Сам я с детства пристрастился к воде, изучил и освоил все движения и позиции из руководства Тевенота, да еще прибавил своих, добиваясь не только пользы, но и грации движений. В тот день я особенно постарался, и всеобщее восхищение очень мне польстило; а Уайгет, задумав идти по моим стопам, все больше искал моего общества, и река связывала нас так же, как общность наших интересов. И вот однажды он предложил мне вместе совершить путешествие по всей Европе, подрабатывая на жизнь нашим ремеслом в попутных городах. Меня это сильно соблазняло, но когда я рассказал о таких планах моему доброму другу мистеру Дэнхему, к которому часто забегал на часок, он отговорил меня, порекомендовав не думать ни о чем, кроме возвращения в Пенсильванию, к чему и сам уже готовился.
Не могу не рассказать один случай из его жизни, ярко рисующий характер этого прекрасного человека. Когда-то он вел дела в Бристоле, но обанкротился, был объявлен несостоятельным должником и, подписав компромиссное соглашение с кредиторами, уехал в Америку. Там он с великим усердием занялся торговлей и за несколько лет нажил большое состояние. Возвратясь в Англию на одном корабле со мной, он пригласил своих давнишних кредиторов на обед, поблагодарил за то, как милостиво они с ним обошлись, и каждый из них, хоть и не ожидал ничего, кроме угощения, при первой же перемене блюд нашел у себя под тарелкой чек на весь остаток долга, с процентами.
Теперь он сообщил мне, что скоро возвращается в Филадельфию и везет туда изрядное количество товаров, чтобы открыть новую лавку. Он предложил мне ехать с ним в качестве его секретаря и помощника, я буду вести его книги, чему он берется меня научить, переписывать его письма и служить в новой лавке. А как только я освоюсь в торговых делах, он повысит меня в должности, пошлет в Вест-Индию с грузом муки, хлеба и проч. и схлопочет для меня прибыльные поручения также от других купцов. И если дело у меня пойдет, даст мне денег на собственное обзаведение.
Его предложение пришлось мне по душе: я устал от Лондона, с удовольствием вспоминал счастливые месяцы, проведенные в Филадельфии, и очень хотел снова туда попасть, поэтому не задумываясь согласился на его условия: пятьдесят фунтов в год пенсильванскими деньгами; это было меньше, чем я зарабатывал как наборщик, но открывало более выгодные возможности.
Теперь он сообщил мне, что скоро возвращается в Филадельфию и везет туда изрядное количество товаров, чтобы открыть новую лавку. Он предложил мне ехать с ним в качестве его секретаря и помощника, я буду вести его книги, чему он берется меня научить, переписывать его письма и служить в новой лавке. А как только я освоюсь в торговых делах, он повысит меня в должности, пошлет в Вест-Индию с грузом муки, хлеба и проч. и схлопочет для меня прибыльные поручения также от других купцов. И если дело у меня пойдет, даст мне денег на собственное обзаведение.
Его предложение пришлось мне по душе: я устал от Лондона, с удовольствием вспоминал счастливые месяцы, проведенные в Филадельфии, и очень хотел снова туда попасть, поэтому не задумываясь согласился на его условия: пятьдесят фунтов в год пенсильванскими деньгами; это было меньше, чем я зарабатывал как наборщик, но открывало более выгодные возможности.
И вот я распростился с книгопечатанием, как думал навсегда, и стал приобщаться к новому делу: ежедневно бывал с мистером Дэнхемом у разных торговцев, где он закупал нужные ему товары, надзирал за их упаковкой, выполнял поручения, поторапливал грузчиков и т. п., а когда все было погружено, был на несколько дней отпущен отдохнуть. В один из этих дней меня, к великому моему удивлению, вызвал к себе человек, которого я знал только понаслышке, а именно сэр Уильям Уиндем. Каким-то образом до него дошло, что я проплыл от Челси до Уайтфрайерса и что за несколько часов научил плавать Уайгета и еще одного молодого человека. У него было два сына, собиравшихся в дальнее путешествие, он желал, чтобы они предварительно научились плавать, и предложил щедро вознаградить меня, если я возьмусь их обучить. Но они еще не прибыли в Лондон, я же не знал в точности, сколько еще там пробуду, поэтому был вынужден отказаться; однако подумал, что если б я остался в Англии и открыл школу плавания, то мог бы нажить на этом немало денег, и эта мысль так меня поразила, что, обратись он ко мне со своей просьбой раньше, я бы, вероятно, не так скоро возвратился в Америку. Спустя много лет уже более важные дела привели нас с тобой к одному из сыновей сэра Уильяма Уиндема, тогда уже графа Эгремонта, о чем я расскажу в своем месте.
Так я провел в Лондоне около восемнадцати месяцев, почти все это время усердно трудился в типографиях и тратил на себя очень мало, главным образом на театр и на книги. Мой друг Ральф не дал мне разбогатеть: он задолжал мне около двадцати семи фунтов, которые мне уже не суждено было получить, сумму изрядную по сравнению с моими скромными заработками! И все-таки я его любил, потому что он был наделен многими привлекательными чертами. Да, богаче я безусловно не стал, но познакомился с несколькими людьми, с которыми общение было для меня очень ценно, а также много чего прочел.
Глава IV
Мы отплыли из Грейвзенда 23 июля 1726 года. За подробным описанием этого плавания отсылаю тебя к дневнику, который я вел в пути, там все рассказано до мелочей. Пожалуй, самая важная часть этого дневника включенный в него план упорядочения моей дальнейшей жизни и поведения, составленный мною в столь юном возрасте, а придерживался я его довольно близко до самой старости.
Дневник, в коем записано все, что произошло во время моего плавания из Лондона в Филадельфию на корабле «Беркшир», капитан Генри КларкПятница июля 22-го, 1726. Вчера в середине дня мы вышли из Лондона и около 11 часов вечера стали на якорь в Грейвзенде. Ночевал я на берегу и утром прогулялся до Мельничного холма, откуда открывался приятный вид миль на двадцать в окружности, и на два-три плеса реки, по которой вверх и вниз сновали корабли и лодки, и на форт Тилбери на том берегу, господствующий над рекой и подходом к Лондону. Этот Грейвзенд прековарное место: главный источник существования здешних обывателей состоит, как видно, в том, чтобы обсчитывать приезжих. Если покупаешь у них что-нибудь и платишь половину того, что они запросят, и то переплачиваешь вдвое. Благодарение богу, завтра мы отсюда отбываем.
Суббота июля 23-го. Нынче утром снялись с якоря и почти без ветра пошли вниз с отливом. После полудня свежий ветер подогнал нас к Маргету, где мы и бросили якорь на ночь. Большинство пассажиров страдает от морской болезни. Видел несколько бурых дельфинов и проч.
Воскресенье июля 24-го. Нынче утром снялись с якоря, в Диле ссадили лоцмана на берег и пошли дальше. Сейчас, когда я пишу эти строки, сидя на шканцах, передо мной открывается несравненная картина. Ясный, безоблачный день, нас подгоняет легкий ветерок, и я насчитал еще пятнадцать кораблей, следующих тем же курсом, что и мы. Слева виднеется берег Франции, справа город Дувр и его замок, зеленые холмы и меловые утесы Англии, с которой мы скоро распростимся. Прощай, Альбион!
Суббота июля 23-го. Нынче утром снялись с якоря и почти без ветра пошли вниз с отливом. После полудня свежий ветер подогнал нас к Маргету, где мы и бросили якорь на ночь. Большинство пассажиров страдает от морской болезни. Видел несколько бурых дельфинов и проч.
Воскресенье июля 24-го. Нынче утром снялись с якоря, в Диле ссадили лоцмана на берег и пошли дальше. Сейчас, когда я пишу эти строки, сидя на шканцах, передо мной открывается несравненная картина. Ясный, безоблачный день, нас подгоняет легкий ветерок, и я насчитал еще пятнадцать кораблей, следующих тем же курсом, что и мы. Слева виднеется берег Франции, справа город Дувр и его замок, зеленые холмы и меловые утесы Англии, с которой мы скоро распростимся. Прощай, Альбион!
Понедельник июля 25-го. Все утро безветрие. После полудня поднялся восточный ветер и с силой дул всю ночь. Видели в отдалении остров Уайт.
Вторник июля 26-го. Весь день встречный ветер. Вечером опять видели остров Уайт.
Среда июля 27-го. Нынче утром, чтобы укрыться от сильного западного ветра, повернули к берегу. В полдень взяли на борт лоцмана с рыболовной шхуны, и он привел наш корабль в Спитхед, а это уже почти Портсмут. Капитан, мистер Дэнхем и я сошли на берег, и, пока мы там находились, я сделал кое-какие наблюдения.
Портсмутская гавань очень хороша. Вход в нее так узок, что от одного форта до другого можно добросить камень; а между тем глубина там около десяти сажен и поместиться там может до пятисот, если не до тысячи кораблей. Город сильно укреплен: окружен широким рвом и высокой стеной с двумя воротами, к которым ведут подъемные мосты, не говоря уже о фортах, батареях тяжелых пушек и прочих застенных укреплениях, коих названия мне неизвестны, и видел я их так недолго, что описать не сумею. В военное время в городе размещается десять тысяч человек гарнизона, теперь же в нем расквартирована всего сотня инвалидов. Хотя в настоящее время много английских кораблей находится в плавании[3], я все же насчитал их в гавани больше тридцати второго, третьего и четвертого класса. Они стояли без оснастки, но так, что оснастить их при необходимости было бы легко: ибо мачты и снасти хранились на складах поблизости, перемеченные и перенумерованные. В Королевских доках и верфях занято великое множество матросов, которые и в мирное время непрерывно строят и ремонтируют военные корабли для королевской службы.
Госпорт расположен напротив Портсмута, по величине этот город не уступает ему, а может быть, и превосходит его, но если не считать форта при входе в гавань и небольшого укрепления в начале главной улицы, защищен только земляною стеной и сухим рвом футов десяти в глубину и в ширину. В Портсмуте в мирное время почти нет торговли, там заняты главным образом постройкой военного флота. Корабли обычно бросают якорь в Спитхеде, это прекрасный рейд. Портсмутские жители рассказывают удивительные истории про жестокость некоего Гибсона, который во времена королевы Анны был там губернатором, и вам покажут отвратительный каземат у городских ворот, который они называют «Яма Джонни Гибсона», куда он сажал солдат за ничтожные провинности и держал так долго, что они только что не умирали с голоду. Хорошо известно, что без строгой дисциплины управлять разнузданной солдатней невозможно. Я готов признать, что, если командир чувствует себя неспособным завоевать любовь своих подчиненных он должен тем или иным способом внушить им страх, ибо то или другое (или то и другое) совершенно необходимо; однако Александр и Цезарь, сии прославленные полководцы, добивались более верной службы и совершали более выдающиеся подвиги благодаря любви своих солдат, нежели то было бы возможно, если бы эти солдаты, вместо того чтобы любить их и уважать, ненавидели их и боялись.