Положи наконец винтовку. Нет, он не в силах прервать наблюдение за жизнью праздничной, праздной, паразитической. Все они консерваторская братия, мальчики Костики, их папаши, народец, пачкающий стены монастырей, паразитируют на людях, занятых делом.
А праздник внизу продолжается. На месте брюнетки девочка толще нее, моложе, и ниже, и тоже черненькая. Брюнетка-штрих. И парень лохматый, как Рафаэль. Виолончельный футляр свой поставил на тротуар. Руками размахивает, веселое что-то, видно, рассказывает, девочка сгибается от хохота пополам, потом распрямляется, толкает виолончелиста в грудь. Чему они все так радуются? Неужто смешно? Тусуются детки. Всем подавай веселья. Веселья и левых денег. Хоть на виолончели играй, хоть на рояле, хоть пой.
Пора перестать подглядывать за этой бессмысленной жизнью и позвонить туда, где ждут его, в банк, но происходит ужасная вещь. Изо рта у брюнетки лезет пузырь, бледно-розовый. Парень-виолончелист пробует попасть по нему рукой, девушка уворачивается. А пузырь растет и растет. Что здесь смешного? гадость, жвачка, как та, что прилипла к штанам его позавчера. Скоро пузырь займет уже, кажется, весь прицел. Ну же, лопни! И, не желая никому причинить вреда, он нажимает на спусковой крючок.
Здесь далеко от места событий, и ему совершенно не слышно, что происходит там. Вместо того чтоб отпрянуть мало ли что у стрелка на уме, недоумки сбились все в одну кучу, сгрудились над жертвой, заслонили ее собой, так что не видно, жива она или нет, размахивают руками, выбегают на проезжую часть, указывают в направлении его переулка. Бараны, стадо.
Постепенно реальность доходит до его сознания. Винтовка не стояла на предохранителе. И в патроннике был патрон. Какая клавиша отменяет последнее действие? Нет такой. Отмены не предусмотрено. Скоро за ним придут.
Дорога перегорожена милиционерами. Пропустите же скорую! Кажется, вся консерватория повылезала на улицу. Что проку в толпе? Расступитесь, разойдитесь, разгоните машины. Как топорно все делается!
Тем не менее скоро за ним, вероятно, придут. Он и не думает прятаться.
Его будут трогать чужие руки, чужие люди станут говорить ему ты. Он вынужден будет им отвечать. Нет, так не будет. Случилось нечто постыдное, необратимое, неустранимое. Не повезло. Надо теперь устранить себя.
Сердце? Где сердце? Не в груди, где-то выше, почти что в горле. Снял ботинок, носок. Так убил себя какой-то известный деятель. Большим пальцем ноги. У его винтовки недлинный ствол. Он дотянется. Или петельку накинет на спусковой крючок.
Пора или ждать? Никто не идет. Влезает ногой в ботинок. Окно настежь, он начинает дрожать.
Бумагу, ручку. компенсацию пострадавшей. Он не знает ни имени, ни фамилии. И даже убил или не убил, не знает. огромную компенсацию. Дело Виктору. Можно не беспокоиться, Виктор все сам возьмет. Что еще? Пишет: несчастный случай.
Никто не идет. Надоело, надо решиться, все надоело. Пора? Сейчас: раз и нет его. Телефон звонит. Кто? Не смотреть. Пора.
Он никому не хотел сделать ничего плохого.
Интересно, что до последней секунды сохраняется способность соображать.
Кирпич
Теперь тут Виктор, наверху и внизу. С ним проще.
Все, брат, я теперь твой патрон. На ты и без этих, без заморочек. Что имя мое означает, знаешь?
Откуда мне знать? Оказывается победитель.
Ладно, проверим твои умственные способности. Кирпич весит один килограмм и полкирпича. Сколько весит кирпич?
Нормальный полнотелый? спрашиваю.
Нормальнее не бывает.
Четыре кг.
Виктор смеется, он вообще теперь много смеется:
Почему четыре?
За кого меня держат? Полнотелый кирпич, столько весит. Я же строитель.
январь 2011 г.
Цыганка
рассказ
Он и человек разумный, и врач неплохой, мы хотим лечиться у таких, если что.
Врач, две работы денежная и интересная. На интересной он думает: настоящая работа, врачебная, денег только не платят. А человек он молодой, ему нужны деньги. Маленькие дети, сиделка для бабушки, машина ломается, много желанных предметов, много всего вокруг, не стоит и объяснять. Но дольше, чем на несколько секунд, он о деньгах не задумывается. Нужны и все.
Денежная работа вызывает, напротив, долгие размышления. Я небесталанный, думает он, молодой бабушка жива, разумеется, молодой, многое надо успеть, на что я жизнь трачу? Он знает, на что ее тратить: жить, думать, чувствовать, любить, свершать открытья. Отец ему говорил, назидательно, тяжело: занимайся тем, что имеет образ в вечности. И стихи читал, другие и эти. Давно это было, больше десяти лет уже, как нет отца.
Интересную работу его вообразить легко: смотреть больных в клинике, радоваться, когда помог, сделал что-нибудь новое, диагноз редкий поставил, огорчаться ну тоже, конечно, когда больные умирают или приходится много писать. Того и другого хватает: скоропомощная больница, дежурства, но он хороший врач, мы уже говорили.
Кое-как платят и здесь: благодарные больные, их родственники. Гонораров себе он не назначает: мало ли что все, он не все.
Денежную работу представить себе сложнее. Вот что это: возить за границу больных эмигрантов. Есть такая организация отправляет людей насовсем в Америку, под присмотром. Евреи, баптисты, бакинские армяне, курды, странные люди куда они едут, и как это все работает? Люди странные, и занятие странное возить их, но хорошо платят: шестьсот долларов за перелет.
И вот сегодня, в пятницу, передать дежурство, забрать медицинские причиндалы, попасться на глаза начальству и к часу в аэропорт, в Америку лететь, в который раз? он давно уже сбился со счета. Быстренько сдать больного да, надо еще из Нью-Йорка долететь до конечного пункта, на этот раз близко Портленд, там его встретят друзья: два часа и они уже в Бостоне, и в Америке все еще пятница. Деньги заплатят в Нью-Йорке, с больным он расстанется в Портленде, друзья муж с женой, его однокурсники, рано поженились, рано уехали, любимые, надежные не дадут истратить ни цента, а утром отвезут его прямо в Нью-Йорк как раз туда собирались, они любят Нью-Йорк, они любят все, что идет их с ним дружбе на пользу. Будет суббота. Он вернется домой в воскресенье, выспится и на работу, главную, интересную. Так каждый месяц.
Но когда он собрался уже идти, выходит заминочка Губер. Больную одну надо глянуть. Губер заведующий коммерческим отделом обидчивый, вялый, мстительный, в сознании врачей вор. От коммерческих больных одни неприятности, а деньги все равно не врачам идут. Заметьте, Губер просил не сам, а через медсестер. Сам бы он выразился в том духе, что вам, мол, все равно делать нечего, так что посмотрите пациентку, пожалуйста.
Он посмотрит, но быстро. Где она? в коридоре.
Сестра, тихо:
Цыганка.
Он цыганку одну уже полечил месяца два назад. Странная была женщина, нетипичная. Сестры предупреждали: поосторожнее с ней. Молча разделась по пояс, как велено, без обычных вопросов: Бюстгальтер снимать? Торжественность и презрение. Молча повернулась на левый бок, когда надо было. Без шуршания женского, безо всяких фру-фру, без Ой, это сердце мое так булькает? Очень резко взяла заключение. Кажется, сказала: Спасибо. Чувствовалось: ненавидит она их, слово в голову пришло вертухаев. Раз в форме, пускай в медицинской, в халатах, в пижамах, то кто же они? вертухаи. Куда она так торопится? Сестра объяснила: женщина в микрорайоне известная, наркотики продает. Сестры все знают, они ведь живут тут, им удобней работать по месту жительства. Так что торопится женщина дело делать. Сын у нее еще взрослый, девятнадцать лет, не в его дежурство это было, умер. Вот отчего такая торжественность. Ладно, ничего серьезного, да и цыганка она какая-то ненастоящая. Худая, стриженая. С фамилией искусственной что-то такое, как будто русское, цирковое. Замужем, интересно? Сестры и это знают: первый повесился, нынешний муж без ног, попрошайка. Честно говоря, достали эти несчастия. Ну, врач не должен так думать, тем более говорить.
Сегодня другая цыганка. Та была относительно молодая, эта старая.
Что у них с нашим Губером? удивляется медсестра. Всей правды мы никогда не узнаем.
Зовите ее, быстро только.
Суетливая бабка с невнятной речью, рыжие, неаккуратно крашенные волосы, руки грубые, отеки вокруг перстней, отеки лица, ног. Пестро одета бабка, наши не так одеваются.
Сестра ворчит: вот укуталась!
Тепло уже, бабушка, апрель!
И что, что апрель? ей всегда холодно.
Хорошо, что ее беспокоит? Они спешат.
Цыганка мямлит, не разберешь. Сколько ей лет? Она и возраст назвать свой не может!
Бабка, ты не в гестапо, взрывается медсестра, говори!
Нельзя так с больными, особенно коммерческими, от Губера.
Им надо записать ее год рождения.
Пиши двадцатый
А на самом деле какой?
Двадцать восьмой напиши Тридцатый.
По документам двадцатый, но не выглядит цыганка на семьдесят девять. Что за галиматья? Галиматня, говорит Губер, он из Молдавии. Его не поправляют, а за глаза смеются.
Спросим: сколько ей было во время войны? Не помнит. Какой войны? Войну не запомнила? Да где она жила?
Отвечает:
В лесу.
В лесу? Что делала?
Сестра смотрит на него: неужели же он не понимает, что они делают?
Цыганка:
Песни пела.
Песни? В лесу? Давайте, раздевайте ее совсем.
Сестре его явно не по себе.
Таблеточки назначь, получше, просит цыганка.
Раздевайте, раздевайте. По кабинету распространяется удушливый запах.
Обрабатывать надо опрелости, злится сестра. Ну и вонь!
Протрите вот тут. И тальком. Нечистая бабка, что говорить.
Он смотрит ее на аппарате сердце большое, хорошо видно. Действительно, сильно больная. Положить бы. Сейчас он распорядится. Сестра возражает: пропадет что-нибудь из отделения, а кому отвечать?
Бабка и сама не хочет лежать в больнице:
Таблеточки получше назначь
Ладно, пятнадцать минут еще есть, йод давайте, спирт, катетер, перчатки стерильные, новокаин. Ставит метки на спине у нее фломастером:
В легких вода накопилась, сейчас уберем.
Сестра качает головой: только посмотреть просили, Губер будет не рад. А мы ему ничего не скажем, вашему Губеру. Проводить через кассу не надо.
Что там бабка бормочет? Она не русский человек, не может терпеть боль. И не придется, укольчик и все.
Пусть жидкость течет, он напишет пока.
Полтора литра в итоге накапало.
Легче дышать?
То-то же. Он дописывает заключение. Пусть дадут ей таблетки получше, просит цыганка, снова уже одетая, и будет им счастье.
Счастье? кривится сестра.
Он знает, что она хочет сказать: от цыган все несчастья. Нет, он кривиться не станет не из суеверия, а так.