А почему бы и нет? Никому не принесет вреда, если я выскользну в этот хихикающий вечер и тайком оглянусь по сторонам. Неслышно, словно кошка, я выйду на след Рикера и принюхаюсь к ветру. Это послужит не только мерой предосторожности, но и явится прекрасным развлечением. Следопыт Декстер должен быть готовым. Кроме того, это вечер пятницы, и не исключено, что Рикер уедет из дому по делам, связанным со светской жизнью, например в магазин, где торгуют игрушками. Если он уедет, то я проскользну в дом Рикера и осмотрю его.
Итак, я облачился в свое самое лучшее одеяние ночного следопыта и отправился в небольшое путешествие через Коконат-Гроув по Мэйн-стрит и Тайгертейл-авеню к дому, где обитал Рикер. В округе преобладали здания, сложенные из бетонных блоков, и жилище Рикера ничем не отличалось от остальных. Дома располагались чуть в глубине, и к ним вели короткие подъездные дорожки. Его машина стояла на дорожке небольшая красная «киа», что породило у меня надежду. Красная, как ковбойские сапоги. Красный цвет, видимо, его цвет, и все свидетельствовало о том, что я нахожусь на верном пути.
Я дважды объехал вокруг дома. Когда я проезжал мимо во второй раз, в салоне автомобиля горел свет, и я успел увидеть лицо водителя. Сильного впечатления оно на меня не произвело. Щеки впалые, подбородок почти отсутствовал, и, кроме того, оно было частично скрыто длинной челкой и очками в большой оправе. Я не сумел разглядеть, во что человек обут, судя по его общему виду, он, чтобы казаться чуть выше ростом, вполне мог влезть в ковбойские сапоги. Рикер захлопнул дверцу, а я опять двинулся вокруг квартала.
Когда я снова проезжал мимо, машины уже не было. Я припарковался в паре кварталов от его дома, на маленькой боковой улице, и вернулся пешком, постепенно влезая в свою ночную шкуру. В соседнем доме света не было, и я сократил путь, шагая через двор. За зданием, где жил Рикер, находился гостевой домик, и Темный Пассажир прошептал мне: «Студия». Студия являлась естественной принадлежностью фотографической фирмы и идеальным местом для тайного хранения компрометирующих снимков. Поскольку Темный Пассажир редко ошибается в подобных вещах, я с помощью отмычки открыл замок и проник в помещение.
Все окна были наглухо заколочены изнутри, но свет из открытой двери создавал полумрак, и я разглядел типичное оборудование рабочей комнаты фотографа. Темный Пассажир прав. Я закрыл дверь и нащупал выключатель. Помещение наполнилось мрачным красным светом, которого, впрочем, вполне хватало для того, чтобы рассмотреть все, что надо. Рядом с раковиной стояли обычные кюветы и бутылки с химикатами. Слева от двери располагался прекрасный компьютерный центр с цифровым оборудованием. У дальней от двери стены находился металлический шкаф с четырьмя рядами выдвижных ящиков. С них я и решил начать. Минут десять я просматривал снимки и негативы и не нашел ничего более предосудительного, чем несколько дюжин фотографий голых младенцев на белом меховом ковре. Такие снимки называют «миленькими» даже те, кто полагает, что проповедник и политический деятель Пат Робертсон грешит чрезмерным либерализмом. В шкафу не оказалось потайных отделений, а иных мест, где можно спрятать снимки, я в помещении не видел.
Все окна были наглухо заколочены изнутри, но свет из открытой двери создавал полумрак, и я разглядел типичное оборудование рабочей комнаты фотографа. Темный Пассажир прав. Я закрыл дверь и нащупал выключатель. Помещение наполнилось мрачным красным светом, которого, впрочем, вполне хватало для того, чтобы рассмотреть все, что надо. Рядом с раковиной стояли обычные кюветы и бутылки с химикатами. Слева от двери располагался прекрасный компьютерный центр с цифровым оборудованием. У дальней от двери стены находился металлический шкаф с четырьмя рядами выдвижных ящиков. С них я и решил начать. Минут десять я просматривал снимки и негативы и не нашел ничего более предосудительного, чем несколько дюжин фотографий голых младенцев на белом меховом ковре. Такие снимки называют «миленькими» даже те, кто полагает, что проповедник и политический деятель Пат Робертсон грешит чрезмерным либерализмом. В шкафу не оказалось потайных отделений, а иных мест, где можно спрятать снимки, я в помещении не видел.
Времени у меня было в обрез. Ведь нельзя исключать и того, что Рикер отправился в магазин купить молоко. Он мог вернуться в любую минуту, и у него могло возникнуть неодолимое желание еще раз с любовью взглянуть на тех милых крошек, которых он запечатлел на пленке. Поэтому я поспешил к компьютеру.
Рядом с монитором возвышался стеллаж для компакт-дисков, и я просмотрел их. Отложив в сторону программные диски и те, на которых значилось: «Гринфилд» или «Лопес», я, кажется, наткнулся на то, что требовалось. Светло-розовый футляр, на котором очень аккуратными буквами начертано: «НАМБЛА 9/04».
Это вполне могло означать весьма редкое испанское имя. Но слово также подходило и к аббревиатуре «Норт американ мэн/бой лав ассошиэйшн». Ассоциация была весьма пылкой, хотя и организационно рыхлой группой, уверяющей педофилов, будто их ориентация полностью соответствует природе. Постулат способствовал возвышению любителей мальчиков в их собственных глазах. Что ж, это действительно природное явление. Так же как каннибализм или сексуальное насилие. Но все же заниматься подобным нехорошо.
Я прихватил диск с собой, выключил свет и выскользнул в ночь.
После возвращения домой мне потребовалось несколько минут для определения, что диск служил инструментом торговли, и его, видимо, приносили на сборища НАМБЛА, чтобы избранные уроды могли подобрать для себя картинки. Все фотографии на диске собраны по принципу миниатюрных серий, в стиле тех крошечных рисунков, которые так любили рассматривать грязные старики Викторианской эпохи. Каждая миниатюра сознательно слегка затуманена, так что детали не просматривались, но зато воображение работало вовсю.
Ах да, кроме всего прочего, часть снимков являлась профессионально обработанными и отредактированными версиями фотографий, которые я нашел на катере Макгрегора. И хотя красных ковбойских сапог я не обнаружил, найденного было вполне достаточно, чтобы удовлетворить даже самые строгие требования копа Гарри. Фотограф Рикер полностью вписывался в ассоциативный лист. С песней в сердце и с улыбкой на губах я отправился в постель, думая о том, чем мы с Рикером займемся завтра вечером.
В субботу утром, проснувшись позже обычного, я совершил пробежку по округе. Приняв душ и плотно позавтракав, отправился купить несколько совершенно необходимых вещей: новую катушку клейкой теплоизоляционной ленты и острый как бритва филейный нож. Поскольку Темный Пассажир начал, просыпаясь, потягиваться и разминать мускулы, я зашел в ближайший ресторан мясных блюд и заказал здоровенный нью-йоркский бифштекс, прожаренный, естественно, так, чтобы в мясе не осталось и следов крови. Затем я проехал к дому Рикера, намереваясь осмотреть его при свете дня. Рикер подстригал лужайку перед зданием. Я замедлил ход, чтобы лучше рассмотреть его. На его ногах были, увы, не красные ковбойские сапоги, а старые теннисные туфли. Рубахи на фотографе не было, и его хилое тело оказалось костлявым, дряблым и очень бледным. Но ничего, скоро я придам ему окраску.
День оказался весьма продуктивным и принес мне большое удовлетворение. Это был День Накануне. Когда зазвонил телефон, я тихо сидел дома, предаваясь весьма добродетельным размышлениям.
Добрый день, произнес я в трубку.
Ты можешь сюда приехать? спросила Дебора. Нам надо закончить кое-какую работу.
Что за работу?
Не будь говнюком, приезжай немедленно! велела она и бросила трубку.
День оказался весьма продуктивным и принес мне большое удовлетворение. Это был День Накануне. Когда зазвонил телефон, я тихо сидел дома, предаваясь весьма добродетельным размышлениям.
Добрый день, произнес я в трубку.
Ты можешь сюда приехать? спросила Дебора. Нам надо закончить кое-какую работу.
Что за работу?
Не будь говнюком, приезжай немедленно! велела она и бросила трубку.
Ее слова вызвали у меня раздражение. Во-первых, я не знал ни о какой незаконченной работе и, во-вторых, не был уверен в том, что являюсь говнюком. Чудовищем бесспорно, да. Но чудовищем весьма симпатичным, хорошо воспитанным и обладающим приятными манерами. Кроме того, меня вывело из равновесия то, как сестра бросила трубку. Ведь это означало, что, услышав ее приказ, я должен задрожать и кинуться его исполнять. Ну и наглость! Сестра или нет, тяжелый у нее удар или нет, не имеет значения. Никто не может заставить меня дрожать.
Однако я повиновался. Поездка до «Мутини» заняла времени больше, чем обычно. Была суббота, и предвечерние улицы кишели бесцельно слоняющимися людьми. Я медленно пробирался сквозь толпу, мечтая для разнообразия о том, чтобы вдавить педаль газа в пол и врезаться в эту бродячую ораву. Деборе все-таки удалось испортить мое прекрасное настроение.
Она не улучшила его и после того, как я постучал в дверь пентхауса. Когда Дебора открыла дверь, на ее физиономии было такое выражение, какое возникает только у копов, пытающихся разрешить кризисную ситуацию. Одним словом, моя сестренка всем своим видом напоминала обладающую отвратительным нравом здоровенную рыбину.
Входи! бросила она.
Слушаюсь, хозяин.
Чацки сидел на диване. В нем по-прежнему не было ничего колониального, вероятно, для этого ему не хватало бровей. Но все же у него был такой вид, словно он решил продолжать жить, из чего следовало, что затеянный Деборой проект перестройки развивается успешно. У стены рядом с ним стоял металлический костыль, а сам герой потягивал кофе. На столе перед героем стояло большое блюдо с датскими бутербродами.
Привет, дружище, произнес Чацки. Бери стул.
Я пододвинул стул, изготовленный, естественно, в колониальном стиле, и сел, прихватив по пути пару бутербродов. Чацки посмотрел на меня так, точно хотел выразить протест, но бутерброды было самое малое, чем он мог отблагодарить меня. Ведь я как-никак спас его от кровожадных аллигаторов и боевого павлина и даже сейчас жертвую субботой ради какого-то неизвестного мне отвратного дела.
Итак, начал Чацки, нам следует определить, где скрывается Хенкер. И это надо сделать быстро.
Кто? удивился я. Ты хочешь сказать, доктор Данко?
Его фамилия Хенкер, объяснил он. Мартин Хенкер.
И мы должны его найти? поинтересовался я, обуреваемый зловещими предчувствиями.