Таблеточки получше, повторяет бабка, и чтоб сочетались, ты понял зубы оскаливает золотые.
С чем они должны сочетаться? С гашишем? Или с чем пожестче? Бабка пугается: зачем так говорить? Рюмочку она любит, за обедом. Ну, если рюмочку Да, отличные таблетки. И сочетаются.
Счастье, думает он, надо же! Счастье.
Цыганка принимается совать ему смятые деньги. Там одни десятки, ясно видно. Он отводит ее руку какая, однако, сильная! а сам понимает: все дело в сумме, были б тысячные бумажки, он бы, возможно, взял. Так что гнев его деланный, и всем это ясно, кроме, как он надеется, медсестры.
Разве можно в таком виде к доктору приходить? возмущается та, выпроводив цыганку.
Медсестра у него нервный, западный человек! Окна открыла настежь, прыскает освежителем. Все, он пошел.
Вы меня извините, произносит сестра, но таких вот, как эта, вот честно говоря, ни капельки не жалко. Таких, я считаю, не следовало бы лечить.
Сейчас она скажет, что Гитлера в принципе не одобряет, хотя кое в чем Какой там западный человек, просто дура! Выходя уже из больницы, обгоняет цыганку. Та хватает его за рукав: дай погадаю! Нет, мерси. Дорога дальняя, он и так знает, что его сегодня причем уже ждет.
Он ездит в Шереметьево на машине и долго, и расточительно, но он привык, хотя всех-то вещей с собой медицинская сумка, книжка, рубашка, трусы-носки. Все, кроме сумки, он сегодня забыл, почти что сознательно: так и не придумал себе чтения, а переоденут его бостонские друзья после поездок к ним в его гардеробе всегда происходят улучшения. Читать он не будет, послушает музыку, у него с собой ее много и на любое состояние души.
Медсестра у него нервный, западный человек! Окна открыла настежь, прыскает освежителем. Все, он пошел.
Вы меня извините, произносит сестра, но таких вот, как эта, вот честно говоря, ни капельки не жалко. Таких, я считаю, не следовало бы лечить.
Сейчас она скажет, что Гитлера в принципе не одобряет, хотя кое в чем Какой там западный человек, просто дура! Выходя уже из больницы, обгоняет цыганку. Та хватает его за рукав: дай погадаю! Нет, мерси. Дорога дальняя, он и так знает, что его сегодня причем уже ждет.
Он ездит в Шереметьево на машине и долго, и расточительно, но он привык, хотя всех-то вещей с собой медицинская сумка, книжка, рубашка, трусы-носки. Все, кроме сумки, он сегодня забыл, почти что сознательно: так и не придумал себе чтения, а переоденут его бостонские друзья после поездок к ним в его гардеробе всегда происходят улучшения. Читать он не будет, послушает музыку, у него с собой ее много и на любое состояние души.
В Шереметьеве его ждут огорчения. Во-первых, что, впрочем, не страшно, больная досталась тяжелая старушка с ампутированными ногами, слепая, с мочевым катетером, у старушки сахарный диабет. Предстоит колоть инсулин, выливать мочу, каталки заказывать. С ней, однако, разумный как будто муж ничего, долетим. Много хуже другое он промахнулся с Портлендом. В билете не Портленд, штат Мэн, меньше двух часов на машине от Бостона, а другой Портленд, штат Орегон, на противоположной стороне Америки.
Надо же так обмишуриться, тьфу ты! Он рассказывает окружающим люди из таинственной организации, отвечающей, в частности, за билеты, смеются: не такого уровня несчастье, чтобы сочувствовать. Эх, предупредить друзей вот расстроятся! Он из Нью-Йорка им позвонит. Не несчастье, но лажа.
Ребята из службы безопасности секьюрити, русские знают его давно, не шмонают, а так поводят руками в воздухе: Взрывчатые вещества, оружие есть? улыбаются, он и им рассказывает про передрягу с Портлендом. Портленд, говорят ничего, не так страшно, вот Окленд есть в Новой Зеландии и в этой, ну, где? он подсказывает: в Калифорнии, да, так один мужик Простые ребята, но есть в них какой-то шарм. Ему нравится постоять с ними, поразговаривать. Опять-таки, униформа их, видимо, действует.
Сейчас он в который раз? выслушает историю про то, как американка везла с собой кошечку их помещают в специальные клетки, сдают в багаж, а кошечка сдохла, грузчики шереметьевские ее выкинули, чтобы не было неприятностей, а в клетку засунули другую, живую, кошку, отловили тут где-то, и американка настаивала на том, что не ее это кошка, потому что ее была мертвая, и везла она ее на родину хоронить. Возвращалась откуда-то. Из Челябинска. В прошлый раз было наоборот американка с дохлой кошкой прилетела из Филадельфии. В сегодняшнем виде история выглядит естественней, и все равно она, конечно, выдуманная, и американцев ребята называют америкосами и пиндосами новое слово, нелепое, секьюрити и в Америке не были, но каждый раз он смеется. Все, пора в самолет.
Когда воротимся мы в Портленд, нас примет Родина в объятья! поет один из парней.
Прокатился бы я вместо тебя, доктор, говорит другой мечтательно, на небоскребы на ихние посмотреть.
Нет, ребята, медицина это призвание.
Прощай, немытая Россия! произносит молодой человек, сидящий через проход.
Стандартный для отъезжающего текст при нем его произносили не раз. Вначале, когда начинал летать, ждал человеческого разнообразия эмиграция, серьезный шаг, потом понял: работа как в крематории или в ЗАГСе, ограниченный набор реакций.
Взлетаем. Перекреститься тихонько, чтобы не думали, что ему страшно и не пугались, на самом деле ничего от тебя не зависит. За рулем, на скользкой дороге, в темноте намного страшнее.
Самолет неполный, но не сказать чтоб пустой. Два места у окна его. Следующие двое суток предстоит провести в пути. Два дня жизни в обмен на шестьсот долларов. Друг отца, бывший политзэк, рассказывал: труднее год сидеть, чем пятнадцать лет, год только и ждешь, когда выпустят, не живешь. Что же тогда говорить про поездку длиной в два дня?
Надо бы встать, проведать больную. Или еще подождать? Не лень даже, а профессиональная неподвижность, он всегда презирал ее в реаниматологах.
Есть в этом странном деле и свои способы сплутовать. Например, сделать вид, что ты здесь случайно, по своим делам летишь: пассажиру плохо, а тут русский доктор, и лекарства чудо! с собой. Стюардессы дарят таким докторам шампанское, разные милые вещи, помогают всячески. А разоблачат и что? так, чуть неловко. Они иностранцы, и он для них иностранец. Если же здоровье подопечного позволяет, можно и не лететь ни в какой Портленд, проводить до самолета счастливого вам пути, have a good flight! и застрять в Нью-Йорке на лишний денек. Имеющим наглость так поступать он завидует, но сам повторять их трюки не станет: мало ли случись что, да и от слепой безногой старухи разве сбежишь? Его еще, между прочим, просили за баптистами присмотреть им тоже до Портленда. С баптистами нетяжело: ни на что не жалуются, таблеток не пьют, да как-то и не болеют особенно, бестолковые только, детей целый выводок вон, сидят в хвосте раз забыли ребеночка одного в Нью-Йорке, потерялся в аэропорту, они и это легко приняли добрые люди найдут, дошлют.
Как себя чувствуете? измеряет старушке давление, пульс.
Она в полусне. Отвечает муж:
Как вы пишете в таких случаях в соответствии с тяжестью перенесенной операции.
Что за операция? Пятнадцать часов в поезде из Йошкар-Олы.
Мужа зовут Анатолий. Без отчества.
В Америке нету отчеств.
Действительно нету. Страна забвения отчеств. Самолет уже американская территория.
Ему хочется знать, что согнало их с родных мест, ему интересны люди, но, во-первых, он борется с привычкой задавать посторонние вопросы, на которые, как считается, у врача есть право, отчего перебрались туда или сюда? чем занимаются дети? даже что означает ваша фамилия? И, во-вторых, он боится стереотипной истории. Жили себе и жили, но тут сестра жены, скажем, или его двоюродный брат говорят: подайте бумаги в посольство, на всякий пожарный. Подали и думать забыли, и разрешение, когда пришло, игнорировали. Наконец, бумага: сейчас или никогда. Слово на людей действует никогда.
У Анатолия все иначе: у жены появилась почечная недостаточность, скоро понадобится диализ. Надо ли еще объяснять? В Америке сын, инженер.
В Йошкар-Оле совсем плохо с медициной, считайте ее просто нет.
Он кивает, думает: эх, если б раньше уехали, а так, конечно, старушка умрет на высоком технологическом уровне, вряд ли ей сильно помогут, но говорит:
Да, все правильно. Правильно сделали, что поехали.
А Портленд большая глушь? спрашивает Анатолий. Хорошая улыбка у него.
Как сказать? В сравнении с Йошкар-Олой
Бывали в Йошкар-Оле?
Он отрицательно мотает головой.
А в Портленде?
В этом Портленде тоже нет.
В Америке двадцать один Портленд. Я смотрел. Наш самый крупный.
Анатолий заговаривает со стюардессами, пробует свой английский. Вполне, кстати сказать, ничего. Старомодно немножко, а так даже очень.
Благодарю вас, польщен. Вообще-то, он сорок лет английский в вузе преподавал.
Не пора инсулин делать? Нет, пусть он не беспокоится: Анатолий сам. И инсулин сделает, и мочеприемник опорожнит. Отлично. Если что, они знают, как его разыскать.
Снизу земля. Канада уже? Смотрит на часы: нет, Гренландия. Еда, немножко сна, кинишко ни про что. Как там баптисты? Помолились, поели, спят. Позавидуешь.
Наконец-то. Первые десять часов убиты. Самолет приступает к снижению.
Нью-Йорк: ожидание коляски, возня с бумажками, мелкое недоразумение с офицером иммиграционной службы.
Сколько лет работаете врачом? спрашивает.
Уже десять. С двадцати двух. Нет, трех.
Bullshit, говорит офицер. Галиматня. Такого не может быть. Русские обязаны служить в Red Army.
Он пожимает плечами. Псих. Можно идти?
Анатолий догоняет его в вестибюле: он все объяснил офицеру. Про военную кафедру и т. п. Офицер просил передать извинения. Удивительно. Извиняющийся пограничник. Точно, псих.
В остальном все идет гладко. Они получают багаж Анатолия, старушки, баптистов и снова сдают его в Портленд. До отлета еще три часа, пусть они посидят пока, он вернется. Надо друзьям позвонить, поменять билеты.
Найти автомат становится все сложнее: теперь у многих тут, включая приличных с виду людей, сотовые телефоны. У нас они только у торгашей, у Губера есть такой Все, друзьям позвонил, расстроил их, в Нью-Йорк они, разумеется, не приедут. Когда теперь? Как всегда, через месяц. В следующий раз уже точно.
А билет поменять надо так, чтоб ночевать в самолете. Утром он походит по Нью-Йорку, посидит в Центральном парке, в Метрополитен, если силы будут, зайдет, купит своим подарки. Про Метрополитен он по опыту знает, что не зайдет.