Похвальная любознательность, кивает преподаватель, тренер, словом Абрамыч. А инструменты зачем?
Так ведь это ж Италия, нельзя оставлять ничего в гостинице, утащат на раз.
И стул?
Мальчик прихватил из гостиницы стул. Обыкновенный стул, как во всех гостиницах. Не играют на виолончели стоя.
Ничего, ничего, от Абрамыча не приходится ждать неприятностей.
Конец сцены, давайте занавес.
Матвей заразился-таки от последней пьесы, толком им не услышанной, темпом. Такси, такси!
Piu presto, в аэропорт!
Какая музыка! восклицает уже известный ему таксист, смесь английского с итальянским. Bello! Bellissimo! швыряет монету нищему.
Матвей тоже хочет подать, но у него только доллары. Сотню-другую надо бы поменять на лиры, как у ребят были в банке. Красивые у итальянцев денежки. И маму предупредить.
Лиры скоро отменят, объясняет таксист. Скоро вообще все станет по карточкам, наличные ликвидируют. Нищим останется вымереть, как они будут жить? Правильно Матвей сделал, что по русской привычке рядом с водителем сел.
Поехали! Самолет когда?
О! восклицает таксист, масса времени! До аэропорта, до Фьюмичино, всего полчаса. Они заедут сейчас в один дом, надо поздравить крестника. Перемена маршрута не скажется на цене. Маттео не против? Они уже познакомились.
На улицах Рима теперь Матвей уже просит: помедленней, им овладевает чувство однажды виденного. Не на картинах и фотографиях, а раньше когда-то прежде ИнЯза, шахмат, прежде всего.
И не только замечает Матвей эту особого рода некрашенность стен, влепленные в них колонны в качестве строительного материала, все разные что стащили со всякой античности, из того и построили дом, но уже знает, чего ему ждать: выступающий угол церкви, белье на веревках зачем, они, кстати, трусы и лифчики свои вывешивают напоказ? и даже когда ошибается, и там оказывается вовсе не то, что предполагал, это чувство не исчезает все так же знаешь наверняка, что тебя ждет за следующим поворотом.
Жизнь подробна. Матвей вспоминает квартиру маминой мамы он помогал ее разбирать как в ней наставлены и навешаны были диваны, иконы, книги, картины, кресла, цветы без пустоты, без зазоров. Так учат детей рисовать: белого не оставляй, все закрашивай.
Что там говорит его новый приятель? Роберто, Марио? нет, все не то.
Надо быть осторожней, это Италия. Наверное, видел, как Матвей деньги ребятам давал.
Вот история: американский спортсмен, бегун, черный, чемпион мира и олимпийских игр, ограблен на огромную сумму четырнадцать тысяч долларов, что-то вроде того посреди улицы, на глазах толпы. Маленький мальчик ограбил. Острыми коготками впился чемпиону в руку или укусил даже, а из кармана целую пачку денег вытащил. Зачем ему столько наличными?
Кому мальчику? спрашивает Матвей.
Негру. Ясное дело, наркотики.
И что же, поймали мальчика?
Нет! Убежал! От олимпийского чемпиона! Тот привык по прямой, а мальчик бежал вот так вот зигзагами. Итальянец очень доволен успехом мальчика.
Разговор его перескакивает с одного на другое: Маттео русский, а у него подружка была или есть украинка. Одной рукой держит руль, а другой показывает лоб, нос, декламирует: Лес, полянка, холмик, ямка Произносит: польянка, льес, дотрагивается до выбритой головы. Странным образом, получается не похабно. Basta, enough, достаточно! Матвей знает, какие части тела имеются у украинки. Да и стихи у нас получше есть.
Дом как дом: черные ставни на окнах, белье, недоштукатуренная стена. Они несколько раз гудят. К ним выбегает женщина, растрепанная, с полуголым малышом на руках.
Витторио! кричит женщина, целует таксиста звонко.
Ага! Витторио.
Сует в машину к ним малыша, полуголого, в памперсах.
Витторио показывает малыша Матвею:
Крестник.
Матвей трогает пальчики на ногах ребенка все одинаковые, как будто на отделку их у кого-то не хватило терпения, нанесли только прорези на ступнях.
Крестник возвращен мамаше.
Все, забирай!
Она что же, не видит? они спешат!
У Матвея всего лишь час, надо успеть поменять деньги, оплатить телефон, маме дать знать, что жив. О, пусть Маттео не беспокоится.
Хочется и одному остаться, хоть на чуть-чуть: театральными впечатлениями Матвей на сегодня сыт. Витторио каким-то образом понимает все это вдруг. Он отвезет его рядом здесь на один из холмов, там, в воротах, есть чудо-дырочка. Что за чудо? Santo Buco Святое отверстие, увидит сам. А как насмотрится вниз пусть идет, в апельсиновый сад. И Витторио, когда поменяет деньги, заплатит за телефон, ему посигналит вот так.
Автомобилисты на них оборачиваются, Витторио делает им рукой а!
Они едут вверх по холму. Какие деревья! Красные, белые все в цвету. Этих деревьев он никогда не видел: олеандр, бугенвиллея мама ему их потом назовет.
Как же хочется, чтобы время текло помедленней! Остановиться, потрогать, хотя бы дотронуться.
Приехали, вылезай.
Темно-зеленая дверь, в двери дырочка.
Вниз потом, в сад. Осторожней с котами, предупреждает Витторио.
Ничего смешного. В римских садах и парках живут коты, боевые, драные, только что на людей не бросаются, их кормят мясными консервами, разве же это правильно? Ну что тут такого, Витторио? Почему бы не подкормить котов?
Пустая площадь, обрамленная белой стеной с лепниной. Надписи, много дат. Как-то обходились римляне без нулей? Mы Dарим Cочные Lимоны, Xватит Vсем Iх: M тысяча, D пятьсот, C сто.
Матвей уверен, что Витторио не обманул и в смысле денег, и в смысле чуда. Но чтобы увидеть чудо, надо, наверное, быть готовым к нему? Готовиться нет ни времени, ни терпения, и Матвей смотрит в дырочку.
Видит поросший зеленью коридор и в конце, как окно, проем. И в нем купол. Сан-Пьетро, Собор Святого Петра. Конечно, Матвей узнал его. А Сан-Пьетро, оказывается, не большой, просто маленький. На фотографиях он производил впечатление чего-то громадного, колоссального. Разумеется, плоское изображение искажает пропорции, но чтоб так!
Купол легкий, полупрозрачный, почти что призрачный. Чудо, действительно. Матвей смотрит и смотрит, иногда отрываясь проверить, не ждет ли кто-нибудь очереди припасть к отверстию. Нет, он один.
Пространство той площади, на которой стоит Матвей, превращается в комнату, тихую, угловую, за ней никаких помещений нет. Есть окно. Он один в бесконечно высокой комнате у окна в мир.
Прежде ничего подобного он не испытывал. Внеположенность. Одно из отцовских слов.
Так бы Матвей и стоял себе, если б не телефон. Тот ожил. Спасибо, Витторио.
Мама.
Как ты? спрашивает Матвей. Как себя чувствуешь?
Как-то чувствую, отвечает мама. Ты уже прилетел?
Я в Риме. Буду сегодня вечером.
Понятно. Удивиться у нее, видно, уже нету сил.
Кто-то опять пришел. Надо дверь открыть.
Он ждет, пока мама вернется, а сам спускается в сад. Комната, где он только что побывал, однажды возникнув, не исчезает в нем.
Вот, город-дом. Такое чувство, будет потом говорить Матвей, что он мерз, а город укрыл его одеялом.
Мама вернулась. Рассказывает, кто пришел. Незнакомые ему люди.
Москва, говорит она, так для нее и осталась чужой.
Он не знал. Он думал, что листья, осень То есть ничего он на самом деле не думал.
И куда?.. В Ленинград, обратно? Или со мной в Америку?
Куда скажешь, Матюш. Глава семьи теперь ты.
Они еще поговорят, потом. А сейчас у нее нету времени. Он пусть прилетает скорей, а она пойдет варить кофе для очередных посетителей. Она сегодня только и делает, что варит кофе.
Погоди минуточку Матвею все время приходится помнить, что тут же, неподалеку от мамы, находится мертвое тело отца. А то бы он рассказал ей про многое хотя бы про то, как ему понравилась музыка. И про это еще город-дом.
Она угадывает его мысли:
Неужели меня может расстроить, что тебе хорошо?
Погоди минуточку Матвею все время приходится помнить, что тут же, неподалеку от мамы, находится мертвое тело отца. А то бы он рассказал ей про многое хотя бы про то, как ему понравилась музыка. И про это еще город-дом.
Она угадывает его мысли:
Неужели меня может расстроить, что тебе хорошо?
Вход в апельсиновый сад находится чуть в стороне от дороги. Одна из створок ворот закрыта, перед ней стул, на стуле старуха с гроздьями синих вен на ногах. Лицо у нее больное, неправильное, с глазами что-то. Вот, нашлось место и для старухи. Что она делала в прошлой жизни? Сидела записывала, кто когда зашел-вышел? Портреты дуче складывала из пуговиц? Италия тоже видела всякое. Нет, для фашистки она молода.
Другая створка распахнута, Матвей входит в сад.
Апельсины всюду, на деревьях и под ногами, целые и раздавленные. Мальчик лет четырех-пяти, подбрасывает вверх мяч. Апельсин надеется сбить? Бросить мяч высоко у мальчика не получается.
Матвей трясет дерево, оно не толстое, очень крепкое. Несколько апельсинов падает. Он подбирает две штуки Витторио и себе. И еще один маме. Мальчик на его действия не откликается, продолжает бросать мяч.
Матвей пробует снять с апельсина шкуру, толстую, рыхлую, отделяется она с трудом. Выжимает в рот немножко горького сока. Апельсин несъедобный.
Дорожки, скамейки, трава. Котов не видно, куда-то попрятались.
Фонтанчик: каменное сооружение с выступающей из него волчьей металлической головой. Голова покрашена в красный цвет. Вода. Матвей припадает к пасти волчицы и долго пьет. Потом умывает лицо, руки они пахнут апельсинами, и долго ими еще будут пахнуть, и снова пьет.
Его ждут. Не его, конечно, а пока он освободит фонтанчик: пожилая дама, матрона, вся в черном. Неужели она способна согнуться таким же образом? Нет, рукой затыкает волчице пасть, и у той обнаруживается отверстие на переносице, струя направляется вверх. Попила, отошла. Вода снова идет из пасти.
В отличие от того, что часом раньше творилось на площади возле церкви, здесь нет никакого театра, фабулы: старуха, матрона, мальчик с мячом, да и он сам каждый пришел сюда за своим. Что-то, однако, их связывает, непостижимое. Случайностей нет, есть только непостижимость, непредсказуемость.
Запечатлеть, запомнить, облечь в слова. Забудутся некоторые подробности, вот что значит не записать. Да и не умеет он еще ничего толком выразить. Не надо воспринимать себя слишком всерьез, вот что.
Матвей перемещается к границе сада, противоположной от улицы. Невысокое каменное ограждение, за ним обрыв. Вид на Рим на мост через реку, зеленую, неширокую улыбается: река здесь, конечно же, никудышная, на купола соборов, крыши домов. И Сан-Пьетро на горизонте, занимает малую его часть. Теперь, при сравнении с прочими зданиями, видно: это очень, очень большой храм.