После «обретения тела государя» и по достижении уездного или губернского города начиналась центральная часть действа шествие к собору. В центре процессии располагалась колесница с гробом, которая отделяла местных участников процессии от членов императорской свиты. Первые располагались перед колесницей, а вторые позади нее. Церемония традиционно «обрамлялась» войсками и состояла сразу из нескольких выстроенных определенным образом отделений или секций, которые представляли городские, уездные и губернские структуры управления и «депутации» представителей разных социальных слоев.
Важно отметить, что каждая подобная процессия была сформирована в иерархическом порядке, то есть ее отделения располагались от наименее к наиболее значимому объекту или корпорации. Шествие объединяло гражданскую и религиозную власть территории. При этом религиозная процессия, которую составляли священнослужители с иконами, хоругвями и крестами, была самой устойчивой в отношении состава участников[171]. Отметим, что, в отличие от петербургского шествия, в регионах этот сегмент был исключительно православным. По окончании процессии гроб с телом монарха вносили в собор, где, как правило, уже стоял приготовленный местным губернатором и дворянством катафалк[172].
В структуре региональных шествий мы можем увидеть как очевидные иерархии, повторявшиеся от одной губернии к другой практически без изменений, так и неочевидные, характерные для конкретной территории и/или связанные с позицией ее администрации. В первом случае обращает на себя внимание, что уголовный суд оказывался всегда предсказуемо «выше» гражданского, а последний обгонял по значимости совестный суд. Губернским архитектору и землемеру, которых «Журнальные записки» всегда отмечали отдельно, было предписано шествовать вместе с судейскими, при этом они были ниже чиновников гражданского суда, но статуснее представителей совестного суда. Врачи и почтовые служащие во всех шествиях оказывались «выше» гимназических учителей. Вместе с тем даже в рамках неизменных позиций, имевших своей целью привести все социальные страты и структуры местного управления к одному знаменателю, совмещение социальных статусов и должностей участников шествия могло вносить коррективы в, казалось бы, предписанную схему. Например, в Орле губернский предводитель дворянства был описан как «Правящий должность губернского предводителя дворянства Совестный судья», что давало возможность орловскому совестному суду быть упомянутым ранее всех других структур[173].
Однако именно неочевидные позиции, отличавшие то или иное губернское или уездное шествие от церемонии, организованной соседями, составляли уникальный образ территории, который предъявлялся новому монарху. Так, в Харькове заметную роль в процессии сыграли представители Харьковского университета и учебного округа, а также члены советов Института благородных девиц и кадетского корпуса[174]. В описании процессии, которая прошла в Курске, были отдельно упомянуты акушер и оператор (хирург)[175], а в Серпухове «два строителя монастырей Давидовский и Белопесоцкий»[176]. Все это имело целью показать Николаю I, что в его империи Харьков представлял собой крупный университетский город, центр воспитания и обучения молодого поколения, Курск был образцом попечения о здоровье и росте числа жителей, а уездный Серпухов являлся активно развивающимся православным центром.
Еще одной стороной, вовлеченной в выстраивание региональных шествий за гробом императора Александра I, стала свита монарха приближенные императора, сопровождавшие Печальный кортеж. Сложно сказать, где именно проходила граница их влияния на формирование структуры шествия в той или иной губернии, но, судя по всему, члены свиты вполне осознавали, что в регионах империи существовали свои (в том числе и скрытые от постороннего наблюдателя) социальные иерархии и/или отличающиеся от столичных представления и вкусы.
Необходимость иметь дело с уже сформированными на местах позициями вызывала у петербуржцев самые разные реакции и впечатления. Так, находившийся «при гробе» Н. И. Шениг с удивлением констатировал, что в Харькове «губернатор Муратов сделал было в соборе катафалк, но молодой граф Орлов уверил его, что это не нужно; тот велел снять его, и гроб должны были поставить на пол»[177]. Этот случай неприятно поразил приближенных Александра. Свита монарха, напротив, была тронута зрелищем, ожидавшим их в Курске. Здесь попечениями губернатора и его жены в соборе был устроен роскошный катафалк, который украшали слова «Наш Ангел на небесах!»[178]. Тверь впечатлила сопровождавших тело монарха не меньше: в соборе они обнаружили великолепный катафалк с балдахином в виде шатра с надписью «Он с горние зрит на нас»[179].
Показательно, что свита Александра I не считала возможным вмешиваться в местные конфликты или настаивать на том или ином варианте оформления церемонии. Например, в Харькове приближенные покойного монарха не приняли никакого участия в развернувшемся на их глазах столкновении губернского предводителя дворянства и членов совета Института благородных девиц и кадетского корпуса[180], споривших относительно старшинства в процессии. Очевидно, петербуржцы также сочли излишним препятствовать действиям курского губернатора, который, вопреки обыкновению, определил асессорами при генерал-майоре, выносившем орден Святого Георгия, статских чиновников[181].
Вместе с тем члены свиты, спокойно воспринимавшие местное распределение ролей и мест в иерархии, выстраивающейся вокруг гроба, активно противодействовали покушениям на их собственный статус. Например, в Новгороде они оказали решительное сопротивление генералу А. А. Аракчееву, который вознамерился встать на колесницу у гроба монарха, оттеснив императорских флигель-адъютантов[182].
В отличие от возвращавшейся из Таганрога свиты покойного монарха, столичная Печальная комиссия, особенно после восстановления порядка в Петербурге, пыталась воздействовать на региональные шествия по возможности системно. Так, в Северной столице отвергли идею князя П. М. Волконского, предлагавшего доставить останки императора в столицу, двигаясь максимально коротким путем через Смоленск[183]. Члены комиссии, стремившиеся создать образ страны, провожающей в последний путь своего монарха, отправили кортеж «большим трактом» через Москву, древнюю столицу, которая в дискурсе власти отвечала за легитимность.
Московская часть действа подверглась серьезной регламентации[184], став своего рода прологом к петербургскому действу. Здесь в шествии появились герольды, церемониймейстеры, а также участвовавшие позднее в петербургском действе радостный (золотой) и печальный латники[185]. Для оформления церемонии из московской Оружейной палаты были взяты царские шапки, а из Петербурга доставлена императорская корона и 11 орденов Александра I. Москвичей также снабдили знаменами, гербами на попоны лошадей, жезлами, плащами, шляпами и многим другим[186]. Шествие за гробом монарха в древней столице было подробно описано в печатном церемониале[187] и нашло свое визуальное воплощение в литографиях[188]. В отличие от региональных шествий, расходы на его проведение (более 98 тысяч рублей) не были возложены на местное дворянство, как это делалось в других губерниях, а оплачены из государственной казны[189].
По размаху московская церемония была вполне столичной[190]. Гроб с телом императора был доставлен к границе города, а затем провезен «по большой Пятницкой улице, через Москворецкий мост, мимо Лобного места, через Спасские ворота к Архангельскому собору»[191], усыпальнице Рюриковичей и Романовых в Кремле[192]. За гробом императора шел весь город от дворян и чиновников до мещан и студентов; здесь впервые появилось «шествие земель», выстроенное в полном соответствии с императорским титулом Александра I, от Москвы, Киева, Владимира и Новгорода до Казани, Астрахани, Польши, Сибири и, наконец, Ольденбурга[193].
По размаху московская церемония была вполне столичной[190]. Гроб с телом императора был доставлен к границе города, а затем провезен «по большой Пятницкой улице, через Москворецкий мост, мимо Лобного места, через Спасские ворота к Архангельскому собору»[191], усыпальнице Рюриковичей и Романовых в Кремле[192]. За гробом императора шел весь город от дворян и чиновников до мещан и студентов; здесь впервые появилось «шествие земель», выстроенное в полном соответствии с императорским титулом Александра I, от Москвы, Киева, Владимира и Новгорода до Казани, Астрахани, Польши, Сибири и, наконец, Ольденбурга[193].
Московское шествие сословий и учреждений (располагавшееся между шествием земель и секцией с орденами и регалиями) состояло из представителей как типичных для российских регионов структур, так и учреждений, эквивалента которым на территории, через которую проезжал Печальный кортеж, не существовало (например, Горное правление, Московская контора Коммерческого банка, Комиссия сооружения храма Христа Спасителя и др.). Интересно, что в московском описании не было обозначено специальное место для представителей дворянского сословия: очевидно, по мнению властей, московское шествие и составляли главным образом дворяне, потому отдельного сегмента в шествии для них запланировано не было[194]. Именно в этом действе впервые появились ямщики, открывавшие в древней столице шествие за гробом[195]. После Москвы ямщики стали неотъемлемой частью шествий в крупных городах, появившись, в частности, в Новгороде[196]. В целом очевидно, что по мере приближения к столичному региону петербургская Печальная комиссия стремилась прописать образ власти все более и более подробно. Значение приобретали позиции, не фиксировавшиеся на региональном уровне, такие как указание на обширность и одновременно связанность территории империи.
Рассмотрение того, как местные власти решали вопросы применительно к выстраиванию иерархической вертикали путем наложения друг на друга разных социальных полей, позволяет обнаружить формы коллективности, складывавшиеся в рамках (или даже помимо) традиционного сословного и конфессионального единства. Эта же перспектива дает возможность увидеть в действии формы продвижения конкретных людей или групп.
Предсказуемо самыми легкими оказались для региональной администрации вопросы, связанные с обозначением места дворянского сословия. Здесь повсеместно ставка делалась на указание высокого статуса и сословное единство. Так, например, губернские власти не испытывали сложностей с определением того, как следовало соположить социальное и территориальное. Вопрос о том, где в шествии должны были размещаться уездные предводители дворянства в уездной или в губернской части, был решен везде одинаково в пользу второй установки[197]. Дежурства у гроба монарха повсеместно организовывались с опорой на принцип дворянской солидарности. Мы не найдем в источниках случаи разделения свиты и местных дворян: представители княжеских, графских, баронских и просто известных дворянских родов шли в шествии или дежурили ночью у гроба покойного Александра I рядом с потомками куда менее именитых фамилий. Так, Волконские, Голицыны, Строгановы, Тютчевы и Загряжские оказывались рядом с Дренякиными, Кокошкиными, Чепынниковыми, Кологривовыми и Шкуриными, а офицеры лейб-гвардии вместе с чинами, например, Чугуевского уланского или Рыльского пехотного полков[198].