Он запрокинул голову. Никак не удавалось смыть привкус воронёного металла и горький запах пороховой гари. Маслянистый аромат страха и панического изумления. Он ничего этого не хотел! Ничего, что случилось! С какой стати убивать себя?! Молодого, успешного, у которого всё впереди Из-за какой-то беременной бляди, которой вздумалось отдать концы за сотню вёрст от ближайшего нормального сортира? Он-то здесь причём? Он только оборонялся от свихнувшегося придурка, иначе лежал бы рядом с Викой с лопаткой в башке
«А Оксана?»
Стрелки приборов укоризненно касались красных предельных чёрточек на шкалах. Подсветка медленно угасала.
Сергачёв сунул в мокрые губы сигарету и зашарил по карманам рубахи в поисках зажигалки. Пальцы наткнулись на прореху слева. Кожа ощетинилась волосками. Сосок на груди сморщился и походил на безобразную чёрную родинку. В уцелевшем кармане что-то было: твёрдое, округлое, постукивающее. Не зажигалка, но
Виктор запустил руку глубже, ухватил и рассмотрел в бледном свечении приборной панели жёлто-зелёную таблетку с налипшими табачными крошками. Три таблетки. По двести миллиграммов. Он отвёл взгляд. Зажигалка валялась в нише у рычага коробки передач. Сергачёв закурил, тайгу в запотевшем окне затянуло дымом слоистым, синеватым и сырым, как кладбищенский туман. Через секунду Виктор рванул ручку двери и свесился в проём.
Его стошнило пенной струёй с привкусом жжёного хлеба. Желудок содрогался, словно собирался вытянуть кишки вслед за последними каплями горькой желчи. Наконец Сергачёв откинулся на спинку сидения и утёр дрожащей рукой перепачканный рот. Это всё нервы. Нервы, никотин и алкоголь
Он вдруг рассмеялся, хрипло и зло. Лицо в зеркале заднего вида исказилось. Заплывшие глаза и нос, забитый засохшей кровью, перепачканный подбородок. Дофамин и серотонин, доктор, окситоцин и прочие эндорфины. Чуток того, малость этого и всё может закончиться сломанным носом, тупой отдачей в плечо, пороховой гарью и подсыхающей на камнях кровью
Чистая химия!
Смех оборвался, сдавило горло. Мысли путались, конденсат на лобовом стекле матово уплотнился, словно Сергачёв ещё лежал на каталке у морга, под простынёй, промёрзший и пьяный, раздавленный амнезией и смутным чувством вины, ощущая спинным мозгом приближение опасности
Он коснулся карабина, привалившегося к подушке пассажирского сидения. Маслянистая поверхность ствола кольнула холодом. Виктор помедлил, сунул в рот очередную сигарету и начал снаряжать магазин. Он заполнил оба. Один патрон остался в стволе и ещё три на сидении. Ровно два десятка
И что теперь? Да, он не имеет прямого отношения к смерти Вики. Он хотел дать ей таблетки тайком, но не стал даже толочь их: выдавил из блистера и потом сунул в другой карман, чтобы тут же забыть об этом. Вместо этого он подстрелил двоих. Пусть одного в порядке самообороны, но два выстрела в Оксану ничем не объяснить Потом он бросил раненых, не убедившись В чём? Что они живы, или мертвы? Ранены не опасно, или умрут наверняка?..
Виктор вставил магазин на место. Погладил ложе. Придётся возвращаться, жаль, что он не имеет ни малейшего представления, как пользоваться лебёдкой. Можно повозиться, конечно, но время. Время
Он выбрался из машины, закрыл её. С сомнением посмотрел в загустевшие до черноты сумерки. Сумеет пройти по следу? Не сбиться? Километров десять он проехал, точно Фонаря нет, но глаза, кажется, привыкли к темноте. Небо в просветах над головой очистилось, верхушки серебрил лунный свет. Виктор двинулся по колее, толкая грудью ночную прохладу. Штанины быстро вымокли до колен, под подошвами чавкало.
Что он станет делать, когда доберётся до места стоянки, Сергачёв не знал.
Или делал вид, что не знает.
Часа через два он сбил ноги. Кроссовки отяжелели от налипшей грязи. Сухие участки дороги сменялись влажными, с непересыхающими лужами. Виктор с удовольствием опустился на придорожный пень с расщепом, стащил обувку, мокрые носки. Морщась, осмотрел кровавые пузыри. Странно. Дорогущие «найки», предназначенные для бега, оказались совершенно непригодны для ходьбы. Он сидел, курил, вытянув ноги, прикидывая, что большую часть пути уже прошёл
И не сразу понял, что слышит, настолько привык к затаенному безмолвию здешней тайги. Кажется, треск. Частый треск ломающихся сучков, короткий шелест и всё затихло. Виктор поднял с колен карабин и сполз с пня, напрягая слух. Ничего Земля неприятно холодила ступни. Он всматривался в деревья, лунный свет осторожно касался листьев, путался в мокрой траве, блестел в крохотных лужах. Потом исчез, словно его спугнул дробный топот, сменившийся влажными шлепками. Ближе, совсем рядом, за поворотом
Сухо щёлкнула планка предохранителя. Виктор стал на одно колено и вскинул карабин к плечу, направляя ствол на звук. Глаза слезились от напряжённого всматривания, плечи окаменели. Сердце ухало, крови била в виски весомо, с оттягом
Сухо щёлкнула планка предохранителя. Виктор стал на одно колено и вскинул карабин к плечу, направляя ствол на звук. Глаза слезились от напряжённого всматривания, плечи окаменели. Сердце ухало, крови била в виски весомо, с оттягом
По кустам хлестануло, словно плетью. Посыпалась труха. Качнулись тяжёлые лапы придорожной пихты. Качнулись и разошлись податливыми волнами.
Сергачёв закричал: тонко, по-заячьи. Глаза вылезли из орбит. Палец свело судорогой на спусковом крючке. Отдача молотила в плечо. За грохотом выстрелов он слышал, как дробь звонко и смачно вгрызается в дерево, рвёт открытые участки плоти. Вспышки выстрелов рваным ритмом выхватывали из темноты и лунного света четырёхногое, многорукое, заплетённое в доспехи из корней и ими же наспех сшитое, с выломанными суставами, вывороченными ступнями; скрюченными пальцами и острыми локтями Болталась синюшная, переполненная чёрной кровью женская грудь. Безжизненно клонилась в сторону темноволосая, коротко стриженая голова. Другая с глазами-бельмами и оскаленным ртом, безостановочно клацала челюстями. Крошились на острые осколки, перепачканные кровью зубы. Жидкие, свалявшиеся пряди раскачивались за острыми эльфийскими ушками
Упругие корни с запахами земли обвили ствол умолкшего карабина и вырвали из ослабевших рук. Виктор отшатнулся, не в силах двинуться с места, но не упал. Когтистые пальцы с остатками потрескавшегося лака на ногтях воткнулись под рёбра через дыру в рубахе кожа разошлось как гнилое тряпьё, удержали на ногах, потянули к себе. Жесткая, грубая ладонь сдавила мошонку. Руки женская и мужская, пронизанная строчками перевитых корешков, ухватили голову, сдавили виски. Между синих губ Викиной головы и осколков зубов выскользнул толстый и непомерно длинный язык, в бахроме бледных нитяных наростов.
Сергачёв захрипел. Пальцы под рёбрами пустили корни в лёгкое, переплетаясь с бронхами. Яички лопнули, словно перезревшие виноградины. Виктор широко разинул рот. Вены на шее вспухли жирными дождевыми червями. Жилы натянулись струнами. Дикий крик ударил по ним, отчаянно и коротко. Ищущий язык скользнул ему навстречу поверх зубов, окунулся в лужицу горячей крови, заполняющей рот. Крик-кашель бил черным гейзером в мёртвое лицо Вики
Кончик её языка разорвал кожу под подбородком, кокетливо завернулся вокруг челюсти. Глаза Сергачёва закатились, сохраняя на сетчатке последний её оттиск, отлетающей в шлейфе кровяных брызг и ошмётков кожи. Волевой и мужественной. Отдельной навсегда
Нет у любви никаких крыльев, подумала Оксана, вслушиваясь в далёкий, полный животной боли крик. В плотном, сыром воздухе, по-над водой, он нагнал её судёнышко, закачал на короткой мелкой волне и застрял-затих в глухом распадке темнеющего берега. Кажется, она узнала голос Степана
«С любимыми не расставайтесь, Всей кровью прорастайте в них»
Её лихорадило. В боку пощипывало и ныло. Боль потихоньку начала ворочаться под повязкой, пуская ветвистые корни под кожу. Оксана привалилась к прохладному резиновому боку и закрыла глаза. Под веками раскачивалась крона Илгун-Ты, расплывшейся, как пятно Роршаха, кляксой. Первое, что приходило в голову любовь
«В итоге, всё сводится к способности отдавать,» сказал Димка, кивая изуродованной головой. «Даже если это никому не нужно»
Он сидел в лодке напротив. Такой же искалеченный, каким лежал в запаянном гробу. Кровь в лунном свете блестела как нефть
«Но как же?» удивилась Оксана. «Какой в этом смысл?»
«Особенно если это никому не нужно», сказал Димка, помолчал и добавил, «И нет у любви никакого смысла. Как крыльев»
Глаза его провалились чернотой, остатки волос сползли на лоб почерневшими струпьями. Борозды от осколков, затянуло шевелящимся мхом. Кожа сморщилась и почернела, роняя полупрозрачные чешуйки в рыжую хвою. Жгуты мышц распались в бледные, извилистые корни, источающие слабый грибной запах. Челюсть отвалилась. Темнота в зияющем проёме вытолкнула наружу низкорослую фигурку в длинной до пят, рубахе: узкие плечи, спутанные пегие космы закрывали половину сморщенного как печёное яблоко лица; агатовый глаз влажно сверкнул среди глубоких морщин, щель рта надломилась.
Олман-Ма-Тай заговорила. Морщины на лице старухи задёргались, на сморщенной шее в вырезе рубахи натянулись жилы. Женщина затрясла головой, выплёвывая звуки и вытянула руку вперёд, продолжая что-то выкрикивать надтреснутым голосом.
Олман-Ма-Тай заговорила. Морщины на лице старухи задёргались, на сморщенной шее в вырезе рубахи натянулись жилы. Женщина затрясла головой, выплёвывая звуки и вытянула руку вперёд, продолжая что-то выкрикивать надтреснутым голосом.
Указательного пальца у неё не было.
С обрубка капала чёрная кровь
Ты ничего не можешь изменить! разобрала Оксана
Она очнулась от холода, по пояс в воде. В панике захлопала ладонями по вялым, потерявшим упругость, бортам. Берег нависал над головой чёрными кронами деревьев. Небо очистилось, лунный свет лёг на воду дорожкой зеленоватого серебра и упирался в спущенный борт, зацепившейся-таки за что-то острое в воде. Кия тайком, по-воровски выгребла из лодки то немногое, что Степан посчитал нужным дать Оксане с собой. Вёсла уныло обвисли в уключинах. Она перевалилась через борт и ударилась коленями о близкое дно. Оскальзываясь на илистых камнях, торопливо выбралась на берег. В тряпичных туфлях чавкало. Вода текла с одежды ручьями. Телефоны, не подавали признаков жизни.