение мгновенно поменялось. На меня взирали лукавые глаза довольного хищника, в которых отражалось нескрываемое превосходство. Но в перевоплощении я могу сохранить и физическое тело. В состоянии мутации меня вообще не существует для реальности. Материя не важна. Его движения, как и голос, были тягучими и медленными, но по вздутым, перенасыщенным адреналином венам и готовым взорваться тестостероном мускулам, я поняла, что хищник боролся с желанием снова растерзать одежду на строптивой жертве. «Даже не думай! мой укоризненный взгляд только раззадоривал озорника, но внутри всё холодело. Соблазнять и убивать призвание? Господи! Ведь я совсем его не знаю».