Подчиняясь внезапному импульсу, он сунул руку в карман и достал записку. Развернул, прочел в третий раз. Кого я пытаюсь надуть? Этот вопрос он, бывало, задавал себе, когда был еще молодым человеком, и нашел, что это исключительно эффективный способ бороться с самообманом и оправданиями, которые мы сами себе придумываем, чтобы не делать то, что должно. Кого я пытаюсь надуть?
И сейчас этот вопрос был уместен, как никогда. Он пытался убедить себя в том, что не любит Анну. Вот он это и сказал. Сказал, что любит ее. И он ее любит. Любит.
И все же это было нельзя, просто нельзя. Анна замужем за Джо. У нее есть две маленькие дочки, которые как он предполагал любят обоих своих родителей. Они ее семья; он нет. Как он мог, пусть даже на какое-то мгновенье, подумать о том, чтобы все это разрушить? Как бы он смог, глядя Джо в глаза, сказать ему, что он собирается забрать у него жену, мать его детей? Ответ был прост ничего этого он сделать не мог, и любовь, которую он только что признал в первый раз, должна быть подавлена, отторгнута, спрятана подальше, как уже столько раз бывало до этого с чувствами с чувствами, которые не имели права на существование, на которые косо смотрели, с чувствами, которые сломали бы общественный порядок или чью-то жизнь.
Он погладил записку, будто это был его талисман. Письмо от любимого человека и есть талисман, подумалось ему. Оно несет в себе симпатическую магию той руки, что ее написала, той самой руки. Он прочел записку еще один, последний раз, а потом порвал ее на кусочки, и эти кусочки тоже порвал, и так раз за разом, пока от записки не остались одни конфетти.
Он погладил записку, будто это был его талисман. Письмо от любимого человека и есть талисман, подумалось ему. Оно несет в себе симпатическую магию той руки, что ее написала, той самой руки. Он прочел записку еще один, последний раз, а потом порвал ее на кусочки, и эти кусочки тоже порвал, и так раз за разом, пока от записки не остались одни конфетти.
В этот-то момент и появился Карл; возник, будто ниоткуда.
Я думал, у тебя встреча, сказал он, разглядывая клочки записки, лежавшие у Ульфа на ладони.
Ульф молча стиснул в кулаке обрывки бумаги.
Ты это видел? спросил он у Карла. Это книжная лавка для мышей.
Карл взглянул на фотографию.
Странно, сказал он.
Что ты чувствуешь, когда это видишь? спросил Ульф.
Это странно, повторил Карл.
Ульф сделал жест в сторону пустого стула напротив.
Почему бы тебе не присесть, Карл? спросил он. Тогда мы сможем поговорить.
Карл сел и спросил:
О чем поговорить?
Обо всем, что мы хотели бы друг другу сказать, ответил Ульф, но слишком до этого смущались, чтобы говорить напрямик.
Глаза у Карла расширились:
Эта записка: что в ней было?
Ульф сделал глубокий вдох. Придется говорить начистоту. Другого выхода у него не было.
Анна поставила знак поцелуя в конце ну, знаешь, «Х». Это, наверное, ничего не значило, но Он запнулся.
Ты испытываешь к ней чувства, верно? спросил Карл.
Ульф кивнул.
Да, это так. Но это невозможно, понимаешь?
Карл отвел взгляд. Ему было ясно, что Ульф говорил правду. Сперва он сидел молча, но потом заговорил:
Что ты собираешься делать?
Ничего, ответил Ульф. Этого не может быть.
Это я понимаю, сказал Карл. Подавшись вперед, он положил Ульфу руку на плечо. Позволь мне кое-что сказать тебе, Ульф: ты самый хороший, самый добрый, самый забавный человек из всех, кого я знаю. А еще самый честный.
Ульф подозревал, что в этой тираде скрывался иронический упрек. Честный? Совсем недавно он солгал относительно содержания записки, но Карл, конечно, этого знать не мог. Или он знал? Если он прочел записку, пока Ульфа не было, то его собственное поведение тоже было небезупречным, пускай даже он и не говорил Ульфу неправды. Ульф решился.
Ты читал записку? спросил он.
Карл замялся, и его взгляд, до того устремленный на Ульфа, скользнул в сторону. Ульфу все стало понятно, и он облегченно вздохнул про себя.
Теперь они были равны с точки зрения морали оба стоили один другого.
Это не важно, ответил Карл.
Ульф поднял бровь. Это было не дело отмахиваться от неудобного вопроса, попросту объявив его неважным. Не Карлу было это решать; Ульф задал вопрос для себя.
Но Карл отвечать не собирался. Убрав руку с плеча Ульфа, он стиснул пальцами кулак, в котором Ульф все еще сжимал записку.
Дай-ка это мне.
Ульф раскрыл ладонь. Карл вынул у него из пальцев бумажные клочки и уронил их на пол.
Вот и все, сказал он. Их нет.
Глава 11
Во всем виноваты гормоны
Жизнь Ульфа, обычно столь размеренная и упорядоченная, в последнее время существенно усложнилась. Дело Бим Сундстрём теперь стало делом Сигне Магнуссон, и в процессе претерпело превращение из дела о фальшивом исчезновении несуществующего человека в расследование настоящего исчезновения человека вполне реального. У него пока не получалось найти времени на эту новую задачу, и Анна отправилась проводить опросы в одиночестве. Карл тоже кое-чем помог, но до сих пор им вдвоем удалось выяснить одну-единственную вещь: Сигне нигде не было.
Кроме того, ему приходилось беспокоиться еще и о Мартене; ветеринар посоветовал ему уделять собаке как можно больше внимания, но на работе было столько дел, что Ульф оставил это госпоже Хёгфорс. Из-за этого он чувствовал себя виноватым: за Мартена был в ответе он, и не дело это было сваливать пса на соседку, как бы любезна она ни была. И, конечно, была еще эта ситуация с Анной и ее запиской. Ему придется постоянно следить за обстановкой, все время быть настороже; начать роман так легко и так сложно потом из него выпутаться. При мыслях об Анне у Ульфа возникало ощущение, будто он стоит на берегу быстрых и опасных вод. Нужно проявлять особую осторожность, иначе он может оказаться в ситуации, из которой будет не так-то просто найти выход. Так что теперь ему придется сделать то, в чем у него не было никакого опыта: разлюбить женщину. И он не был уверен, что знает, как именно это делается, во всяком случае, намеренно.
А теперь, будто мало было всего остального, ему было передано еще одно дело причем не кем иным, как самим комиссаром полиции, сугубо загадочной, труднодоступной и наполовину апокрифической фигурой. Очень немногим в Следственном управлении когда-либо случалось встречать комиссара лично; находились даже такие, которые вообще отрицали его существование, уверяя, что комиссар не более чем кодовое прикрытие для тайного комитета управляющих, отвечавшего только перед правительством. Другие говорили, что он действительно существует, но что комиссар затворник, которого выводят из равновесия любые социальные взаимодействия, и что подведомственной ему организацией он правит с помощью указов, диктуемых немногим избранным офицерам, которым дозволено находиться в высоком присутствии.
Ни одна их этих версий не соответствовала действительности. Комиссар полиции Альбёрг действительно существовал; он совершенно определенно не был публичной фигурой и предпочитал спокойно работать, оставаясь при этом в тени; но те, кто был с ним знаком, знали его как скрупулезного администратора, справедливого до щепетильности начальника и ярого защитника интересов подведомственного ему учреждения. Он не слишком часто общался с подчиненными и не появлялся на публике, считая, что в этом нет необходимости. Умение делегировать было у него в крови, и он давал людям делать свою работу, не видя необходимости постоянно дышать им в затылок. Что же до частной жизни, то комиссар и его семейство были образцовыми гражданами: он помогал на курсах адаптации для беженцев, а его жена Анита она была бухгалтером на добровольных началах вела счета двух благотворительных организаций, расположенных по соседству. Двое их сыновей основали кружок по авиамоделированию для трудных подростков. В районе, где жила семья Альбёргов, их любили, и очень немногие а может, и вообще никто знали, что их тихий и симпатичный сосед на самом деле комиссар полиции.
Тем утром, когда Ульф приехал в контору, Эрик приветствовал его со словами:
Для тебя срочное сообщение, Ульф. Альбёрг хочет тебя видеть. Немедленно.
Ульф рассмеялся:
Ха-ха, Эрик. Сегодня, знаешь, не первое апреля.
Эрик был главным почитателем дня дурака во всей конторе: он обожал разыгрывать коллег. Все, конечно, были к этому готовы, и большинство его розыгрышей раскусывали сразу. Потому-то начальственное распоряжение насчет того, что все следователи обязаны иметь при себе фальшивые усы (в случае с мужчинами) или ресницы (в случае с женщинами), было воспринято с терпеливыми вздохами. Жертвой другого его розыгрыша, более успешного, пускай и отличавшегося меньшей изобретательностью, стала Анна. Эрик подсыпал ей в кофе, который она обычно пила несладким, аж две ложки сахару.
Ха! воскликнул он, наблюдая, как она морщится, отпив глоток. Первого апреля никому не верю!
Ульф обратил его внимание на то, что это трудно назвать настоящим первоапрельским розыгрышем.
Тут должен присутствовать элемент обмана, Эрик. Например, можно придумать какую-нибудь новость, которая будет выглядеть достаточно правдоподобно. Что-то в этом роде. Он немного подумал. Но, конечно, настоящие, правдивые новости например, насчет сегодняшнего запрета на рыбалку тут не годятся.
Эрик нахмурился:
Какой еще запрет на рыбалку?
Ты разве не слышал, Эрик? спросил Карл, который прислушивался к разговору.
Ульф покосился на Карла.
Риксдаг[7] сегодня утром одобрил запрет на любительскую и спортивную рыбалку. Скоро эти занятия будут вне закона. Кажется, это рыболовецкое лобби протащило.
Эрик, который держал в руках папку, уронил ее на пол.
Они не могут! дрожащим голосом произнес он. Они просто не могут это сделать.
Действительно, это немного чересчур, согласился Ульф. Но они сказали, что закон подлежит пересмотру ровно через год, на первое апреля.
Тут Анна, видя, что Эрик пребывает в совершенно расстроенных чувствах, положила этому конец.
Ульф шутит, сказала она. Не нужно так волноваться, Эрик никто не собирается запрещать рыбалку.
Пока, сказал Ульф. Дай им только срок.
Но в этот раз Эрик ясно дал понять, что он не шутит.
Я принял звонок, заверил он Ульфа. И записал номер. Я это не придумываю. Вот он.
Он пересек комнату и вручил Ульфу листок бумаги. Ульф набрал номер и, прежде чем положить трубку, быстро пометил что-то у себя в записной книжке.
Пока, сказал Ульф. Дай им только срок.
Но в этот раз Эрик ясно дал понять, что он не шутит.
Я принял звонок, заверил он Ульфа. И записал номер. Я это не придумываю. Вот он.
Он пересек комнату и вручил Ульфу листок бумаги. Ульф набрал номер и, прежде чем положить трубку, быстро пометил что-то у себя в записной книжке.
Похоже, ты прав, сказал он. Я должен явиться к Альбёргу в одиннадцать тридцать.
Видишь, сказал Эрик. Я же тебе говорил.
Анна забеспокоилась.
Надеюсь, это не из-за того, что ты что-то сделал, проговорила она.
Или не сделал, добавил Карл.
Ничего в голову не приходит, озадаченно сказал Ульф.
Карлу пришло в голову, что, может, это имеет какое-то отношение к делу Густафссона.