В каком смысле?
Ну кто больше благодарит за помощь? Китайцы, греки или там негры?
Меня не интересуют деньги пациентов, ответил Матвей, пытаясь подавить раздражение. Да и национальность не интересует. Я привык помогать всем.
Не рассказывай сказок! шумел Антон. Знаем мы, кому врачи в Америке помогают. У кого страховка есть! Остальные идут лесом.
А что? Может, оно и лучше, рассуждал Толик. А то у нас по больницам шастают все кому не лень.
Матвей молчал. Он мог бы сказать, что лечил тех, кто не в состоянии себе купить даже бинты с аспирином. Но зачем? Его приятелям такие поступки покажутся обычной глупостью.
Вот-вот! Там и за здоровьем своим следят, потому что лечиться дорого! произнёс Антон, как тост, и выпил залпом.
У нас в частных клиниках, знаете ли, тоже не дёшево, заметила Люба.
И правильно! рявкнул Антон, ещё корчась от алкоголя. Хотят качественного обслуживания, пусть выкладывают шекели!
А ведь сам Гиппократ говорил, что нельзя лечить бесплатно, вспомнил Толик, поправляя очки. Потому что тогда пациент перестанет ценить своё здоровье, а врач свой труд.
Что бы ни говорил Гиппократ, сказал Матвей. Лично я давал слово лечить всех, кому нужна помощь.
Какое благородство! съязвила Оксана.
Упершись руками в стол, она глядела на Матвея так, будто они были одни.
Благородство здесь ни при чём, сухо ответил он. Это мои прямые обязанности. Я врач.
А мы что не врачи, что ли?! взревел Антон и ударил по столу кулаком. Или, по-твоему, врачи только хирурги, а остальные так, вешалки для белых халатов?
Антон никогда не умел пить. Он быстро захмелел и стал смотреть на Матвея с хищной злостью. В другой раз Матвея бы это зацепило. Он бы выволок приятеля на свежий воздух и мигом протрезвил, уронив лицом в мокрые осенние листья. Но сейчас скандал был никому не нужен.
Матвей долго на него смотрел, а потом обратился к Толику:
Подай мне виски.
Толик боязливо захлопал глазами под очками. Потом, стараясь не пересекаться взглядом с Антоном, взял бутылку, которая была от того в опасной близости, и передал Матвею.
Оксана, видя, к чему идёт, поспешила заговорить о другом.
А какие в Америке женщины? спросила она громко. Правда, что они все жутко некрасивые?
Матвей поглубже вдохнул и повернулся к ней, случайно угодив взглядом в сочную грудь, полукружьями виднеющуюся в глубоком вырезе кофточки. Он тут же поднял глаза на лицо Оксаны, но было поздно. По её шельмоватой улыбке понял, что именно этого она и добивалась, когда выбирала наряд.
Все они разные, сказал Матвей, припоминая, о чём был вопрос. Белые, темнокожие, азиатки. Некоторые очень красивые, некоторые не очень. Как и везде.
Но здесь-то миленьких явно больше?
Матвей пожал плечами.
Да, если ты так хочешь.
А на самом деле?
А на самом деле, я не знаю. Я был слишком занят и не успевал сравнивать.
Скажи ещё, что ты совсем на девушек не смотрел! усмехнулась Оксана.
Мама с любопытством взглянула на него, пригубив вино из своего бокала.
Почему же, смотрел, ответил Матвей. На некоторых даже засматривался. Но меня больше интересовали тела без одежды.
Парни одобрительно загудели.
А иногда и без кожи, добавил Матвей.
Антон загоготал на весь дом, так, что куцый смех Толика почти совсем затмился. Люба фыркнула, мама поморщилась, а Оксана сузила и без того узкие глаза.
Шут.
Да ладно тебе, Ксюнь, сказал Толик. Я хоть и не был в Америке, а уверен, что наши женщины самые красивые. Что ты его слушаешь вообще? На него уже давно нельзя положиться в этом деле.
Точно-точно! подхватил Антон. Он как со своей Аликой связался, так напрочь забыл, что в мире существуют другие бабы. Если бы я не знал его с детства, подумал бы о нём самое скверное.
Имя, произнесённое вслух пьяными устами, заставило Матвея вздрогнуть.
Кстати, молодец, что бросил её! продолжал Антон. С ней ты совсем в каблука превратился.
Матвей посмотрел на Антона так, что тот на миг удивлённо, если не испуганно, скривил бровь.
В последний раз они дрались на втором курсе. Матвей помнил это очень чётко. Сцепились из-за какой-то ерунды. Их быстро растащили, пока никто не успел настучать в деканат, но кровавые сопли, падающие из разбитого носа Антона на белоснежный халат, закрепили за Матвеем негласную победу.
Я её не бросал, выговорил он, потом махом плеснул всё, что было в его стакане, в рот и проглотил, не почувствовав вкуса.
Без разницы ты её или она тебя, морщил нос Антон. Разошлись и хорошо. Она плохо на тебя влияла. Никуда одного не пускала, вечно таскалась хвостом. И всё водила тебя по своим музеям, театрам. Любительница искусства, интеллигентка! Всё прикидывалась, что не от мира сего.
Он повертел ладонью возле головы.
Матвей молча сжал кулаки.
Почему бы ему не вышвырнуть из квартиры этого болвана? Не съездить разок по его перцово-красной морде? Разнимать их будет некому. Женщины не полезут, а Толик всегда так боялся и Матвея, и Антона, что мог только причитать, когда они набрасывались друг на друга.
Да она точно была не в себе! подтвердила Люба. И язва та ещё.
Вот именно! Смотрела на нас, как на дебилов. Высокомерная
Антон! вскрикнула мама.
Её голос, насквозь пронзённый тревогой, отрезвил Матвея, как неожиданная острая боль. Он выдохнул, расслабленно откинулся на стул, хотя секундой назад готов был вскочить с места и устроить драку, и, повернув голову, увидел маму. Она сидела, чуть подавшись вперёд, нервно выпрямив спину и так надавливая ладонью на край стола, будто могла этим заткнуть Антону рот.
Матвей повторил себе, что скандал никому не нужен. Пара синяков или даже рассечённая скула Антона не стоит того, чтобы до побеления напугать мать. Он велел себе дышать ровнее, разжал кулаки и уселся поудобнее (стулья из прошлого комплекта однозначно были лучше, эти сплошное мучение для его длинных ног). На Антона он больше не взглянул.
Оксана глубоко вдохнула, поглядела в свою тарелку, сердито поводив сжатыми губами, но ничего не тронула вилкой.
Какой бы ни была эта рыжая лисица, выговорила она. Но устроилась так, что только позавидуешь. А муж-то у неё! Не знаю, под какой счастливой звездой надо родиться, чтобы так в жизни везло.
Повисла тишина, способная разорвать барабанные перепонки. Слова попали в голову Матвея и кружились там, упорно не давая ему вникнуть в смысл фразы. Одно только слово запечатлелось чётко и прочно, готовое воплотиться в живое существо.
Муж? произнёс Матвей, и пол зашевелился у него под ногами.
Да, ответила Оксана, подняла на него глаза, и её реснички часто-часто задёргались. Погоди, а ты что, не знал, что она вышла замуж?
Нет, ответил Матвей, не слыша своего голоса.
Глаза Оксаны распахнулась шире.
Да ладно! протянула она.
И по тому, каким восторгом для неё это обернулось, Матвей понял Оксана удивляется искренне. А впрочем, если бы она знала, какое оружие есть в её арсенале, то нашла бы более эффектный способ им воспользоваться.
Оглушённый, как от выстрела, Матвей повертел головой и заметил, что мама как-то неестественно долго и неподвижно смотрит вглубь кухни. В нём сначала тенью проскользнула, а потом возросла и затвердела страшная догадка: мама обо всём знала! Знала и молчала!
Матвей отвёл взгляд, стараясь не делать резких движений. Ему неистово захотелось опрокинуть этот чёртов стол, на котором они с Аликой столько раз занимались любовью, перебить посуду, всех выставить за порог. И никогда, никогда больше не разговаривать с матерью!
Но вместо этого он лишь сел поровнее, кашлянул, прочищая горло, и сказал:
Что ж, рад за неё.
И разом отсёк все мысли об этом.
Профессия дала ему нечто большее, чем чисто медицинские знания. Она дала ему топор, который срубает все эмоции, как мачете тропические заросли, ведь врач не имеет права что-либо чувствовать, когда борется за жизнь пациента.
В больнице Матвей так часто видел чужие страдания, что привык не обращать внимания на свои собственные. Заталкивать поглубже в себя боль, страх и растерянность стало для него привычкой сродни профессиональной обязанности. Невозможно спасти человеку жизнь, если ты плачешь над его раскроенным черепом. Нужно действовать. Всё, что способно заставить руку со скальпелем вздрогнуть, нужно забить в самый тёмный уголок сознания и заставить сидеть там тихо, пока не снимешь перчатки и, наедине с собой, не позволишь себе это пережить.
О такой стороне работы врача отец ему не рассказывал.
Сначала Матвею она давалось плохо. Он паниковал и каменел, когда перед ним в крови и поломанных костях разворачивались самые страшные человеческие трагедии. Но теперь он безупречно освоил медицинское хладнокровие.