Отметим, что в отличие от столичных поминовений (в Петербурге и отчасти в Москве) организаторы региональных шествий не предпринимали усилий по выстраиванию образа конкретной территории, не использовали какие бы то ни было локальные знаки например, гербы. За монаршей колесницей повсюду выносили универсальные символы императорской власти золотую корону и ордена, в церемонии неизменно появлялось изображение двуглавого орла[155]. Это чрезвычайно значимый аспект: по сути, территория, через которую проезжал Печальный кортеж, не видела себя вне привязки к империи герб Российской империи словно бы делал местные гербы совершенно ненужными. Очевидно, для жителей этих регионов рассуждения о роли и значении конкретной губернии (не говоря уже об уезде) не имели смысла вне или хотя бы в параллель с предложенным властью имперским нарративом.
Вместе с тем, не стремясь продемонстрировать на визуальном уровне территориальную особость, регионы разворачивали поразительно яркую картину социального ландшафта, которая при этом могла разительно отличаться от того, что демонстрировали соседи. Иными словами, регионы рассказывали о себе а все описания такого рода, как уже упоминалось, попадали на стол новому императору через демонстрацию системы социальных иерархий[156]. При этом образ, сконструированный для верховной власти, оказывался в известной мере уникальным, даже несмотря на наличие в региональных процессиях одних и тех же сегментов и отделений.
Само по себе появление такой вариативности стало возможным в силу стечения обстоятельств, главным из которых стала неожиданность произошедшего. Александр I был первым российским монархом, скончавшимся вдали от столиц, и принять решение относительно многочисленных вопросов практического и церемониального характера, связанных с перемещением его останков по огромной территории, было задачей непростой. Сразу после кончины императора были созданы две временные структуры, в задачи которых входила организация перемещения тела монарха в столицу и его похороны Чрезвычайный комитет в Таганроге во главе с генерал-адъютантом князем П. М. Волконским и Печальная комиссия в Петербурге, которую возглавил князь А. Б. Куракин.
Переписка Волконского и Куракина демонстрирует, что, при всем желании первого следовать инструкциям из столицы, сделать это получалось далеко не всегда. Ответы на многочисленные вопросы (использование регалий, определение маршрута, охрана кортежа и пр.) в Петербурге находились небыстро[157]. Волконский ждал инструкций неделями и часто вынужден был решать вопросы исходя из собственного видения; планы и фигуры, «потребные для церемонии», он также рисовал самостоятельно[158]. Некоторые решения петербургская Печальная комиссия оставила на усмотрение находившейся в Таганроге вдовы Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны. Пребывавшая в тяжелом, подавленном состоянии, вдовствующая императрица, в свою очередь, перепоручала дела все тому же князю П. М. Волконскому. Иногда инструкции из столицы и вовсе приходили слишком поздно. Так, во время остановки в Бахмуте похоронный кортеж догнал прибывший из Петербурга И. В. Васильчиков, которому новый император Николай I поручил возглавить шествие. Однако эти полномочия по поручению императрицы Елизаветы Алексеевны уже исполнял В. В. Орлов-Денисов, и Васильчикову ничего не оставалось, как направиться обратно в столицу[159].
При этом движение кортежа по внутренним российским губерниям разворачивалось в условиях кризиса власти. Эпоха дворцовых переворотов не была забыта: внезапная смерть Александра I и восстание дворянской фронды в Петербурге вызвали множество слухов и домыслов, трактовавших смерть императора как подозрительную, связанную с отстранением от власти и убийством. Члены Печального кортежа, часто преодолевая собственное недоумение по поводу происходящего в Северной столице[160], были вынуждены периодически усиливать охрану процессии. Когда приехавший в Мценск тульский губернатор Н. С. Тухачевский привез известие, что фабричные, полагая, что гроб императора пуст, хотят остановить кортеж и вскрыть гроб, свита получила приказ проехать город с оружием наготове[161]. Во время нахождения в Москве войскам и вовсе были розданы боевые патроны, а у ворот Кремля стояли заряженные орудия[162].
При этом движение кортежа по внутренним российским губерниям разворачивалось в условиях кризиса власти. Эпоха дворцовых переворотов не была забыта: внезапная смерть Александра I и восстание дворянской фронды в Петербурге вызвали множество слухов и домыслов, трактовавших смерть императора как подозрительную, связанную с отстранением от власти и убийством. Члены Печального кортежа, часто преодолевая собственное недоумение по поводу происходящего в Северной столице[160], были вынуждены периодически усиливать охрану процессии. Когда приехавший в Мценск тульский губернатор Н. С. Тухачевский привез известие, что фабричные, полагая, что гроб императора пуст, хотят остановить кортеж и вскрыть гроб, свита получила приказ проехать город с оружием наготове[161]. Во время нахождения в Москве войскам и вовсе были розданы боевые патроны, а у ворот Кремля стояли заряженные орудия[162].
В итоге целый ряд решений, связанных с передвижением Печального кортежа по той или иной губернии от момента «обретения» гроба на границе вплоть до его передачи соседней территории, был отдан в руки местной администрации, прежде всего губернаторов. Вероятно, они же определяли то, каким надлежало быть катафалку в соборе, формировали структуру основного шествия и состав его участников, а также составляли список тех, кто назначался на дежурство «при гробе». Решение этих задач оказалось делом непростым, ведь местным властям приходилось в прямом смысле слова выстраивать иерархию из множества структур, существовавших параллельно друг другу.
Хотя направлявшиеся в столицу «Журнальные записки о печальном шествии» были наполнены пространными описаниями проявлений скорби и благоговения жителей южных, центральных и северо-западных областей империи, Николай I не был удовлетворен прочитанным. Конец практике, когда монарх в большей степени наблюдал, нежели контролировал происходящее, был положен через несколько месяцев после похорон Александра I. Когда в небольшом городе Белёве на пути из Таганрога в Петербург скончалась вдовствующая императрица Елизавета Алексеевна, очередная Печальная комиссия мгновенно выпустила два церемониала, определявших состав шествий и последовательность секций в рамках губернского и уездного сценариев. Отпечатанные церемониалы были разосланы по городам на пути траурного кортежа, а местным властям было предписано неукоснительно следовать этим инструкциям при организации шествий за гробом покойной императрицы[163]. Таким образом, свободе интерпретации того, как выглядела социальная иерархия на губернском или уездном уровне, был положен конец.
В целом история затянувшегося прощания с покойным Александром I[164] дает нам редкую возможность увидеть сразу несколько интерпретаций социальной структуры середины 1820х годов, сформированных при этом на столичном (петербургском и московском), губернском и уездном уровнях. Сравнив позицию центральной и региональной властей Российской империи, мы можем увидеть, в каком отношении и в какой степени подобные установки совпадали или, напротив, разнились, и попытаться обнаружить часто сложно идентифицируемый (особенно для великорусских регионов) взгляд территории на себя и реакцию на него власти.
В присланных Николаю I описаниях подробно документировались две позиции пересечение кортежем границы губернии или уезда и шествие за гробом до главного городского собора. В первом случае «Журнальные записки» обычно указывали, что при приближении к границе очередной губернии кортеж с телом монарха встречали губернатор, губернский и уездные предводители дворянства, дворянская депутация, митрополит, архимандриты и духовенство[165], а при переходе границы уезда городничий и духовенство[166]. При встрече неизменно присутствовали и военные. Представители социальных и профессиональных групп могли фигурировать в таких текстах и как «чиновники» или «прочие»[167].
Губернатор и депутации от дворян сопровождали тело монарха через всю губернию, а уездное дворянство при проезде по территории своего уезда. Печальная «эстафета» передавалась на границе административных единиц. Так, в «Журнальной записке о печальном шествии» по Слободско-Украинской губернии указывалось: «изюмское дворянство со своим предводителем сопровождало печальное шествие до границы уезда, а при вступлении в сей уезд приняло сопровождение дворянство Змеевского уезда со своим предводителем»[168]. В отдельных случаях в описаниях появлялась также и граница города: например, в записке об орловском шествии указывалось, что «полицмейстер встретил процессию на границе градской земли и следовал вперед оной»[169].
Губернатор и депутации от дворян сопровождали тело монарха через всю губернию, а уездное дворянство при проезде по территории своего уезда. Печальная «эстафета» передавалась на границе административных единиц. Так, в «Журнальной записке о печальном шествии» по Слободско-Украинской губернии указывалось: «изюмское дворянство со своим предводителем сопровождало печальное шествие до границы уезда, а при вступлении в сей уезд приняло сопровождение дворянство Змеевского уезда со своим предводителем»[168]. В отдельных случаях в описаниях появлялась также и граница города: например, в записке об орловском шествии указывалось, что «полицмейстер встретил процессию на границе градской земли и следовал вперед оной»[169].
Наблюдавший подобные церемонии передачи тела от города городу, от уезда уезду и от губернии губернии В. В. Орлов-Денисов доносил императору Николаю по поводу одной из них: «Нельзя умолчать, как трогательно было сие зрелище! Здесь целая губерния в лице ее избранных, вверяя другой священный прах того, кого, лишась один раз, как будто бы в другой раз навеки лишалась. Лития, совершаемая епископом Павлом, заглушалась рыданиями и наконец усерднейшее духовенство и преданное дворянство Слободской-Украинской губернии в последний раз лобызало гроб, запечатлев слезами искреннюю привязанность к Незабвенному. Тронутые до глубины души сим необычайным видением, едва сделали мы несколько верст, как новая сцена представилась изумленным взорам нашим. Здесь, одушевленные ревностию, граждане Белгорода в многочисленном собрании встретили шествие»[170].