Ладно идиотничать, Марк, ты же понимаешь, о чём я говорю, поморщилась я.
Он перестал хихикать и обнял меня, притянув мою голову, и прижав к своей, и сказал очень негромко:
Нет, Танюшка, я не трогал его, но я рад, что он
Не надо так говорить, Марик, грех.
Ну, я как бы атеист, сказал Марк.
Не существует атеистов, убеждённо сказала я.
Ну, ты даёшь! засмеялся Марк, чуть-чуть отодвинув меня, чтобы посмотреть в лицо. Ты, девочка, выросшая в атеистическом государстве?
Ерунда это. Не существует ни атеистов, ни таких государств. Вера в Добро и Справедливость была и будет, какая разница Кецалькоатлю ты поклоняешься, Будде, Христу, или КПСС? сказала я, не шутя.
Марк смотрел мне в лицо какое-то время, становясь всё серьёзнее, потом кивнул, уже не смеясь:
Об этом, наверное, стоит подумать. Ты сама давно так считаешь?
Я пожала плечами и сказала честно:
Вообще-то я не думала об этом до сих пор. То есть такими словами, как сказала. Просто как-то само пришло на ум.
Так ты, может, и в церковь ходишь?
Может и хожу. Но вообще вопрос веры, по-моему, куда более интимный, чем о сексуальной жизни, я поднялась, мне не хотелось обсуждать эту тему.
Это почему?
Подумай сам. Секс не тайна, он всегда между двумя, а твоё общение с Богом, это касается только твоей души.
Марк смотрел на меня если не удивлённо, то заинтересованно, вообще-то мы впервые говорили на эту тему, даже странно.
Глава 2. Отмщение
Таня позвонила мне на второй день после того, как вернулся Курилов. Я не ждал, понимая, что ей сейчас не до меня, и потому так обрадовался и даже удивился её звонку.
Валера, привет, негромко сказала она. Ты как?
Я? Господи, да что я, как ты?! у меня даже горло перехватило.
Я хорошо, Боги вернулся, сказала Таня.
Да, я уже слышал, сказал я. Поздравляю, наконец, всё закончилось.
Да, мне уже казалось, это уже никогда не произойдёт. Как твои дела, Валер? повторила Таня.
Да мои нормально, не волнуйся за меня.
Тогда Таня задала вопрос, от которого у меня заколотилось сердце, дрожа и радуясь:
Когда мы увидимся с тобой?
Ты правда, хочешь этого?
А ты?
Я я не знал даже, как позвонить тебе, чтобы не помешать, чтобы ну, муж и вообще Ты правда хочешь видеть меня?
Валер, просто скажи, когда? сказала Таня, видимо, лучше владевшая собой.
Я дежурю сегодня
Завтра с утра свободен, значит?
Да. Ты приедешь?
К обеду, ты с утра поспи.
Приезжай с утра? выдохнул я.
Хорошо. До завтра, сказала Таня, улыбающимся голосом.
И она приехала с утра, как обещала. И мы пробыли вместе несколько часов, мы почти не говорили, и такое с нами, пожалуй, было впервые. То есть мы говорили, но в основном: «Я люблю тебя! Люблю тебя! Люблю! Так люблю!..»
А потом заснули рядом, и я, чувствуя тепло её тела, расслабившегося во сне и моих объятиях, думал, почему ей сегодня так хорошо? Почему, после всего, она, кажется, как никогда счастлива со мной, и наслаждается моими ласками и поцелуями. Я даже спросил её об этом, но не в этот день, потому что она ушла, пока я спал. Я нашёл записку на столе возле тарелки с красивыми бутербродами, накрытыми салфеткой. «Валера, я не стала будить, позвони, как проснёшься. Целую, Т.»
Я позвонил, конечно, но она не ответила, она перезвонила позже сама. Вот так мы и стали жить, мы встречались часто, если не каждый день, то раз пять в неделю. Она начала работу с Книжником и его ребятами над новым «Роком и модой». Курилов был там одним из главных художников, сценографов, Таня рассказала, что параллельно он начал работать и на Мосфильме.
Говорит, что подучился кое-чему в Голливуде, у тамошних спецов, они там сплошь русские, эти спецы по компьютерным эффектам! засмеялась она. Он теперь стал крутым после возвращения, знаменитым, все хотят с ним работать, режиссёры, продюсеры в очередь выстроились.
Ну ещё бы, все художники становятся дороже после смерти, а он ещё и воскреснуть умудрился при самых удивительных и самых эффектных обстоятельствах. Быть убитым тобой уже честь и достойная громкой славы удача, а его убили, а после вернули. К тому же, думаю, связь с самой красивой девушкой новой России сильно прибавила ему влияния. Как и Книжнику.
Не делай из меня орден, это не так.
Для меня нет, для них так.
Для тебя я проблема, сказала Таня, кивая.
Для тебя я проблема, сказала Таня, кивая.
Нет, сказал я.
Хотя это была правда. Проблема была во всём: мама устроила мне допрос с пристрастием, приехав в Москву неожиданно, и я принуждён был срочно звонить Тане и отменять нашу встречу.
Что это такое, Лерка? Ты всё-таки снова встречаешься с Таней Олейник?
Мам, кажется, мы с тобой уже обсудили и закрыли эту тему. Навсегда. Я стану встречаться с Таней, я всё буду делать, как хочет Таня, я женюсь на Тане, как только она согласиться, я
Ты сбесился?! ахнула мама, бледнея.
Может быть, кивнул я. Но я взбесился ещё в 85-м, а ты и не заметила. И теперь уже поздно мне мешать и пытаться бороться с этим. Когда-то ты уже попыталась, и что вышло?
Сбесился снова пробормотала мама бессильно. Всё же она окрутила тебя. Как же ты не понимаешь, Лерка
Я больше не спорил и не обсуждал, хотя мама ещё несколько раз за пару дней, что провела у меня, поднимала эту тему, но я не стал больше ничего говорить.
Потом сама Альбина удостоила меня звонка.
Вьюгин, ты совсем ум потерял? Тебе мало? Ничего не понял?
Ты о чём это говоришь сейчас, Альбина? удивился я, в этот момент я был на работе и не сразу включился в её угрозы, от которых уже успел отвыкнуть.
О твоей проститутке, об этой Танечке, весь телевизор трещит от неё. Пользуется, что брат журналист, везде и лезет, житья нет, кругом её ненавистная кукольная рожа. А ты и рад, тут же пристроился к её заднице!
Аля, по-моему, это давно уже не твоё дело.
Что?! возмутилась Альбина, будто ожидала, что я немедленно соглашусь со всем и скажу: «Как прикажешь, моя госпожа».
Но я этого не сказал, и она воскликнула, клокоча в бессильной злобе:
Узнаю, что живёшь с ней, прав на детей лишу. И вообще сядешь!
Мне так давно угрожали сроком ни за что, что я и в голову не взял её угрозы. Я уже почти привык не видеть своих детей, они привыкали не видеть меня, у них появился новый папа, так что Альбинины угрозы после всего, что она уже сделала, меня не трогали. Как оказалось, напрасно. Потому что не прошло и двух недель, как ко мне снова пришли из наших контролирующих органов. Вначале Егор Егорыч вызвал к себе и, шевеля своими пушистыми бровями, как рысь ушами, сказал, не глядя мне в глаза и даже бледнея от злости, он и, правда, стал похож сейчас на большого сердитого кота благородных кровей:
Валерий Палыч, где запалился? Почему опять дисциплинарное расследование на тебя?
Егор Егорыч, ну вы же меня знаете, ничего я не делал неправильно.
Он вздохнул, посмотрел на меня, будто расслабляясь.
Слушай, проверь ещё раз все дела, все свои экспертизы, всё, каждую запись, каждую запятую Ты мой лучший эксперт, больше мой лучший ученик, я не хочу, чтобы ты пострадал опять. Но если на меня надавят, какими-то доказательствами припрут, я буду вынужден, ты же понимаешь?..
Никаких доказательств ни у кого на меня нет, сказал я.
Егор Егорыч помолчал, бесцельно двигая бумажки у себя на столе, будто думал, что-то сказать или спросить, но не стал, и посмотрел на меня:
Ладно, иди. Иди, работай. Дел мало, что ли?
Да нет, дел у меня было выше головы, и работать приходилось очень интенсивно, тем более что ещё в прошлом году меня привлекли к исследованию останков царской семьи, найденных под Свердловском. Это была интереснейшая работа, которая велась уже несколько лет, и участвовать в ней было не просто честью и доказательством признания коллегами моей компетентности, но и необычайно увлекательное, пока секретное дело. Впрочем, эта работа уже подходила к концу, и я жалел не раз, что родился поздно, как говориться, и не мог поучаствовать в ней сполна, с самых первых дней.
Но и прочих дел было огромное множество, так что я с самого начала привык работать очень быстро и собранно, если бы не это, я не успевал бы ничего и запутался бы. Но мои дела были отлажены идеально, и не только на моём столе и вообще в кабинете, и в секционных, где я работал, но и в моей голове. Можно было меня в любой момент спросить о любом моём деле, любой экспертизе и я ответил бы в подробностях. Так что дисциплинарной комиссии и любой другой на рабочем месте преследовать меня не за что.
Да и вообще преследовать меня не за что, я был и остался честным человеком, никогда не шёл против своих убеждений, и того, что считал правильным с детства. И потому я понимал, что если они идут по мою душу, значит, их натравили на меня, как и в прошлый раз. Кто именно, Никитский, который сидел смирно и даже на глаза мне ни разу не попался, после возвращения Курилова, публичной порки Кочаряна, который сейчас едва ли не под домашним арестом ожидал решения своей участи, отстранённый от всех дел и почти уволенный. И он сам, и все мы понимали, что если уж его распнут, то до конца, но если удастся замять, то отделается только увольнением, а вот если бы копнули по-настоящему, то докопались бы и до Никитского, и здесь я, как и многие другие, уверен, внес бы свою лепту.