Глубина, высота. И причастность, присутствие, не чье-то его, Матвея, присутствие в мире, Матвей его часть. Странно, он столько делал всего учился, соревновался, переезжал, и ничто не давало ему того ощущения собственного присутствия, которое в нем родилось за последний час.
Время совсем замедлилось, почти что остановилось.
Гудки: Витторио. Сейчас, сейчас, друг.
Когда он в последний раз испытывал это чувство даже не радости ясности, полноты, отчетливости, такое большое, что кажется невозможным, небезопасным удерживать его целиком внутри?
Домашнее задание, этюд: у белых три пешки, у черных две, одна из которых рвется в ферзи, слон и конь. Белые делают ничью. Матвею лет десять-одиннадцать, он долго думает над этюдом и вдруг понимает, как он устроен, находит решение. Какая красота, смотри, мама! Дрожит от радости: я хожу так и так, пешку не удержать, да только она превращается не в ферзя в коня! Иначе вилка, ходи за черных! Запирай, запирай короля! А теперь пешку двигай, но в ферзя и тебе превращаться нельзя, будет пат, как же ты ничего не видишь! Конечно, в ладью. Но у меня имеется, между прочим, вот такой ресурс. Чего ты смеешься? Получается что? Ты выиграл, говорит мама. Нет, ничья! Погляди два белых коня против твоей ладьи! Совсем другие фигуры, чем были вначале! Здорово, правда же?! Ему и радостно, и досадно надо на доску смотреть, а она куда?
Теперь шахматные программы решают этюды мгновенно, да и Матвей уже нечувствителен к плоской их красоте.
Витторио гудит, что есть сил. Тише! Силенцио!
Витторио гудит, что есть сил. Тише! Силенцио!
Светит солнце, на город и на него. Матвей поворачивается к солнцу лицом, он любит солнце. Честное слово, как будто кто-то лично о нем заботится.
Гудки становятся беспрерывными. Матвей машет рукой, бежит.
Когда закончатся отпевание, похороны, девять дней, и родственники разъедутся, и они останутся с мамой вдвоем, он ее спросит: ты знала?
Она не станет уточнять, о чем. Скажет:
Знала. С самого начала знакомства с твоим отцом.
А Матвей, как ей кажется, правильно сделал, что поменял фамилию?
Мама кивнет.
Хотя улыбнется грустно, красивая была фамилия.
июль 2011 г.
Человек эпохи Возрождения
повесть
Кирпич
Сероглазый, подтянутый, доброжелательный, он просит меня рассказать о себе.
Что рассказывать? Не пью, не курю. Имею права категории B.
От личного помощника, говорит, ожидается сообразительность.
Позвольте задать вам задачку.
Хозяин барин. Хотя, что я маленький, задачки решать?
Кирпич весит два килограмма плюс полкирпича. Сколько весит кирпич? Условие понятно?
Чего понимать-то?
Четыре кг.
До меня ни один не ответил. Так ведь я по второй специальности строитель.
А по первой?
А по первой пенсионер. В нашей службе рано выходят на пенсию.
Виктор, вроде как младший хозяин, я покамест не разобрался:
Пенсия маленькая?
Побольше, чем у некоторых, а не хватает. Старший ставит все на свои места:
Анатолий Михайлович, вы не должны объяснять, для чего вам деньги.
Я, вообще-то, Анатолий Максимович, но спасибо и на том. В итоге он один меня тут по имени-отчеству, а Виктор и обслуга вся, те Кирпичом зовут. Ладно, потерпим. Главное, взяли.
Высоко тут, тихо. Контора располагается на шестнадцатом. Весь этаж наш. А на семнадцатом сам живет. Выше него никого нет. Кабинет, спальня, столовая, зала и этот жим, джим.
Лучше шефа сейчас никто деньги не понимает. Слышал от Виктора. Мне, говорит, до него далеко пока.
Виктор небольшого росточка, четкий такой, мускулистый. Я сам был в молодости как он. Заходит практически ежедневно, но не сидит. На земле работает, так говорят, удобряет почву. Проблемы решает. Какие не знаю. Мои проблемы чтоб кофе было в кофейной машине, лампочки чтоб горели, записать, кто когда зашел-вышел. Хозяин порядок ценит ничего снаружи, никаких бумажек, никакой грязи, запахов. Порядок, и в людях порядочность.
Наша контора, говорит Виктор, одна большая семья. Кто этого не понимает, будет уволен. Так-то, брат Кирпич.
Два раза мне повторять не надо.
Я сколько здесь? с августа месяца. Большая зала, переговорные по сторонам, кухонька, лестница на семнадцатый. Тихо тут, как в гробу. Мировой финансовый кризис.
Сижу в основном, жду. Чего-чего, а ждать мы умеем. Смотреть, слушать, ждать.
У богатых, как говорится, свои причуды: шеф вон на пианино играет. Все правильно, в Америке и в семьдесят учатся, только мы не привыкли. Завезли пианино большое, пришлось стены переставлять. Надо так надо. Я ж говорю, у богатых свои причуды.
Ходят к нам Евгений Львович, хороший человек, и Рафаэль, армянин один, музыку преподает. Виктор называет их интели. Интеллигенция, значит. Только если Евгений Львович, чувствуется, действительно человек культурный, то Рафаэль, извините, нет. Вот он выходит из туалета, ручками розовыми помахивает и к Евгению Львовичу. На меня ноль внимания, будто нет меня.
В клозете не были? Сильное впечатление. Разве станет культурный человек о таких вещах? Тем более с первым встречным. А вы, позвольте спросить, с патроном чем занимаетесь?
Я историк Историей. Евгений Львович оглядывается, будто провинился чем. Вид у него не сказать чтоб здоровый, очки прихвачены пластырем. И каждый раз так задумается и говорит: Все это очень печально.
А хозяина стали они звать патроном. Патрон да патрон.
Давно, Евгений Львович, с ним познакомились?
Чего пристал к человеку? Ты сам с Евгением Львовичем познакомился только что. Урок кончился и давай, топай.
В конце октября. На Лубянке, у камня. Знаете Соловецкий камень?
Ага, говорит Рафаэль. А что он там делал?
Ох, какие мы любопытные, всюду-то мы норовим нос свой просунуть! Не нравится мне Рафаэль. Хотя я нормально, в общем-то, ко всем отношусь. Кто у нас не служил только.
Шел мимо, толпа, подошел отвечает Евгений Львович.
Потом патрон домой его повез, в Бутово. О, думаю, Бутово. Мы соседи, значит.
Никогда прежде не ездил с таким комфортом.
И чего ты, думаю, расстраиваешься? Все когда-нибудь в первый раз.
Беседовали, представьте себе, говорит, о патриотизме.
У Рафаэля сразу скучное лицо.
Но разговор получился славный, я кое-что себе уяснил. Знаете, когда имеешь дело только с людьми из своей среды, многое как бы само собой разумеется
Да чего ты перед ним извиняешься? думаю.
Евгений Львович про женщину рассказывает про одну:
Представьте себе, муж расстрелян. Обе дочери умерли. В тюрьме рожает мертвого ребенка. И такой несгибаемый, непрошибаемый патриотизм. Что это, по-вашему?
Рафаэль плечом дергает:
Страх. Не знаю. Коллективное помешательство.
Вот и наш с вами, как вы его назвали? патрон высказался в том же духе. А по мне нет, не страх. Книгу Иова помните?
Рафаэль кивает. Как они помнят! Все у них, главное, какое-то свое.
Перед Иовом ставится вопрос: да или нет? Говорит он миру, творению да или, как жена советует
Похули Бога и умри.
Вот-вот. Именно. А ведь Советский Союз для тех, кто тогда в нем жил, и представлял собой весь мир. Так что
Это натяжка, Евгений Львович. Многие помнили еще Европу.
Кто-то помнил. Как помнят детство. Но оно прошло. И осталось вот то, что осталось. Советский Союз и был настоящее, все. Теперь у нас есть заграница. А тогда: либо да, либо нет, похули и умри.
Рафаэль голову склонил набок:
Что-то есть в этом. Можно эссе написать.
Евгений Львович уже не таким виноватым выглядит.
Какой у вас, Рафаэль, практический ум!
Был бы практический Рафаэль глазами обводит контору. Десять лет на коробках. И какой же историей вы занимаетесь? Советской? ВКП (б)? Патрон ее в институте должен был проходить. Ему ведь сколько? Лет сорок?
Нет, улыбается Львович. Смотри-ка ты, улыбнулся! Нам пришлось начать сильно издалека. Мы занимаемся, скажем так, священной историей. В начале сотворил Бог небо и землю.
Чего он так голос-то снизил?
Да-а Рафаэль поводит головой влево-вправо, а в глазах смешочек стоит. А ведь это замечательно, разве нет? Дает, так сказать, шанс. Ведь ученик-то наш! С вами историей, от Ромула до наших дней, со мной музыкой! И тут же спорт, наверняка какой-нибудь нетривиальный, финансы В которых мы с вами, я во всяком случае, ни уха ни рыла, но зато весьма, прямо скажем, нуждаемся! Не поймешь Рафаэля, серьезно он или издевается? Где финансы, там математика. Что-то он мне сегодня про хроматическую гамму втолковывал, про корень какой-то там степени Широта, размах! Просто человек эпохи Возрождения!
Львович бормочет: да, мол, в некотором роде
Знаете, говорит вдруг, что он после той, первой встречи нашей сказал? На прощание. Наш разговор произвел на меня благоприятное впечатление. Вот так.
Опять Рафаэль принимается хохотать, а потом вдруг дико так смотрит:
Позвольте, Евгений Львович, он что же, Ветхого Завета совсем не читал?
Ни Ветхого, ни, скажу вам
Подождите, послушайте, ведь они все теперь поголовно в церковь ходят! Их же там, я не знаю, исповедуют, причащают!
Львович как-то сдулся весь. Лишнего наболтал. Понимаю. Так ведь это ж не он, а Рафаэль этот все.
Не знаю, не знаю Да, причащают Очки снял, трет. Как детей маленьких. И тихо совсем сказал, но я расслышал: Не знаю, как вы, Рафаэль, но я работой здесь дорожу. Во всех отношениях. Вздохнул потом: Все это очень печально.
А тут и звонок. Рафаэль вскакивает:
Ваш выход. Был рад познакомиться. Вы тоже понедельник-четверг? Продолжим как-нибудь у меня? Если только, подмигивает, наглый черт, разговор произвел на вас благоприятное впечатление. Мы близко тут, на Кутузовском. Жена, правда, ремонт затеяла
Во как, оказывается. На Кутузовском. Красиво жить не запретишь. Ясно, зачем тебе частные уроки. Или врешь нет квартиры у тебя на Кутузовском?
Рафаэль, тот раньше приходит, а Львович после обеда. У нас нету обеда, но так говорится. Где-то, короче, в три.
А про Кутузовский не соврал Рафаэль. Я пробил по базе. Семь человек прописано: его сестра, жены сестра, дети Вот у Евгения Львовича ни жены, ни детей. Он и мать. Мать двадцать четвертого года, он пятьдесят седьмого.
Сегодня Рафаэля очередь представляться, похоже.
А меня он, вообразите себе, сам нашел. И краснеет от удовольствия. Наполовину седой уже, а краснеет, как мальчик. Изумительная история, всем рассказываю. Патрон любит окрестности обсматривать в бинокль. В свободное от построения капитализма время. И вот он видит, а, проходя мимо, и слышит, что дня изо день, из года в год какие-то люди, молодые и уже не очень, с утра до ночи занимаются на инструментах. Девочки и мальчики таскают футляры больше их самих. Потом наш патрон узнает, сколько зарабатывает профессор консерватории, каковы вознаграждения за филармонические концерты, сколько своих средств расходуют музыканты, чтобы сделать запись. И обнаруживает, что у всей этой нашей деятельности почти отсутствует финансовая составляющая, понимаете? Как у человека с живым умом, но привыкшего оперировать экономическими категориями, у него просыпается интерес. И вот он приглашает меня Дело в том, что весной вышла в свет, опять он краснеет, Новая музыкальная энциклопедия, созданная, э-э вашим покорным слугой