Ольга Цыбина
Прививка от манной каши
Посвящается Лидии Георгиевне Добржинской, моей бабушке, которая считала детей Важными людьми, что не всегда распространялось на их родителей и остальных взрослых.
Меня же, лет c пяти, достаточно значимым человеком, чтобы говорить со мной о жизни. Такой, какая она есть.
А также маме и папе, и всем родителям, которые растили нас, как могли и совершали ежедневные маленькие и большие родительские подвиги.
Введение
У всех нас есть воспоминания о детстве. Разные.
Тошнотворно-садиковские, волнительно-утренниковые, солено-морские, тревожно-школьные, солнечно-майские, усыпанные блестками или с запахом жаренной картошки. Совсем разные воспоминания.
Удивительно, но то, что мы помним, не всегда совпадает с реальными фактами и тем, что помнят об этом другие. Дети запоминают эмоции. И именно они окрашивают события в тот или иной цвет, оставаясь потом в памяти со знаком плюс или минус.
Когда было страшно, тепло, радостно или спокойно. Так тревожно, что начинало тошнить, или так хорошо, что хотелось зажмуриться и не двигаться, прижавшись щекой к теплой бабушкиной ладони.
Все истории в книге реальные и произошли в моем детстве, хотя я уверена, что похожие были и в вашем. Изменены только некоторые имена, ведь герои повествования выросли, стали взрослыми серьезными людьми. И, возможно, не обрадовались бы, упомяни я их в рассказах про манную кашу, горшок или примерзший к качелям язык.
Мне повезло с памятью она избирательна и защитна. Большинство того, что я помню из детства, все-таки хорошее.
В этих историях много света и хороших людей. И было бы замечательно, если, читая истории из моего детства, вы бы вспомнили что-то Светлое из своего. И, возможно, именно этот теплый, солнечный свет оттуда помог бы, хоть на минуту, рассеять облака в Настоящем.
Прививка от манной каши
За соседним столом, на завтраке в отеле, сидела девочка лет четырех. Мама кормила ее кашей из большой столовой ложки. Насильно. Девочка тихо плакала.
Я плакала внутри.
Маленькое, худенькое существо с двумя светленькими мышиными хвостами, в розовой футболочке с разноцветными бабочками и сланцах, которые все время сваливались под столом, покорно открывало рот и заливало слезами тарелку со склизкой овсяной жидкостью. Мама, раздраженным голосом, громко шипела: "Сначала каша, потом все остальное", угрожая всеми кругами детского ада: "Никакого моря и бассейна!". Дальше, барабанная дробь, великое садистcкое: "Будешь тут сидеть, пока не доешь. Весь день" и психопатийное "Я СкаЗааала"!
Мне захотелось взмахнуть волшебной палочкой, выкрикнуть защитное заклинание "Экспекто Патронум!" и вызвать на защиту от мамаши Наташку Игнатову из моего детского сада "Лучик". Она была моим соратником по сопротивлению манной каше. Или, чего мы тогда не знали, социальному насилию.
Воспитатели нашей группы не разрешали нам выходить из-за стола, пока не доедим до конца манную кашу. Мы сидели на маленьких, разрисованных под хохлому деревянных стульчиках, склонившись над остывшей массой, превратившейся в покрытый пленкой блин. Кто-то давился, рыдал, доедал и вставал из-за стола. Ряды маленьких голов потихоньку пустели, одногруппники уходили гулять. Мы же с Наташкой стоически выжидали, когда у воспетки закончится терпение.
Каждые десять минут она появлялась на пороге покричать и поугрожать. Опустив глаза в тарелку, мы старательно ковыряли в ней алюминиевыми ложками, меряли высоту ненавистной каши, но не ели. Наташка рассказывала смешные истории, время шло. Мы откуда-то знали, что сдаваться нельзя, ни в коем случае, надо ждать. Наконец, проходил час и нас освобождала добрая, как нам казалось, повариха. На самом деле, ей нужно было просто побыстрее помыть посуду. Мы же чувствовали себя непобежденными героями и неслись, сломя голову на уличную площадку.
Мне казалось, что варварские методы безосновательного физического насилия давно канули в прошлое. Вместе с детскими садами, пахнущими мокрыми тряпками, супом с перловкой и страхом. Но я сидела и думала, что мамаша, наверное, просто не могла по-другому. Она была сама в детстве инфицирована манной кашей и "причиняла добро" в следующем поколении, которое тоже должно было насильно доесть "все до конца". И оно тоже уже не сопротивлялось, и покорно ело. Инфекция распространялась дальше
Я из того времени, в котором насилие оправдывалось социумом. Моих сверстников было позволено унижать и наказывать публично. И за редким исключением, большинство из нас было все-таки инфицировано холодной манной кашей. Или "травмированы борщом", как говорит моя подруга. Звучит смешно, но борщ у нее вызывает тошноту до сих пор.
Конечно, тогда никто не писал про пищевое насилие, нарушение границ, разрушение личности и другие последствия. Зато сейчас огромные деньги получают специалисты по работе с расстройством пищевого поведения, и мы, поколение Каши, дружно выстраиваем личные границы на тренингах, работаем над собой с психологами. За наши же, кровно заработанные деньги. Учась до сих пор, не позволить засунуть в себя чужую волю.
Сорри, алюминиевую ложку с манной кашей.
Счастливые хачапури
Я завидовала Ладо Сахамберидзе, моему однокласснику. Его мама была обладательницей лучшей в мире профессии она пекла хачапури в небольшом кафе.
Мы, трое первокласcниц, во главе с Ладо, неслись по пятницам после школы к этому кафе, неподалеку от школы, приклеивались носами к витрине думая, что нас совсем не видно или незаметно толкались около входа, в надежде, получить горячий слоистый кругляш с чудесным тягучим белым сыром внутри.
Люди входили и выходили, хлопая узкой стеклянной дверью. Нас обдавало теплым воздухом, пахнущим чем-то прекрасно маслянисто-жареным. Мы же торчали цветными ранцами из-за двери и завороженно смотрели, как в дальнем углу за низким прилавком месит тесто высокая красивая женщина с иссиня-черными вьющимися волосами, в белом, чуть присыпанном мукой фартуке.
По локоть в пушистой белой муке, наклонив голову над тестом, она время от времени поправляла ребром ладони темный локон, упавший на лоб из-под белой шапочки, и продолжала делать плавные и одновременно энергичные движения руками. Для нас она была героиней какой-то сказки про строгую тетушку-печку, вокруг которой, все само прыгало и вертелось. Мы были ее тайными поклонниками. Затаив дыхание смотрели, как из-под ее рук, а по нашему детскому пониманию, буквально из ничего, появляются и становятся золотистыми, невзрачные, блеклые лепешки.
Наши родители занимались скучными, непонятными работами, на которые нельзя было прийти и уж, конечно, там не было большой печи с прекрасными золотистыми хачапури.
Ладо гордо смотрел то на маму, то на немое восхищение на наших лицах. Типа Видали, какая у меня мама! И тогда, в первом классе, нам с Юлькой и Светкой тоже казалось, что прекрасней работы для мам не может и быть.
Мы, дочери музыканта, финансиста и инженера спутниковой связи, вздыхали с завистью, что нашим родителям не досталась такая выигрышная во всех отношениях работа.
Ладо категорически не разрешалось приходить и отвлекать маму от работы. А может быть, она не хотела, чтобы одноклассники сына из престижной французской школы знали, что его мама работает простым пекарем в маленьком кафе.
Наш смышленый друг поступал хитро. Он приводил c собой тяжелую артиллерию. Нас. Трех положительных барышень из 1A в белых гольфах. А у двоих из нас, были еще более положительные белые банты размером с голову убийственное сочетание, способное растопить сердце любой мамы и бабушки. В какой-то момент он подталкивал нас сзади по ранцам, выпихивая из засады в зал, и отбегал. Мы же оказывались почти перед самым прилавком. И перед Ней, повелительницей тепло-сдобного мира.
Сцена всегда разворачивалась примерно одинаковая. Сначала, мама Ладо поднимала большие черные глаза, сердито смотрела через наши головы на сына-нарушителя порядка и продолжала работать дальше, не обращая никакого внимания на переминающиеся, с ноги на ногу, белые гольфы.
Но, видимо, в наших семилетних глазах было столько искреннего восхищения и смущенно замершая, троица смотрелась так комично, что через пару минут она начинала потихоньку улыбаться одними губами, потом медленно поднимала уже и улыбающиеся глаза. Вытирала руки о длинный фартук, выходила из-за прилавка и приобнимала нас за плечи большими мягкими руками, как-то очень тепло, по-матерински. И выдавала, казавшийся нам огромным, тот самый вожделенный, казавшийся тогда гигантским, солнечный Хачапури.
Самая ответственная, из нас, Светка, держала его в листочке коричневой бумаги, который быстро промасливался, а мы по очереди откусывали горячее слоеное тесто. Белый сыр тянулся длинными смешными ниточками из-под золотистой корочки, и не было вкуснее тех хачапури с Сыром и Счастьем.
Недавно встречаясь, мы все трое обнаружили, что оказывается, до сих пор помним и улыбающуюся маму Ладо и те самые вылазки за хачапури. И подумали, как важно все-таки, чтобы в жизни каждого маленького человека встретился хотя бы один взрослый, которого, улыбаясь с теплотой, ты можешь вспомнить через тридцать с лишним лет. За удочку из палки, за корону из проволоки, за починенный велосипед, за то, что можно было прийти c детскими горестями в любое время, за теплые руки и поцелуй в макушку.