Недавно встречаясь, мы все трое обнаружили, что оказывается, до сих пор помним и улыбающуюся маму Ладо и те самые вылазки за хачапури. И подумали, как важно все-таки, чтобы в жизни каждого маленького человека встретился хотя бы один взрослый, которого, улыбаясь с теплотой, ты можешь вспомнить через тридцать с лишним лет. За удочку из палки, за корону из проволоки, за починенный велосипед, за то, что можно было прийти c детскими горестями в любое время, за теплые руки и поцелуй в макушку.
Потому, что c того момента, у тебя навсегда с собой в душе есть согревающий Счастливый хачапури.
Слабое звено
"Cо мной что-то не так" размышляла я, тоскливо волоча ненавистную коричневую папку с нотами по сугробам. Мне было восемь. И шла я в музыкальную школу.
В бабушкиной гостиной на почетном месте стояло торжественное черное фортепьяно с резными лапами и золочеными подсвечниками. Вся моя семья, включая многоуважаемое старинное фортепьяно, была музыкальна и не представляла себе жизни без скрипичных струн или клавиш цвета слоновой кости. На семейных праздниках бабушка, вдохновенно играла на фортепьяно, cтарший брат, Алеша, стоя рядом, на радость всей семьи, выводил "Пой, ласточка, пой". Конечно, заставляли его шантажом, но баритон то был чудесный.
Мама и дядя блестяще закончили музыкальную школу по классу фортепьяно, о чем гордо оповещали их дипломы, бережно хранимые бабушкой. Двоюродный дядя много лет играл на альте в Государственном Симфоническом оркестре, гастролируя по всему миру, а младшая сестра уже ходила на подготовительные занятия в музыкальной школе и ее, конечно же, хвалили.
А я, год назад, стоя с мамой перед входом в музыкальную школу, не увидела свою фамилию в списках принятых. Листочек, с напечатанными на машинке фамилиями еле держался на одной канцелярской кнопке, свисая с пробковой доски, а я еле держалась на ногах. Моей фамилии в списке не было. Не веря своим глазам, мы два раза перечитали весь список, мама даже сходила уточнить в приемной комиссии, и получила в ответ сухое Не зачислена.
Мне казалось, я пела прекрасно и все задания выполняла на отлично, в общем то, как всегда. Бабушка всегда говорила, что я Звезда. Меня всегда хвалили, давали главные роли на утренниках, я ходила на танцы и устраивала с сестрой домашние спектакли. А тут, категоричное "Не зачислена". Занавес.
Родственники, сплочённым музыкальным фронтом, не поверили в такую генетическую аномалию и на переговоры с директором музыкальной школы отправилась Бабушка. А так как, моя бабушка обладала невероятной харизмой, французскими духами и некоторыми свободными средствами, то в сентябре я, с красивой папкой для нот, довольная пошла в музыкальную школу.
Следующие два года были наполнены моим ужасом и неподдельным удивлением родственников. В любую погоду я шла в красивое здание на бульваре и мне казалось, что страшнее места на свете нет. У меня не получалось категорическое Ничего. Преподавательница Ада Львовна просила повторить арпеджио, вздыхала и продолжала надеяться. На специальности в воздухе витала безнадежность, а на сольфеджио казалось, что со мной разговаривают на иностранном языке. Мне всегда все легко давалось, а тут
Но сдаваться перед трудностями в семье принято не было и я продолжала ходить в музыкальную школу. Единственной причиной что-то пропускать было всесемейно действующее железное правило "Температуры". А так ка ребенком я была на редкость здоровым, я и не пропускала. Ходила, зубрила, рисовала карандашом ноты в длинной узкой нотной тетрадке, и все равно получала двойки. Я чувствовала себя тупой неумехой, но, главное, перестала быть Звездой.
Моя самооценка летела с ледяной горы, как первоклассник на картонке.
Но хуже всего было по воскресеньям. Младшая сестра смотрела по телевизору детскую передачу "Будильник", а вся семья за большим круглым столом ела жареную картошку. Есть я категорически не могла, меня тошнило от страха. Перед Хором.
Все вокруг искренне не понимали, как же так. Просили заниматься побольше. Я и занималась. Время от времени, пытаясь говорить родителям, что несчастна, что не хочу ходить в музыкальную школу, что у меня совсем ничего не получается. А почему так происходит, объяснить родителям я не могла. В голове было много всего, что не получалось сложить в стройные, так необходимые взрослым убедительные аргументы, и я говорила, как могла: Не хочу больше ходить. Родители рассеяно слушали, но бросать не разрешали.
Ещё через год, я начала получать тройки в школе даже по любимому французскому. Куда мне было о нем думать, я же часами учила гаммы! Учебный год я закончила, рыдая в объятиях бабушки. Захлебывалась, что я тупая, и никакая совсем больше не "Звезда. Бабушка жила на другом конце города и была не сильно в курсе моих ежедневных музыкальных терзаний. Она спросила только одно "Объясняла ли я это родителям?"
В тот же вечер, бабушка высадилась из такси перед нашим домом, как армия Наполеона в испуганных Антибах. Моих родителей строго пригласили на кухню, а мне выдали шоколадку Аленка. С тех пор я больше никогда не ходила в красивое здание на бульваре.
Свое освобождение я отпраздновала засовыванием красивой папки для нот за длинную чугунную батарею. В моем детском понимании, это было самое противное, жуткое место, откуда не возвращаются. Преисподняя.
Что было дальше? Я могла снова есть жаренную картошку за большим круглым столом, а потом, сломя голову, нестить на любимый теннис.Теннисисткой я не стала. А стала счастливым ребенком. И снова начала получать пятерки по французскому.
Но, главное, как прежде, я снова чувствовала себя Звездой.
P.S Моя Бабушка вряд ли что-то знала про популярную сейчас цитату "Лучше укреплять свои сильные стороны, чем исправлять слабые". Зато она точно знала все про детей и Хорошую самооценку.
Фартук
Я открыла глаза и сразу же закрыла. Еще сплю пронеслась мысль в прекрасной сонной дымке. А проплывающее мимо пирожное Картошка быстро решило вопрос в пользу доспать. Но мысль об увиденном настойчиво продиралась буравчиком в кондитерские грезы. А вдруг это был не сон? И, из любопытства, я все-таки окончательно проснулась.
Странно, но это и правда был не сон. Прямо передо мной, торжественно расположившись на вешалке-плечиках, на крючочке в форме собачки, на двери моей комнаты висел он. Самый прекрасный на свете Фартук.
Идеальный. Белоснежный, с ровными до невозможности строчками и аккуратной красно-зеленой вышивкой по краю. Она шла по низу безупречно ровной линией и состояла из переплетения красных и зеленых узоров. Длинные завязки фартука заканчивались аккуратным бантом сзади.
Откуда это чудо здесь появилось?
Ведь тот, который я вышивала вчера до самой ночи для урока труда был совсем не такой Чуть перекошенный (как-то подшилось не так, что ли), и вышивка не такая ровная, и завязки, почему то, разной длины получились. А маленькое пятнышко с краю, когда уколола палец иголкой, вообще куда-то пропало.
Засыпая, я свернула и положила его на портфель сверху, а уж никак, не вешала бережно на плечики
Этот же, висящий, передо мной, был невероятно прекрасен и точь в точь такой, как показывала на уроке Александра Порфирьевна. Наша учительница по домоводству. Cтрогая, старорежимная и постоянно всем недовольная. У нее были такие же недовольные очки, в тонкой металлической оправе, шипящий голос, вечно поджатые губы ниточкой и непоколебимая вера в то, что домоводство есть основа мироздания. Не зная его, мы все должны были кануть в пучине жизни без права на достойное существование.
Александра Порфирьевна учила, что швы должны быть идеально ровные, торт едят специальной вилкой, что ни к чему в тарелке нельзя прикасаться руками, а вермишель варится десять минут. Что, Настоящие девочки всегда аккуратные, c гладко причесанными волосами не носятся, сломя голову по коридорам, а умеют делать красивую вышивку мережкой, вычерчивать выкройки на миллиметровой бумаге и знают все про макаронные изделия.
Ни я, ни моя рыжая соседка по парте, Катька, под эти образцовые критерии никак не подпадали. Меньше всего на свете, нас обеих, в пятом классе, занимало, сколько минут варится вермишель и вообще, что бы то ни было варится.
Александра Порфирьевна, видимо, чувствовала это пренебрежение к основам бытия и явно нас недолюбливала. Проходя, мимо нашей парты, она обычно останавливалась и смотрела из-под очков крайне долго и крайне неодобрительно. У меня всегда стежки были неровные, а строчки я прокладывала, по ее словам, как сапожник. Что это значит, не уточнялось, но судя по выражению ее лица, за всех сапожников становилось сразу немного обидно. А у Катьки вечно, то ручка потечет, то линейка с грохотом упадет, да и рыжие непослушные волосы торчали во все стороны тугими спиральками, выбиваясь из хвостиков, тоже совсем не идеально. Было совершенно очевидно, что эталоном Настоящих девочек мы служить никак не могли.