А ты вернешься? Вся ее жизнь зависит от ответа на этот вопрос. Заживешь у меня хозяйкой. Зачем мне под старость одной такой дом?
Рухшона пожимает плечами: как ей вернуться после сегодняшнего? Да и чем бы ни кончились следствие, суд, все равно выдворят, депортируют.
Нет, нет, она удочерит ее. Деточка, доченька.
Совершеннолетнюю? При живой маме? Вздор.
Надо толкового адвоката. Лишь бы она вернулась, повторяет Ксения, и получит все. А адвокат будет, самый-рассамый. Только вернись!
Нужно ли Рухшоне Ксенино все? Она задумывается впервые, кажется, за весь разговор. Возможно, ее назначение обращать несчастных теток в истинную веру, в Единобожие, там, где скоро она окажется. Вот, вероятно, зачем понадобились сегодняшние события. Рухшоне уже видятся колонны заблудившихся, грешных русских женщин, не обязательно русских всяких, в одинаковых синих ватниках, серых платках. Она, Рухшона, им сообщит правду, укажет путь.
Не нужен самый-рассамый, давай попроще. А можно и без него. Не траться на адвоката, Ксения.
Почему ты так хочешь?
Не я так хочу. Потом поймешь. А теперь я устала. Иди.
Ксения глядит на часы: да, время-то Тяжелый был день. Пусть отдыхает, может, к утру передумает про адвоката. Как знать? Завтра Рухшоне в область. Ксения пробует что-то еще уловить из ее интонации, из выражения лица. Но на нем уже ничего не читается только крайнее утомление. Да, пора. Если б знать, когда снова
Они прощаются.
Аллах милостив, говорит Рухшона. Еще повидаемся.
Ксения прижимает ее к себе, выше груди не достает, утыкается головой, обнимает и держит, держит, не оторваться
Скажи что-нибудь.
Аллах милостив, повторяет Рухшона, наносит удар по двери, чтоб открыли. Иди, иди.
С наступившим вас, Ксения Николаевна, кивает головой дежурный перед тем, как за ней запереть. Ксения смотрит недоуменно, словно не поняла.
Она выходит на воздух, вдыхает его, идет через темный город, свой город. Люди спят, она нет, это нормально, эти люди ей вверены. Теперь она знает, Кем вверены и зачем. Вот ее дом, позади него она отчетливо представляет себе большую красную башню, самую высокую на много километров кругом.
Глубокой ночью Ксения сидит в прибранной пустой Пельменной, улыбается и ест холодное мясо. Душа ее занята насущным: поисками адвоката и связей в области, грядущим строительством, приобретением всей полноты власти. Ксения спокойна: с этим со всем она справится.
Больше нету ни опьянения, ни особой усталости, хотя многовато, конечно, было всего для немолодой уже женщины за один-то день.
Никто тебя никуда не выдворит, шепчет она, моя деточка, доченька. Будем вместе. В области тоже люди, все образуется. От уродов от здешних избавимся, возьмем в руки город. Заживем по закону, по правде. Работать будем, все вместе. Слабаков всяких, хлюпиков выгоним к чертовой матери. Пить?.. Ксения останавливается, прислушивается к себе. Нелепость какая-то: что же, не выпьешь теперь? Пить, решает, только по праздникам. По большим, настоящим праздникам.
В этих размышлениях она пребывает долго: что называется, до первых петухов, провозвестников ее нового знания, всеохватного. Потом идет спать.
Школьного учителя миновали события сегодняшнего дня. Он провел четыре урока один из них сдвоенный, участвовал в чаепитии с тортом в учительской мероприятии пустом, но, в общем, теплом. Потом отправился на речку посмотреть, не пошел ли лед.
На речке учитель встречает отца Александра тот пришел за тем же самым и тоже улыбается солнышку. Постояли, посмотрели: река все еще лежит подо льдом. С отцом Александром учитель знаком едва-едва и только сейчас замечает, какой у того болезненный, побитый вид. Наверное, он несправедлив к нему.
На речке учитель встречает отца Александра тот пришел за тем же самым и тоже улыбается солнышку. Постояли, посмотрели: река все еще лежит подо льдом. С отцом Александром учитель знаком едва-едва и только сейчас замечает, какой у того болезненный, побитый вид. Наверное, он несправедлив к нему.
Скажите, вдруг спрашивает священник, а отчего река не замерзает вся целиком, почему подо льдом вода?
Учитель объясняет: в отличие от других веществ вода имеет наибольшую плотность не в точке замерзания, не при нуле, а при плюс четырех, и потому, когда остывает до нуля, то оказывается наверху. Сверху образуется лед, а под ним остается вода. Если бы не это чудесное ее свойство, то реки промерзали бы полностью и в них прекратилась бы жизнь.
Священник покачивает головой: да, чудо, еще одно доказательство бытия Божия. Река, небо, солнышко они останутся, а все остальное пройдет, перемелется, вот о чем он, по-видимому, сейчас думает.
В такой солнечный день не хочется сидеть дома, и учитель решает послоняться по городу. Перед ним новая Парикмахерская, через окно он видит свою бывшую ученицу, она ему машет рукой. Действительно, отчего бы ему не подстричься? он давно не стригся. Она ему моет голову, прикосновения ее теплых пальцев очень приятны. Надо же, двое детей! Учебу, естественно, бросила, да ничему их там толком и не учили. Она некрасивая, но милая, про мужа лучше не спрашивать, пока не скажет сама. Как она шустро работает ножницами! А Димку Чубкина он не помнит? Это же ее бывший одноклассник, теперь она Чубкина, неужели он все забыл?
Знаете, Сергей Сергеевич, ваши литературные вечера лучшее, что у нас было в жизни, говорит парикмахерша. Когда ты болен и забит как там дальше?
Учитель подсказывает загнан, еще несколько строк, потом уже произносит весь эпилог до конца, про себя. Она сметает с пола отстриженные волосы, он смотрит на них, на нее и думает: Блоку казалось невозможным, чтобы грамотный человек не читал Бранда, а вот, поди ж ты, он учитель литературы, и не читал. Что он вообще знает из Ибсена? Юность это возмездие. Кому родителям? А может быть, нам самим?
Он приходит домой, нелепо обедает, с Ибсеном, так что через полчаса уже не может вспомнить, ел ли вообще. Счастливый, ничем не омраченный, почти бездеятельный день. Вечером с улицы слышен непонятный шум, но значения ему учитель не придает. Он ложится в постель и принимается сочинять конец своей исповеди.
Пора сообразить, в чем моя вера, отчего, несмотря ни на что, я бываю неправдоподобно, дико счастлив. Отчего иногда просыпаюсь с особенным чувством, как в детстве, что вот это все и есть рай? Подо мной земля, надо мной небо, и вровень со мной, в мою меру река, деревья, резные наличники на окнах, весенняя распутица, крик домашней птицы и тут же Лермонтов, Блок. Верю ли я, наконец, в Бога?
Основное препятствие между Ним и мною Верочка. Верочкина смерть не была необходима, смерти вообще не должно существовать. Думать о ней как о месте встречи, ждать ее, как ждешь невесты, не получается, нет. Смириться, сделать вид, что привык? Мирись, мирись, мизинчик Очень уж условия мира тяжелы: нате, подпишите капитуляцию. Говорят, Бог не создавал смерти, это сделал человек: запретный плод, все такое. И еще говорят: она часть разумного процесса, не будь смерти, нами так бы и правил дьявол. Что же, во имя этого Верочка и погибла? Не думаю, не знаю.
Она мне на днях приснилась. Попробуй, будь счастлив без меня, только голос. Почему на ты? Была ли это Верочка? Одни вопросы
Есть и ответы. Я верю, что существует предназначенная мне учительница и что наша разлука подходит к концу. Мы встретимся в Болдине ли, еще где-нибудь или прямо тут. Встретившись, узнаем друг друга и не расстанемся. Эти приходы, уходы оттого, что человек теперь мало чувствует, к нам это не относится.
Еще у меня работа. Я верю, что из правильно поставленной запятой произойдет для моих ребят много хорошего: как именно, не спрашивайте не отвечу, но из этих подробностей из слитно-раздельно, из геометрии, из материков и проливов, дат суворовских походов, из любви к Шопену и Блоку вырастает деятельная, гармоничная жизнь.
И, наконец, я свободен. Радуйтесь в простоте сердца, доверчиво и мудро, говорю я детям и себе. Не сам придумал, но повторяю столь часто, что сделал своим. Таким же своим, как сонных детей в классе, как русскую литературу, как весь Божий мир.
2009, 2012 гг.
Козлы отпущения
экзистенциальная шутка
Действующие лица
Сеня Амстердам, литератор
Гриша Матюшкин, временно неработающий
Катя Шпиллер, детский врач
Антипов (Губошлеп), Архипов (Князь), Андронников (Лифчик) их одноклассники
Порфирий, юрист третьего класса
Никита, молодой милиционер
Пролог
На авансцене Никита и Порфирий.
Никита. Мы люди тихие, скромные, почти деревенские и преступления совершаем соответствующие. Жили себе, и все ничего, да только повадились к нам москвичи.
Порфирий. Москвичи чередят
Никита. На масленицу набедокурили, подстрелили одного. (Сует палец в ухо, изображает выстрел.) Пх-х
Порфирий. Пристрелили, Никитушка, пристрелили. На себе не показывай.
Никита. Когда б не Порфирий (Вздыхает.) Когда б не Порфирий, не сладили б мы с этим делом, ни за что бы не раскумекали, что к чему!
Порфирий(читает из книги). Принесение жертв и законы, наказания и музыка имеют общую цель устанавливать порядок, объединять сердца.
Никита. Порфирий очень значительного ума человек!
Порфирий. Китайская Книга обрядов. Ли Цзи. Видишь как? Наказания и музыка
Никита. Очень Очень значительного ума человек
сцена первая
ШИРОКАЯ МАСЛЕНИЦА
Гриша у себя в доме, один. Ставит книги на полки, стирает пыль. Поет.
Гриша. Прощай, ра-а-дость, жизнь моя!.. (Поглядывает на стоящую в углу огромную бутыль с зеленоватой жидкостью.) Выпить хочется! А нельзя, нельзя Все, новая жизнь. Уже сколько? Двенадцать дней. (Снова поет.) Знать, один должон остаться, тебя мне больше не видать
Звук подъезжающей машины, стук в дверь.
Чтоб вам! Какое сегодня? Ой
Стук повторяется.
Господи, убереги меня от старых друзей. А от новых уберегусь сам.
Гриша прячется в соседней комнате. Стук повторяется с новой силой. Наконец, пришедшие толкают оконную раму, она не закреплена. Окно вываливается, бьется стекло. В комнату влезают Сеня, Антипов, Архипов, Андронников. Сеня сгребает стекло ногой.
Сеня. На счастье! Мотинька! Мы приехали! Мотинька! Гриша!
Гриша возвращается в комнату.
Гриша. Началось (Здоровается с одноклассниками, обнимается с каждым.) Губошлеп, Лифчик! О-о-о Князь! Здоров ли?
Антипов, Андронников, Архипов хлопочут по хозяйству: заделывают окно, ставят на стол закуски. Сеня с Гришей болтают.
Сеня. Ты что ж, брат, так и живешь, этим, как его?..
Гриша. Анахоретом.