Но дело-то в том, что в домонгольский период община (эда) Киевской Руси отличалась от других эдот отличалась именно низким уровнем грамотности. Это отмечено не только в Х в., но, как можно убедиться, и несколько позже.
Следующий документ из генизы относится к началу ХI в. и представляет собой тоже рекомендательное письмо на иврите, но не от общины, а личное. Тувия бен Элиэзер, раввин из города Салоники в Византии, просит своего корреспондента в Иерусалиме оказать помощь достойному еврею, прибывшему «ми-каhaл Русия», т.е. от одной из общин Киевской Руси. Этот человек хочет попасть из Салоник в Иерусалим, но у него есть проблема. Достойный еврей не разговаривает ни на иврите, ни на греческом, ни на арабском, единственный его язык «кнаанит, язык его родины», т.е. славянский. Нужен волонтёр, который проводит человека «из города в город, с острова на остров»[36].
Другое свидетельство. Тосафист Элиэзер бен Ицхак из Праги путешествовал по Руси во второй половине ХII в. и сообщил в письме Иеhуде Хасиду (11401217) в Регенсбург, что в общинах Польши, Руси и Венгрии не хватает знатоков Торы, и там нанимают людей, которые одновременно исполняют обязанности раввина, учителя и кантора. Бывает, что платить не могут, и остаются «без учения, без молитвы и без Торы»[37].
Опять-таки могут возразить: в конце ХІІ в. в Киеве известен учёный р. Моше, переписывавшийся с Элиэзером бен Натаном из Майнца, а также с Шмуэлем бен Али ha-Леви, главой багдадской иешивы. Да и само Киевское письмо составлено очень просвещённым человеком, в прекрасной культурной традиции. Всё так, только яркие исключения не меняют правила: многие евреи Руси жили без учения, без молитв, без Торы. Наблюдение Якерсона, что в других письмах генизы из Фустата рекомендатели почти сплошь подписались лично, хорошо объяснимо: основной поставщик документов генизы восточные еврейские общины (Эрец-Исраэль, Египет, Халифат, Персия), в которых обязательное обучение мальчиков стало нормой.
Вывод: Киевское письмо не копия, а оригинал, адекватно отразивший малую образованность местной общины.
Вывод: Киевское письмо не копия, а оригинал, адекватно отразивший малую образованность местной общины.
Кстати, в общине (кеhила, каhал) вовсе не обязательно наличие одного-единственного парнаса. Полагаю, оба парнаса, подписавших письмо, Авраhам и Ицхак киевляне.
2) Константин Цукерман о Киевском письме
В начале своей работы профессор Цукерман заявил, что собирается ограничиться лишь двумя важными темами, неудовлетворительно решёнными или проигнорированными предшествующими исследователями: статус Киевского письма (см. выше) и содержание термина закук. На деле работа Цукермана охватывает и комментирует почти все темы, обсуждавшиеся предшественниками, и привлекает для решения новые подходы. Она демонстрирует прекрасное умение автора очень глубоко входить в тему и его широкую эрудицию. Это не значит, что он во всём прав.
Попытаюсь представить (иногда с комментариями) наиболее значимые, на мой взгляд, элементы подхода Цукермана к Киевскому письму и к тому, что вокруг письма.
«Я полагаю, утверждает Цукерман, так же, как и Прицак, что Киев появился на исходе девятого века в качестве торговой фактории на окраине Хазарского каганата и что он был завоёван Олегом спустя 3040 лет позднее даты (882 г. н. э.), обозначенной в русской летописи»[38]. (Это, кажется, единственное место в работе, где Цукерман соглашается с Прицаком, но на деле не вполне согласен и здесь: Прицак пытался доказать, что завоевателем Киева был Игорь.)
Далее Цукерман критикует высказанное Эрдалем предположение, что письмо послано в Киев из Дунайской Болгарии, и выражает особое несогласие с истолкованием Даном Шапира (на основе предположения Эрдаля) письма как зашифрованного послания евреев Болгарии киевской общине с просьбой помочь защитить их от преследований князя Святослава[39].
Цукерман обстоятельно входит в споры исследователей о личных именах в письме: иронично отвергает антропонимические построения Прицака, превращающие список подписавших письмо в «миниатюрный перечень тюркских племён»; относительно прочтения <> как славянского Гостята констатирует: «эта интерпретация неоспорима»; предположение Эрдаля о прозвище <> («чёрный» по-готски и по-древнескандинавски) отметает, ибо в Болгарии, которую Эрдаль считает тем местом, откуда ушло Киевское письмо, ни на одном из этих языков не разговаривали. (Здесь позволю себе возразить: так ведь в Киеве, который Цукерману представляется местом отправки письма, правящие варяги по-скандинавски разговаривали-таки!) Зато интересную интерпретацию Орлом того же имени как искажённого из-за перестановки букв слова <> (слав. «сирота») Цукерман не только принимает, но и дополняет собственным текстологическим предположением: там могла быть не перестановка букв, а просто вторая буква в слове не «вав», а «йуд», эти буквы в средние века часто смешивались[40]. (Мне это не представляется чересчур убедительным: даже в предложенном Цукерманом варианте <> без перестановки букв, написание слова искажено, ибо там отсутствует «вав» после «рейш», а он необходим для обозначения звука «о», ведь аканья в древнерусском не было. Интерпретация Орла лучше объясняет отсутствие патронима, здесь Цукерман прав, но и эрдалевская версия, без допущения искажений в письме, не исключает подобной причины отказа от упоминания отца Йеhуды с прозвищем Сварте, отцовское имя нежелательно.)
В отличие от Голба и других комментаторов Киевского письма, Цукерман не признаёт, что иудаизм Хазарского каганата был строго раввинистическим, полагая, есть основания для сомнений[41].
Большое место в исследовании Цукермана занимает полемика автора с известной книгой Шломо Занда «Кто и когда придумал еврейский народ?». Эта полемика сама по себе интересна и верна, но я её пропущу, ибо к Киевскому письму она отношения не имеет. Разве что небольшой отрывок косвенно затрагивает тему, близкую письму:
«Хазарские евреи не имели ни малейшего демографического потенциала обеспечить на исходе 13-го века миграционную волну в [западном] направлении, о которой повествует Занд. На своей территории после 960-х иные из них вынуждены были принять ислам, в то время как те, кто смог, вероятно, внесли демографический вклад в немногочисленные славяноязычные общины Восточной Европы, однако эта скудная еврейская популяция после удара, нанесенного монгольским вторжением, исчезла ещё до прихода мигрантов-ашкеназов.»[42]
Большое место в исследовании Цукермана занимает полемика автора с известной книгой Шломо Занда «Кто и когда придумал еврейский народ?». Эта полемика сама по себе интересна и верна, но я её пропущу, ибо к Киевскому письму она отношения не имеет. Разве что небольшой отрывок косвенно затрагивает тему, близкую письму:
«Хазарские евреи не имели ни малейшего демографического потенциала обеспечить на исходе 13-го века миграционную волну в [западном] направлении, о которой повествует Занд. На своей территории после 960-х иные из них вынуждены были принять ислам, в то время как те, кто смог, вероятно, внесли демографический вклад в немногочисленные славяноязычные общины Восточной Европы, однако эта скудная еврейская популяция после удара, нанесенного монгольским вторжением, исчезла ещё до прихода мигрантов-ашкеназов.»[42]
Мне очень близко всё, что утверждает здесь Цукерман, кроме заключительного аккорда о полном исчезновении общины евреев-кенаанитов после монгольского нашествия. На самом деле эта эда только к XVII в. окончательно растворилась в среде ашкеназов (значительную часть которых, если не большинство, в Восточной Европе составляли ашкенизированные западные кенааниты[43]). Помимо того, остатки евреев Хазарии и некоторые восточные кенааниты могли после монгольского нашествия положить начало татароязычной еврейской общине в Крыму (разделившейся на крымчаков и караимов) ведь самые ранние захоронения на иудейских кладбищах в Мангупе и Чуфут-Кале относятся к ХІV XV в., после татарского завоевания[44]. (Возможно, часть этих евреев пришла в Крым как пленники в обозах завоевателей.) Ну, и некоторая доля хазарских иудеев, видимо, вошла в эду горских евреев, сохранившую до ХХІ в. личное имя Ханука, зафиксированное, помимо Киевского письма, также в письме царя Иосифа как имя хазарских царей.
Один из самых впечатляющих разделов работы Цукермана посвящён детальнейшему разбору содержания термина закук (мн. ч. зекуким), обозначения денежной единицы. Цукерман категорически отвергает голбово отожествление закука с золотым византийским триенсом: нет никаких свидетельств, что триенс (по стоимости треть полновесного солида) когда-либо был в ходу на Руси, да и в самой Византии он вряд ли был средством платежа[45].
Термин закук первоначально означал один из способов очистки металла, а с ХІІ в. применялся к обозначению германской марки чистого серебра. Только с XIV в. он стал обозначать монету, а ранее использовался для обозначения в брачном контракте суммы, которую жених обязан выплатить жене в случае развода. И то, и другое, и третье, и четвёртое исключительно в Европе, в пределах земель, вошедших в состав Каролингской империи[46]. Самое раннее (но, видимо, позже Киевского письма) упоминание слова закук относится к концу Х началу ХІ в. и принадлежит рабби Гершому, прозванному Светочем изгнания. В его высказывании закук означает слиток серебра, и вес слитка определён в 12 унций[47].
Константин Цукерман скрупулезно разбирает изменение значения термина и колебания весовых параметров закука. Попутно выявляются детали реформаторской активности духовных вождей ашкеназских евреев, семейного быта этих евреев и уровня их материального благополучия. Если верить материалам респонсов[48], до Крестовых походов этот уровень очень высок, что может служить основанием для предположения: авторы Киевского письма именно в общинах германских земель видели доноров для пострадавшего Яакова. Цукерман утверждает, что термин закук, не известный вообще еврейским общинам Азии и Африки, делает именно Рейн, а не Нил, предполагавшимся конечным пунктом письма[49].
В связи с этим утверждением Цукерман выдвигает свою датировку Киевского письма. Очень мало известно о торговых связях Киевской Руси с государством Каролингов, да и политические связи между христианским Западом и языческой Русью отсутствовали, за исключением одного, очень краткого, периода, после принятия христианства княгиней Ольгой.
«Посольство княгини Ольги в 959 г. попросило короля (будущего императора) Оттона І направить епископа и священников для распространения христианства на Руси Епископ Адальберт один был послан в Киев ранней весной 961 г., но он поспешно возвратился в этом же или в следующем году вместе с несколькими обращёнными, едва не лишившись жизни. Большинство исследователей объясняют такое драматическое поворотное событие переменой власти в Киеве»[50]: Ольга умерла, и княжеский престол занял воинствующий язычник Святослав.