Все, он спит.
Спит он не очень долго, часа полтора, и пробуждается от страшного шума: в комнату въезжает огромный, невиданный пылесос. Управляет им черноволосый маленький человек мексиканец, наверное, в наушниках, чтоб не оглохнуть. Наушники оторочены искусственным розовым мехом как будто индеец с перьями на голове.
Он коротко смеется и тут же делает вид, что спит. Ужасный грохот, как можно спать? Ну не спит, медитирует, зачем-то ведь есть эта комната? Неохота вставать. Давай-ка, катись отсюда, индеец, и без тебя тут негрязно! Тот быстренько проходится жуткой своей машиной от него буквально в нескольких сантиметрах все, снова один, тишина.
Он смотрит на часы, закрывает глаза и вызывает образы тех, кто его безусловно любит. Такой управляемый сон, почти целиком подконтрольный сознанию и все-таки управляемый не совсем.
Ему хочется видеть отца вот он, отец. Он принимает отца целиком, не как носителя свойств и качеств. Они хорошо известны ему кому же еще их знать, как ни сыну? но к самому отцу, к тайне личности, не имеют словно бы отношения. Добрый, щедрый, самоотверженный да, конечно, но все это может он сказать о своих друзьях, не о нем.
Как же так? говорит он отцу. У меня есть душа, есть талант не к одной медицине, ты знаешь, но вот и к музыке был талант, определенно ведь был, я и теперь люблю музыку больше всего, в наше время это не так часто, и что же? Ездить в бессмысленные путешествия, потому что на главной работе не платят, лежать на красном полу, завидовать людям со строгими лицами и определенностью в жизни? Он, видно, здорово устал, потому что разжалобился до слез.
А чего он, вообще говоря, плачет? Ну, устал, не тот Портленд, друзей не увидел? еще увидятся, ночь на полу? сэкономил сколько-то долларов, да и здесь вполне чисто, а что нет отца одиннадцать лет прошло, а не привыкнуть никак.
От слез становится легче, он смотрит на себя немножко со стороны и видит комизм положения: взрослый дядька в слезах, красный пол, медицинская сумка под головой, и вскоре опять засыпает. И снится ему теперь уже полноценный сон: они с отцом сидят возле поломавшейся машины, рядом с тем местом, куда надевается колесо, сломалась как называется эта штука? скажем, ступица или втулка, ясно, что ничего починить нельзя ни запчастей нет, ни навыков, они в свое время часто оказывались в таком положении, просто сидят на земле, и отец говорит ему: Ты мой родной. Дело не в словах, разумеется, а в содержании, во взгляде отца, который означает, что все идет правильно, как должно идти, и что отцу жалко, что сын его одинок.
Он опять на некоторое время задерживается между сном и явью, рывком встает, умывается в чистейшем сортире, как долго он путешествует щетина выросла! ни бритвы, ни щетки нет, скорей кофе, еще успеть покурить надо же, совсем забылся он в комнате медитаций, опять проверочка багажа, мелочь из карманов, ключи, все надо выгрести, служба безопасности успела смениться, но дело не пострадало тщательнейший досмотр не хватало на утренний рейс опоздать. Все, он уже в самолете, рейс по маршруту Портленд Нью-Йорк. Пассажиров в салоне не больше пятнадцати двадцати, и пожилая невыспавшаяся стюардесса им объявляет: Если вы хоть раз путешествовали самолетом начиная с тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, как раз он родился, то вам не надо показывать, как пристегнуть ремень. Очень милое, артистичное отступление от правил.
Он опять на некоторое время задерживается между сном и явью, рывком встает, умывается в чистейшем сортире, как долго он путешествует щетина выросла! ни бритвы, ни щетки нет, скорей кофе, еще успеть покурить надо же, совсем забылся он в комнате медитаций, опять проверочка багажа, мелочь из карманов, ключи, все надо выгрести, служба безопасности успела смениться, но дело не пострадало тщательнейший досмотр не хватало на утренний рейс опоздать. Все, он уже в самолете, рейс по маршруту Портленд Нью-Йорк. Пассажиров в салоне не больше пятнадцати двадцати, и пожилая невыспавшаяся стюардесса им объявляет: Если вы хоть раз путешествовали самолетом начиная с тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, как раз он родился, то вам не надо показывать, как пристегнуть ремень. Очень милое, артистичное отступление от правил.
Он смотрит в иллюминатор на капельки воды, разбегающиеся от ветра. Встреча с отцом не была, прямо скажем, громадной. Даже не обещание встречи так, сон, всего лишь психический феномен, а все равно он чувствует себя ребенком, который долго-долго плакал, а потом на него посмотрели взрослые, ласково, так, чтоб он понял, что давно прощен, и слезы высохли, только вокруг глаз еще побаливает, но хочется уже движения, игрушек, еды.
Можно ему еще порцию? Нет, разве что кто-то откажется. Порции по числу пассажиров. Спасибо, не беспокойтесь, он сыт.
Со своей щетиной и двухдневной немытостью он, наверное, подозрителен, а возможно, и запах уже, американцы чувствительны к запахам, ничего, наплевать, самому незаметно, как не слышен ему его русский акцент развалился на трех сиденьях, ноги закутал пледом, в наушниках Мендельсон, фортепианное трио, несовершенная запись, но какая проникновенная игра! Шесть часов передышки перед Нью-Йорком городом желтого дьявола, кто назвал так Нью-Йорк?
По прилете им овладевает экономическая распущенность, и он покупает домашним нелепые дорогие подарки, а уже в самолете домой, еще на земле, совершает поступок, которого будет стесняться.
Обстоятельства таковы. Самолет переполнен, он сидит у окна рядом с запасным выходом дефицитное место, заранее побеспокоился, тут больше простора ногам и на сиденье рядом с ним плюхается господин средних лет, который, во-первых, совершенно пьян, а во-вторых, весит, вероятно, килограмм сто семьдесят только среди американцев такие встречаются. Господин истекает потом, горячие бока его свисают далеко по краям сиденья. Понятно, что изменений к лучшему не предвидится, так будет до самой Москвы.
Он вылезает из-под горы жира и, не успев придумать, что скажет, протискивается к стюардессе и сообщает, что сосед его совершенно пьян и что это, с его точки зрения, создает угрозу: в случае бедствия поможет ли нетрезвый человек остальным пассажирам выбраться на крыло или куда там?
Сэр, спрашивает толстяка стюардесса, не угодно ли быть пересаженным? Нет? Она просит его говорить громче. Нет? Ну тогда она вызывает полицию, и господин полетит в Москву в это же время на этом же месте, но завтра.
Надо бы вмешаться: погодите, он ручается Освободившись из-под туши, он яснее соображает, что натворил, ему тоже приходилось употреблять алкоголь, в меньших, конечно, количествах, но, возможно, его сосед перед полетом волнуется, многие боятся летать. Никто в его сторону и головы не повернул, а толстяк, только услышав слово полиция, встает и плетется за стюардессой в конец салона.
Стыдновато. По-американски повел себя. Ладно, что сделано то сделано, никто не умер.
На место пьяного толстяка садится женщина лет сорока пяти, свеженькая, в веснушках, их руки соприкасаются на подлокотнике, через рубашку он ощущает приятный холод. Вот и славно, он примет снотворное, сейчас им дадут вина теперь-то уж он заснет и проспит до Москвы. Вина ему, однако, не достается.
А в случае бедствия вы сумеете оказать пассажирам помощь? напитки развозит уже знакомая ему стюардесса: не все американцы, стало быть, одобряют стукачество.
Посмотрим, подействует ли таблеточка с соком. Вполне бы подействовала, но соседка. Допила свою диетическую пепси-колу, болтает льдом в стаканчике и говорит, говорит, говорит.
Она из Нью-Йорка, в Россию летит впервые, ей хочется больше знать о стране, пусть он ее просветит. Он в полусне произносит какие-то несуразности, но соседку не удержать. С России она переключается на Америку, потом на весь мир, наконец на себя. Разговор в самолете со случайным попутчиком популярный жанр. Вместо психоанализа, вместо исповеди. Она недавно рассталась с возлюбленным: тот подкупал ее дорогими подарками последней каплей стал ягуар.
Вам бы понравилось, если б женщина подарила вам ягуар?
Надо подумать, надо подумать Он прикрывает глаза, а она все журчит об отвратительных привычках бывшего друга, о том, в какие тот водил ее рестораны, какие сигары курил.
О, он, кажется, знает, как положить предел ее красноречию.
A woman is only a woman, говорит он: с женщины что возьмешь? but a good cigar is a smoke, а сигара курение, кайф.
Но соседка спокойно кивает:
Киплинг.
Ей известны эти стихи, она Принстон заканчивала, creative writing. Так вот, этот Киплинг автомобили дарил, а ребенка ей сделать отказывался. Радикальный метод стерилизация, распространенный в Америке способ, как избежать детей. Семявыносящие протоки Киплингу перерезали, а теперь и она уже не сможет зачать.
Вот зачем она летит в Россию девочку удочерить. Россия, Казахстан, Румыния несколько мест, где можно найти еще белых детей. Он смотрит по-новому на попутчицу.
Она подает ему руку:
Меня зовут Джин.
Он называет себя и видит, что лицо его новой знакомой немножко меняется. Полуулыбка не то чтоб загадочная. Скажет не скажет? Скажет, конечно, куда она денется? Нет, молчит.
Ну, признавайтесь, кто? собака? кот?
Хомяка моего так звали, признается Джин.
Какая милая! Оба хохочут.
Она рассказывает о процедуре удочерения будет суд, показывает фотографию девочки, одиннадцать месяцев, в Москве ее ждет адвокат, они вместе поедут в Новосибирск, все предусмотрено даже русская няня зачем? Девочка до сих пор слышала русскую речь, вот зачем.
Кое-что Джин не предусмотрела. Он заполняет для нее таможенные декларации, и тут выясняется, что больше десяти тысяч долларов провозить нельзя. Джин взяла с собой больше, вот так. Что ж, есть два выхода: либо спрятать деньги поглубже, либо часть передать ему. Он дождется ее у стеклянных дверей, багажа у него нет.
Я вам, разумеется, верю произносит она задумчиво.
Следовательно, не верит, но деваться ей некуда. Он берет ее деньги: не бойтесь, Джин. Разговор сам собой прекращается. Обоим надо поспать.
Самолет подлетает к Твери, безоблачно, он пускает ее к окну: посмотрите, какая грусть. Сам он уже не с Джин. Вот он выйдет из самолета, на вопрос таможенников что везете? махнет рукой: Говно всякое, те улыбнутся, как смогут, наш человек, иди. У стеклянных дверей он и Джин попрощаются самолетные знакомства не предполагают развития, но обменяются телефонами, адресами. Он сядет в машину и снова подумает про отца. Автомобильные поездки почему-то дают это мимолетное чувство встречи. Выедет в город агрессивный, людоедский в будни и такой ничего, почти свой в выходные, доберется до Манежной площади когда отец был жив, движение по ней происходило в обе стороны, теперь в одну, он расскажет отцу и об этом. Он действительно прилетает в Шереметьево, садится за руль, разворачивается, с силой бьется бампером о бетонную тумбу, она расположена как раз на такой высоте, чтоб ее не заметить. Твою мать! Здравствуй, Родина. Все заработанное на безногой старушке псу под хвост. Он огорчается меньше, чем обычно от материальных потерь, хоть бампер расколот и жижа из-под капота капает на асфальт. Пробует пальцем зеленая, радиатор. Двигатель греется, эх, не заклинил бы! В центре, на светофоре, глушит машину, закрывает глаза это не сон уже, почти обморок и сзади что есть мочи гудят ему, объезжают. Не домой надо ехать к механику.