А в море и вправду было тесно, как на Невском в календарный день. За первые же сутки мы изловили три судна под британскими флагами. Первое, пакетбот «Клайд», следующий с пассажирами в Бомбей, мы отпустили, изъяв лишь казенную почту не дело начинать войну с пленения женщин и детей! Зато два других оказались жирной добычей большой барк «Ормуз», следующий из Австралии с грузом овечьей шерсти, и пароход «Беладонна», направляющийся в балласте в турецкую Басру. Барк утопили подрывными зарядами, «Беладонна» же идет теперь за нами. На нее командир намерен пересаживать команды захваченных судов, а когда станет невмоготу от тесноты, передавать матросов на нейтральные суда. Офицеры же останутся нашими пленниками; Британия в случае войны черпает в своем торговом флоте резервы для пополнения экипажей Королевского флота, так что имеется прямой резон лишить неприятеля обученных моряков, не прибегая при этом к человекоубийству.
Двое пленников штурман с «Беладонны» и второй помощник шкипера с «Ормуза» пребывают сейчас на «Крейсере». Командир пожелал лично расспросить их о текущих международных делах, да никак не выкроит минутки. Пока же эти два джентльмена столуются в кают-компании и подолгу беседуют с офицерами, свободными от вахт. Поговорил с ними и я, и вот что между прочим сообщил мне британский штурман.
Двое пленников штурман с «Беладонны» и второй помощник шкипера с «Ормуза» пребывают сейчас на «Крейсере». Командир пожелал лично расспросить их о текущих международных делах, да никак не выкроит минутки. Пока же эти два джентльмена столуются в кают-компании и подолгу беседуют с офицерами, свободными от вахт. Поговорил с ними и я, и вот что между прочим сообщил мне британский штурман.
Лондонские газеты, видишь ли, пишут, что начавшаяся война есть попытка наказать Россию за вероломство в европейской политике!
Оказывается, государь нарушил сложившуюся со времен Венского конгресса 1815 года традицию заканчивать все крупные конфликты созывом международного конгресса. Обычай этот якобы ввела в употребление Британия, и она же стоит на его страже иначе любой конфликт, не успев закончиться, будет порождать новые войны, вследствие чего европейские страны погрязнут в кровавом хаосе. Я понял это так, что господам просвещенным мореплавателям понравилось снимать сливки с чужих побед за столом переговоров, как они проделывали уже не раз. Когда же государь отказался идти у них на поводу, отдавая за лондонские и венские чернила то, за что плачено русским потом, русской кровью и русским золотом, и занял, в нарушение каких-то там «международных интересов», Константинополь, правительство королевы Виктории усмотрело в этом потрясение основ.
Кроме британских судов, мы останавливаем и нейтралов, имея целью узнать последние новости. На первый же из них, что будет следовать в Европу, и передам это письмо; надеюсь, ты получишь его не позже чем через месяц.
Остаюсь до скончания дней твоим преданным другом, мичман Карл Густав Греве, барон.
Борт клипера «Крейсер»,
8 февраля года 1878
от Рождества Христова.
IV. «И вальсы Шуберта, и хруст французской булки»[21]
Зима выдалась морозной, без выматывающей душу слякоти и прочих удовольствий, вроде оттепелей под Рождество и ледяных дождей. Финский залив покрылся льдом в начале декабря. По этому случаю два мичмана с монитора «Единорог» соорудили на голландский манер буер (вид санок с мачтой и косым парусом) и катали на нем желающих по просторам Кронбергс-рейда, где неутихающие ветра дочиста сдували со льда снег. Идея была подхвачена; на последнюю неделю февраля назначили гонки, и теперь умельцы-энтузиасты вовсю ладили «парусные санки» собственных оригинальных конструкций.
К Рождеству ледовая гладь Южной гавани украсилась катками. По давней традиции экипажи кораблей устраивали собственные площадки для конькобежных упражнений, а слесари из механических мастерских портоуправления рады были возможности заработать к жалованью лишний рублевик, выточив из подходящей железки пару коньков. Первыми заказчиками стали офицеры с эскадры, их дети, жены и пассии; доставались коньки и матросам, и горожанам, охотно принимавшим участие в этих развлечениях.
По вечерам над гаванью плыли звуки оркестров парочки кружились по льду под звуки вальсов, мазурок и англезов. Кое-где на катках поставили фонари, протянув с берега временные трубы для светильного газа; другие катки освещались чадящими масляными плошками или керосиновыми фонарями на шестах. Команды соревновались в украшении катков; в ход шли гирлянды из цветной бумаги и елового лапника и раскрашенные акварельными красками снеговики. Всех перещеголяла команда «Кремля»: посреди своего катка они установили высоченную ель, искусно запрятав в ее ветвях десятки масляных светильников. Закончилось это так, как и следовало ожидать однажды вечером ель весело запылала и сгорела дотла, оставив посреди катка огромное пятно сажи с лужей талой воды.
С берега к каткам вели мостки с легкими перилами, уложенные прямо на лед, по контуру стояли скамеечки. Рядом на сколоченных из досок помостах дымили жаровни с угольями, у которых постоянно теснилась публика. Дежурящие возле жаровен матросы перекидывались шуточками с гуляками, подкладывали на решетки уголь и не позволяли развеселившимся гимназистам и студентам совать в огонь еловые ветки, выдернутые из гирлянд, чтобы потом кружиться по льду с этими импровизированными, трещащими смолой факелами.
Оборотистые финские торговцы понаставили возле катков балаганчиков и палаток из досок и парусины и бойко торговали баранками, пирожками, пряниками, чаем и глинтвейном прямо из самоваров. Там же можно было разжиться из-под полы, разумеется! бутылью крепчайшей финской настойки на клюкве или бруснике, а то и шкаликом белого хлебного вина. Городовые, приставленные к каткам на предмет охраны порядка, сговорчиво отворачивались от столь бесцеремонного нарушения казенной винной монополии недаром носы у служителей закона сплошь были красные, и от каждого на версту разило спиртовым духом.
С берега к каткам вели мостки с легкими перилами, уложенные прямо на лед, по контуру стояли скамеечки. Рядом на сколоченных из досок помостах дымили жаровни с угольями, у которых постоянно теснилась публика. Дежурящие возле жаровен матросы перекидывались шуточками с гуляками, подкладывали на решетки уголь и не позволяли развеселившимся гимназистам и студентам совать в огонь еловые ветки, выдернутые из гирлянд, чтобы потом кружиться по льду с этими импровизированными, трещащими смолой факелами.
Оборотистые финские торговцы понаставили возле катков балаганчиков и палаток из досок и парусины и бойко торговали баранками, пирожками, пряниками, чаем и глинтвейном прямо из самоваров. Там же можно было разжиться из-под полы, разумеется! бутылью крепчайшей финской настойки на клюкве или бруснике, а то и шкаликом белого хлебного вина. Городовые, приставленные к каткам на предмет охраны порядка, сговорчиво отворачивались от столь бесцеремонного нарушения казенной винной монополии недаром носы у служителей закона сплошь были красные, и от каждого на версту разило спиртовым духом.
Недостатка в публике не было: мичмана и лейтенанты, гарнизонные прапорщики и поручики, студенты и молоденькие коллежские асессоры из управления градоначальника, путейские инженеры и таможенные служащие в невысоких чинах все неспешно следовали по кругу, поддерживая под ручки своих дам. Прекрасная половина человечества была представлена в основном гостьями из России: петербургскими девицами на выданье, перебравшимися в Гельсингфорс вслед за отцами семейств, солидными кавторангами, подполковниками и чиновниками, утверждавшими в финской глуши власть империи. Захаживали и белобрысые, молочно-розовые дочки финских или шведских промышленников и торговцев. «Флотских» барышень было всё же больше других Гельсингфорс принадлежит флоту, и эту прописную истину никто не собирался здесь оспаривать
По воскресеньям проходили соревнования конькобежцев. Серёжа рискнул поучаствовать в одном из забегов, но на повороте упал и так растянул лодыжку, что потом неделю ковылял, опираясь на трость. Постепенно он пристрастился к пешим прогулкам по городу; столица Великого княжества Финляндского завораживала его сходством с Петербургом; здесь многое было, словно хитрым прибором пантографом, скопировано со столицы империи разумеется, с соблюдением масштаба. Вокзал, фасады зданий на центральных улицах, путевой императорский дворец и резиденция генерал-губернатора, здания Морского штаба и офицерского собрания всё здесь дышало неповторимым петербургским духом.
Из общей картины выбивались разве что надписи латиницей на вывесках, непривычные, без империала, вагончики конки да многочисленные кофейни с дебелыми финками, разносящими кремовые пирожные, вазочки со взбитыми сливками и ароматный мокко непременно с корицей и капелькой ликера.
Больше других полюбилась Серёже кофейня на углу Михайловской улицы туда он захаживал всякий раз во время своих променадов. Здесь выпекали крошечные, изумительно вкусные булочки с румяной хрустящей корочкой, посыпанные корицей. Их подавали к особому, редкостному сорту кофе, доставленному прямиком из Бразилии, в джутовых мешках с фиолетовыми клеймами португальских экспортных фирм и германского Ллойда. Серёжа не очень-то разбирался в тонкостях вкуса этого напитка, но, наслушавшись рассказов пожилого шведа, владельца кофейни и бывшего боцмана торгового флота, неожиданно увлекся. Теперь он без труда различал маслянистость и сладковато-горькие нотки настоящего «Bourbon Santos» и не спутал бы его с тяжелым вкусом продукции ямайских плантаций. Старый морской волк собственноручно обжаривал зерна, не доверяя это священнодействие никому. Из уважения к офицерской форме, он согласился дать Серёже несколько уроков, и тот рискнул воспроизвести тонкий процесс дома за неимением жаровни, на обычной спиртовке. Результат, как и следовало ожидать, жестоко разочаровал.
В этих прогулках по городу мичмана частенько сопровождала Нина. Племянница командира «Стрельца» оставила петербургские курсы, не дав, по своему обыкновению, никаких объяснений: «Ушла и все! Надоело!» Перебравшись в Гельсингфорс, девушка взялась помогать супруге кавторанга вести хозяйство и принимала живейшее участие в развлечениях, затевавшихся флотской молодежью. Словом, старалась как можно меньше походить на одержимую странными идеями курсистку, которую Серёжа увидел в компании студентов-вольнодумцев в петербургском трактире.
Прошлое, однако, не замедлило напомнить о себе самым неприятным способом.