Однако у коммунистического режима и видного словацкого коммуниста Гусака в то время было одно весомое расхождение в отношении к словацкой автономии. Готвальд и его окружение насаждали бескомпромиссную централизацию; уже летом 1948 года отдельная компартия Словакии перестала существовать. Гусак довольно решительно выступал против этой и других мер, за что и поплатился: в феврале 1951 года он был арестован как «словацкий буржуазный националист». По счастью, дело словацких националистов оказалось в тени более грандиозного процесса, раздавившего одного из крупнейших людей партии, Рудольфа Сланского. Суд над Гусаком завершился в 1954 году, когда смертная казнь подсудимым уже не грозила. Изначально Гусак был приговорен к пожизненному заключению, а по амнистии 9 мая 1955 года ему сократили срок до 25 лет; на свободу он должен был выйти в 1976-м.
Парадоксально, но именно эта расправа открыла Гусаку дорогу к его тогда еще далекому политическому будущему. «Если бы он остался в большой политике, то, бесспорно, поучаствовал бы во всех худших беззакониях пятидесятых годов, чем бы себя полностью дискредитировал, и самое позднее в 1963 году, когда начались реабилитации жертв постановочных процессов, сгинул бы в политическом небытии. Маятник его судьбы, однако, качнулся иначе», отмечает Зденек Доскочил161.
Гусак был амнистирован в мае 1960-го, еще через три года пленум Верховного суда отменил приговор; в партии его восстановили, но исключение из ЦК осталось в силе. Гусак добился созыва специальной партийной комиссии, которая подтвердила обоснованность его требований, но уточнила: мандат в любом случае истек, и в нынешний состав ЦК Гусак введен не будет. Ведущие словацкие коммунисты того времени, Дубчек и Биляк, вовсе не были заинтересованы в появлении нового харизматичного соперника.
Следующие несколько лет Гусак провел довольно странным образом. Он работал в Институте государства и права Словацкой академии наук, прославился как яркий публицист, смог издать книгу о Словацком восстании и приобрел налет определенного фрондерства, хотя диссидентом, разумеется, не был. Больше того, Гусак получил популярность как последовательный борец за укрепление словацкого самоуправления. Первоначально, как было сказано, Дубчек и Биляк относились к Гусаку прохладно, но уже в первые месяцы 1968 года он зарекомендовал себя отчаянным энтузиастом реформ и в апреле был назначен вице-премьером в правительстве Ольдржиха Черника, где занялся самой дорогой своей темой федерализацией Чехословакии. Кроме того, Гусаку удалось успешно сыграть на противоречиях между возглавившим КПЧ Дубчеком и сменившим его на посту первого секретаря компартии Словакии Биляком. Съезд, который должен был утвердить Гусака в должности первого секретаря КПС, предполагалось провести в двадцатых числах августа, но до этого в жизни словацкого политика случилось другое поворотное событие вместе с делегацией Людвика Свободы он выехал на переговоры с советским руководством.
Начало нормализации
В Москве Гусак показал себя мастером дипломатических маневров. Заявляя о поддержке реформ, всячески показывая свою солидарность с Дубчеком и настаивая на выводе советских войск, он в то же время подчеркнуто дистанцировался от Высочанского съезда. (Перед этим он же постарался сделать так, чтобы большинство словацких делегатов в Высочаны не поехали, представив тем самым все произошедшее там как событие чешского, а не чехословацкого масштаба.) Наконец, именно Гусак настаивал на том, что компромисс с советской стороной неизбежен, а заключительный протокол должны подписать все члены делегации. На многих советских партнеров этот, по сути, новый для них человек произвел неплохое впечатление. Косыгин еще на московских переговорах высказал мысль о том, что он мог бы стать новым председателем правительства.
Вернувшись в Братиславу, Гусак провел триумфальный для себя съезд КПС, получив должность первого секретаря, протолкнув в ЦК своих сторонников и решительно ослабив позиции Биляка. Любопытно, что его речи на съезде звучали еще откровенно реформистски. Однако от месяца к месяцу риторика Пражской весны из речей Гусака выветривалась, а критика Дубчека и наиболее рьяных реформаторов звучала все громче.
В апреле 1969 года Гусак тайно встретился c маршалом Гречко в Братиславе и Брежневым в Мукачеве (тогда это был уже запад Украины, хотя до войны город принадлежал Чехословакии) и, видимо, получил добро на то, чтобы перенять бразды правления у Дубчека. Фактически начало правления Густава Гусака и считается у большинства историков началом так называемой нормализации, хотя на упомянутом нами пленуме за Гусака голосовали также и многие сторонники реформ, надеявшиеся, что он в состоянии сохранить завоевания 1968 года. Кстати, по мнению историка Антонина Бенчика, примерно такие же настроения весной были и у Гавела якобы он считал Гусака меньшим злом, а Дубчека называл «лириком и мечтателем»162.
Вернувшись в Братиславу, Гусак провел триумфальный для себя съезд КПС, получив должность первого секретаря, протолкнув в ЦК своих сторонников и решительно ослабив позиции Биляка. Любопытно, что его речи на съезде звучали еще откровенно реформистски. Однако от месяца к месяцу риторика Пражской весны из речей Гусака выветривалась, а критика Дубчека и наиболее рьяных реформаторов звучала все громче.
В апреле 1969 года Гусак тайно встретился c маршалом Гречко в Братиславе и Брежневым в Мукачеве (тогда это был уже запад Украины, хотя до войны город принадлежал Чехословакии) и, видимо, получил добро на то, чтобы перенять бразды правления у Дубчека. Фактически начало правления Густава Гусака и считается у большинства историков началом так называемой нормализации, хотя на упомянутом нами пленуме за Гусака голосовали также и многие сторонники реформ, надеявшиеся, что он в состоянии сохранить завоевания 1968 года. Кстати, по мнению историка Антонина Бенчика, примерно такие же настроения весной были и у Гавела якобы он считал Гусака меньшим злом, а Дубчека называл «лириком и мечтателем»162.
Письмо Дубчеку. Начало 70-х. «Заговорщики»
«Речь о чести и гордости»
В августе Гавел пишет Дубчеку открытое письмо. Смещенный с поста первого секретаря, тот все же занимал формально высокий пост председателя Федерального собрания. В начале письма Гавел напоминает, что однажды ему доводилось общаться с бывшим лидером КПЧ, хотя тот, скорее всего, этого не помнит и едва ли знает Гавела как литератора. Затем автор переходит к главной цели:
Не нужно быть слишком искушенным политическим наблюдателем (а я им точно не являюсь), чтобы понять, что одобрение советской интервенции и безоговорочное принятие советской версии чехословацких событий 1968 года партийными, а стало быть, и государственными органами является вопросом нескольких недель, если не нескольких дней, а текущая политическая пропаганда есть не что иное, как идеологическая подготовка этого шага, который окончательно превратит всю поставгустовскую чехословацкую политику в политическую, идеологическую и моральную капитуляцию. <>
Люди видят в вас честного, прямого и храброго человека. Вы для них политик, верный справедливости. Им нравится ваш искренний взгляд и человеческая улыбка. Они верят, что вы не способны на предательство. Все это, разумеется, хорошо знают и те, кто сегодня под защитой советских пушек обновляет в нашей стране старые порядки и постепенно ликвидируют все, что Чехословакии принесла весна 1968 года. И потому сегодня одна из их главных целей не только принудить вас подчиниться их идеологии, но и добиться, чтобы именно вы сказали решающее слово в поддержку их политики.163
Дубчек этого письма не получил и смог с ним ознакомиться только в 1990 году. 22 августа он вместе с президентом Свободой и премьер-министром Черником успел подписать закон о дополнительных полномочиях полиции в деле наведения общественного порядка. Осенью был исключен из президиума ЦК и снят с поста председателя федерального парламента. Недолгое время работал послом Чехословакии в Турции: немного странное назначение, главной целью которого было, как считают некоторые, дать Дубчеку возможность сбежать. Как говорилось в программном документе «Уроки кризисного развития в компартии Чехословакии после XIII съезда КПЧ», Дубчек «и в дальнейшем не помог партии в преодолении тяжелого положения, не оценил самокритично свои проступки, противоречившие интересам партии и ее интернациональным обязательствам»164. В 1970 году Дубчек был из партии исключен и следующие пятнадцать лет своей жизни проработал механизатором в государственной лесохозяйственной компании.
После разгрома Пражской весны компартия занялась безжалостной очисткой своих рядов. В 1970 году была запущена процедура обмена партийных билетов. Получить новый можно было только после специального собеседования, которое не прошел каждый пятый член КПЧ. Леонид Брежнев, приехавший на XIV съезд в мае 1971 года, не лукавил, когда назвал его «съездом победы над врагами социализма в ЧССР, съездом торжества социализма»165.
К годовщине вторжения была приурочена протестная петиция «10 пунктов», которую составил шахматист Людек Пахман (человек, проделавший извилистый путь от страстного коммуниста до истового католика) и отредактировал Вацулик. Авторы петиции требовали вывода советских войск, отмены цензуры, свободы общественных организаций.