Случилось это в самом конце февраля. Серёже, сменившемуся со скучнейшей стояночной вахты, предстояло два дня беззаботного отдыха на берегу. День начался с того, что мичман вызвался сопровождать Нину с тетушкой по модным лавкам и магазинам вечером предстоял прием в Морском собрании в честь тезоименитства цесаревича Александра[22], и дамам следовало быть во всеоружии. По этому случаю город украсился трехцветными флажками и еловыми гирляндами. Повсюду в окнах лавчонок, в зеркальных окнах ресторанов, в магазинных витринах красовались портреты цесаревича: журнальные литографии, дагерротипы и фотоснимки, где он был запечатлен то в кругу семьи, то на отдыхе в Гатчине, то на палубе яхты. Городовые щеголяли в парадной форме; морские и армейские офицеры, согласно уставу, все были при саблях и палашах. Погода стояла праздничная, развеселая: легкий морозец, от которого розовеют щечки барышень, детишки в парках таскают на веревочках не по-русски изогнутые деревянные санки, а снег делается хрустким и искристым. Особенно яркое в бледной финской голубизне солнце обещало замечательный во всех отношениях денек.
Поход по модным лавкам занял не меньше двух часов. Все трое изрядно устали и проголодались. Ирина Александровна заявила, что с нее довольно, и отправилась домой на извозчике, в сопровождении рассыльного, нагруженного пирамидой свертков и картонок. Нина идти домой не пожелала, и Серёжа повел ее на Михайловскую, к старому шведу. Тот как раз получил из Стокгольма партию бразильского кофе последнего урожая и обещал удивить завсегдатаев новыми, невиданными ещё рецептами.
Стрелки часов на ратушной башенке указывали только час пополудни, так что народу в кофейне было немного. Парочка расположилась за столиком возле среднего окна, между фикусом в дубовой кадке и невысоким резным барьером. За зеркальным, до пола стеклом катили извозчичьи пролетки, скрипел снег под ногами. Немолодая, основательная, как чугунный кнехт, финка-кельнерша в накрахмаленном переднике и чепце приняла заказ и величаво удалилась. И в этот самый момент
Серёжа, сидевший вполуоборот к залу, увидел, как внезапно изменилась в лице его спутница. Будто заметила у него за спиной нечто неожиданное и весьма неприятное и страстно захотела уйти. Черты ее приобрели независимо отрешенное выражение.
Мичман медленно сосчитал до пяти и обернулся, краем глаза уловив судорожное движение Нины будто девушка хотела его остановить.
«Так. Вон оно что»
Справа, возле окна, сидел белобрысый студент-финн, в котором Серёжа сразу узнал давнего попутчика из Петербурга. Кажется, сынок владельца сыроварен? Мичман будто наяву услышал слова, произнесенные с характерным тягучим акцентом:
«Ма-ало ва-ам, русски-имм, свойе-ей зеемли, ещё и дру-угих житть учитте-е!»
Широкое лицо с очень светлой кожей, пористое, будто головка эстонского, мягкого, похожего на творог сыра, усеивали редкие крупные веснушки. А в прошлый раз и не заметил Веснушки, и особенно длинные рыжие ресницы, придавали отпрыску сыровара какой-то коровий вид. Одет он был в сюртук из дорогой английской шерсти, из-под которого виднелся жилет в мелкую шотландскую клетку. Это столь комично сочеталось с коровьей физиономией, что Серёжа с трудом сдержал улыбку.
Рядом с финном устроился щуплый господин в желто-зеленом мундире Училища правоведения; пресловутая пыжиковая шапка, из тех, что наградили правоведов прозвищем, лежала на краю столика. Тут же стояла прислоненная к подлокотнику трость с костяным набалдашником в виде шара.
Серёжа вздрогнул.
Это был тот самый тщедушный правовед, что заподозрил в Серёже топтуна это было летом, в студенческом трактирчике в ротах Измайловского полка, где он впервые увидел Нину. Молодой человек ощутил накатывающую против его воли волну раздражения.
«Чижик-пыжик» тоже его узнал. На лице мелькнула растерянность, почти сразу сменившаяся застывшей гримасой высокомерного презрения. Серёжа скосил взгляд на Нину девушка сидела, неестественно выпрямившись и с вызовом смотрела на прежнего знакомого.
Правовед встал, взял трость, картинно крутанул ее в пальцах.
Как я погляжу, теперь филеры в чинах не очень-то быстро растут? Что, начальство не ценит или должного усердия не проявляете?
И притронулся набалдашником к своему плечу. Мичман вспыхнул от гнева мерзавец недвусмысленно намекал на его погоны.
Как я погляжу, теперь филеры в чинах не очень-то быстро растут? Что, начальство не ценит или должного усердия не проявляете?
И притронулся набалдашником к своему плечу. Мичман вспыхнул от гнева мерзавец недвусмысленно намекал на его погоны.
Правовед дернул уголком рта это, вероятно, должно было означать язвительную ухмылку и перенес внимание на Серёжину спутницу.
А вы, мадемуазель э-э-э Огаркова, если мне память не изменяет? Нина Георгиевна? Вы, я слышал, бросили курсы и решили переменить род занятий? Берете, значит, пример со своего э-э-э кавалера? Ну и как, делаете успехи?
Нина охнула, прикрыв лицо руками. «Чижик-пыжик» снова изобразил ухмылку, вздернул подбородок и знакомой журавлиной походкой направился к выходу. Трость он нес под мышкой, подобно тому, как носят стеки британские офицеры. И это почему-то особенно взбесило Серёжу.
«Англоман, чтоб тебя погоди, сейчас потолкуем за политику!»
Отпрыск сыровара, не понявший ровным счетом ничего, буркнул что-то неразборчивое по-фински, бросил на столик смятую ассигнацию и, подхватив со стола шапку приятеля, кинулся к выходу.
Серёжа встал и направился за ними. Нина осталась сидеть, не отрывая ладоней от лица; плечи ее сгорбились и подрагивали. Серёжа толкнул стеклянную дверь и оказался на улице.
Те двое успели отойти от кофейни шагов на двадцать, и мичман с удовлетворением заметил, что правовед нервно оглядывается и прибавляет шаг.
«Боишься, мерзавец? Правильно, бойся»
Он нагнал их через полквартала. Правовед неожиданно, по-заячьи прянул вбок и скрылся в низкой подворотне, замешкавшийся было финн последовал за ним. Серёжа наддал двор вполне мог оказаться проходным, и тогда ищи эту парочку по всему городу!
Что он будет делать, когда нагонит беглецов, мичман толком не представлял.
Видимо, «чижик-пыжик» тоже надеялся уйти от неожиданной погони дворами. Когда Серёжа миновал низкий, пропахший кошками тоннель подворотни, первое, что он увидел это стоящего посреди узкого колодца двора правоведа и жмущегося к обшарпанной стене финна. Второй выход со двора отсутствовал; унылый пейзаж украшала лишь фигура дворника в необъятном тулупе, фартуке и с латунной бляхой на груди. Дворник нерешительно мялся на месте в обнимку с широченной деревянной лопатой.
«Вот этой самой лопатой мстительно представил Серёжа, по наглой нигилистической харе. Плашмя, чтоб юшка брызнула»
Вместо этого он шагнул к правоведу. Тот вскинул в обеих руках трость, в попытке отгородиться от преследователя, как шлагбаумом, но Серёжа легко отбил ее в сторону и с размаху залепил по тщедушной физиономии пощечину.
Вы мерзавец, сударь! Если пожелаете сатисфа
«Чижик-пыжик» и не думал отгораживаться! Отлетел в сторону шафт[23], синевой сверкнула сталь. Мичман едва успел отпрянуть недаром в роте он был в числе первых по фехтованию и один раз даже взял кубок на корпусных состязаниях. Сейчас этот навык, казалось, бесполезный для морского офицера, спас ему жизнь.
Правовед вовсе не собирался праздновать труса он надвигался на мичмана, широко, по-крабьи, расставив ноги и руки. Мелькнула мысль такой способен и напугать В правой руке извлеченный из трости клинок, то ли короткая шпага, то ли стилет-переросток, чуть меньше аршина длиной.
«Драться, значит, хочешь? Серёжа усмехнулся, извлекая из ножен палаш. Будет тебе драка»
Правовед замер, на лице его проступил испуг. Такого он явно не ожидал.
«Думал, я дам себя заколоть, как борова?»
Что ж это деется, господа хорошие! заблажил дворник. Вот я полицию позову!
Боковым зрением Серёжа увидел, что отпрыск сыровара пытается слиться со стеной. Это ему не очень-то удалось, и тогда финн бочком, скребя по известке спиной в дорогом пальто, стал отступать к подворотне. Вмешиваться он явно не собирался.
Серёжа поднял оружие в терцию[24] и, не удержавшись, коротко отсалютовал.
Клинки чуть соприкоснулись; на дне дворового колодца звяканье стали раскатилось набатом.
Немедленно прекратите этот балаган, господа! Тоже мне, бурши! Вообразили, что здесь Гейдельберг?[25]
«Нина. И когда только успела вышла из кофейни сразу вслед за ним? Ну да, иначе как бы она нашла нужную подворотню?»
Правовед враз оплыл, словно восковая фигурка, выставленная на освещенный летним солнцем подоконник. Отступил назад, безвольно выронил шпажку на грязный снег. Руки мелко трясутся, на дне водянисто-серых глаз плещется темный страх.
На Серёжин локоть легла узкая ладонь. Оказывается, он по-прежнему стоит в терции, и кончик палаша нацелен в гортань «чижика-пыжика».
Не стоит он того, Сергей Ильич, тихо произнесла девушка. Пойдемте, пусть его
За спиной дроботом раскатился стук башмаков похожий на буренку финн улепетнул в подворотню. Его спутник по-прежнему стоял неподвижно, только плечи крупно трясутся. Он больше не опасен, скорее, противен, и Серёжа поймал себя на том, что не испытывает к нему и тени былой ненависти.
Серёжа бросил палаш в ножны. Наклонился, подобрал шпажку (дворник заполошно отпрянул, заподозрив дурное; правовед лишь попятился). Поставил клинок к стене, под углом рукоять упиралась в землю, жало в облезлую побелку. Выпрямился, примерился, ударил каблуком. Шпажка со звоном переломилась.
«Будто гражданская казнь, лишение дворянства. Только там шпагу ломают над головой»
Правовед издал горловой звук не то стон, не то скулеж.
«Всё. Нет больше чижика пыжика. Был и нет; остался лишь обмылок человека, сломленный и жалкий».
И, подхватив Нину под локоть, мичман пошел прочь со двора. Правовед проводил их невидящим взглядом, упал на колени и тонко, взахлеб зарыдал.
V. «Тучи над городом встали»[26]
Перечитывая письмо барона Греве и газетные сводки о боевых действиях на Босфоре, мичман Казанков испытывал острейшие приступы зависти, грозящие со временем перерасти в мизантропию. Схожие чувства разделяли многие офицеры броненосного отряда. Понять их было нетрудно где-то в сотнях верст от них гремит война, уже ставшая самой славной с 1812 года; русские моряки и артиллеристы, впервые со времен Наварина и Синопа, демонстрируют Европе, что их Отечество рановато вычеркивать из списка морских держав. Взрывам мин в теснинах Босфора и Дарданелл вторили пушки крейсеров в океанах русская военно-морская доктрина, родившаяся после унижения Крымской войны и подросшая на опыте морских баталий Севера и Юга, доказывает свою состоятельность. А тут изволь торчать в сонном Гельсингфорсе, где заведомо ничего не случится, до самой весны! Отстаивай редкие стояночные вахты на вмерзшем в лед мониторе, флиртуй с барышнями да предавайся нехитрым развлечениям