Получается, Саймонтон был прав. Его выводы применимы и к тем из нас, кто не стал гением, но пошел в науку из любви к ней и не свернул с пути, день ото дня работая и не мечтая почивать на лаврах. Результат анализа был очевиден: гении совсем не отличаются от нас, когда речь заходит о пиках креативности. Мы тоже достигаем пика на ранних этапах карьеры. Мы тоже теряем хватку, когда креативность начинает идти на спад. Гении или нет, мы подчиняемся одним закономерностям.
Однако, к моему облегчению, этот вывод что я вполне могу накупить гавайских рубашек, переехать во Флориду и заняться гольфом был основан на неполном прочтении данных. Изучая причины ранних творческих инноваций, мы наткнулись на нечто неожиданное. Да, вероятность прорыва резко снижается после двадцати лет работы в одной сфере. Но важно, что снижается и продуктивность. Оценив количество статей, которые ученые публикуют на протяжении своей карьеры, мы увидели, что они гораздо более продуктивны в начале пути. Кривая вероятности публикации самой важной работы и кривая вероятности публикации любой работы повторяли друг друга так точно, что мы не могли отличить их друг от друга. Такое нельзя было объяснить случайностью. Нам нужно было понять, что за этим стоит.
Несколько месяцев мы гадали, как объяснить связь между продуктивностью и вероятностью успеха. Я жаворонок мне лучше думается утром, поэтому я вставал на рассвете, чтобы изучить новые данные и отправить возникающие вопросы Роберте и ее команде. Днем мы обсуждали свои соображения, и я снова и снова спрашивал: «Что это на самом деле значит для меня? Неужели мой мозг уже мертв?» Роберта, истинная сова, в те же месяцы копалась в Google Scholar, изучая историю цитирования ученых, которые ее восхищали. На кого бы она ни посмотрела хоть на лауреатов Нобелевской премии, хоть на относительно безвестных ученых, с которыми она работала прежде, у всех них было кое-что общее: их влияние со временем возрастало. С каждым годом каждый из них набирал все больше цитат.
Возрастало даже влияние таких ученых, как Ньютон, Кюри, Эйнштейн и Дирак, а все они давно умерли. Их работы цитировались снова и снова, словно они были живее всех живых. Затем Роберту осенило. Она задумалась: в чем разница между успехом живых и умерших ученых?
Ответ таков: живые ученые сохраняют продуктивность. Ньютон, Эйнштейн и Кюри не могут двигать науку из могилы. Они не предлагали новых идей десятилетиями и даже веками. При этом мы не перестаем восхищаться их наследием. Несмотря на то что производительность их труда после смерти равняется нулю, их влияние, измеряемое количеством ссылок на их работы, растет с каждым днем. Чтобы изучить взаимосвязь между продуктивностью и успехом, решила Роберта, яблоки нужно сравнивать с яблоками, не пытаясь при этом сравнить живые яблони с умершими. Мы сменили объект нашего исследования на ученых, которые уже вышли на пенсию, чтобы можно было изучить всю их карьеру, а не только истоки.
Ночное озарение Роберты[149] помогло нам по-новому взглянуть на данные. Мы обнаружили, что можем увидеть взаимосвязь продуктивности и успеха, расставив опубликованные работы каждого ученого в хронологическом порядке. Вместо того чтобы сопоставлять каждую статью с возрастом автора на момент ее публикации, мы просто присвоили ей порядковый номер в рамках карьеры ученого. Сделав это, мы смогли объективно взглянуть на публикации, каждая из которых была очередной попыткой совершения прорыва.
Мы ожидали увидеть, что самые важные статьи ученых будут одними из первых в их карьере, ведь именно об этом говорили нам результаты многолетних исследований работы гениев. Как ни странно, все оказалось иначе. Каждая статья будь она хоть первой, хоть второй, хоть последней в карьере ученого имела одинаковые шансы оказаться самой важной. Взглянув на данные под таким углом, мы немало удивились. Похоже, возраст не имел значения.
В связи с этим возникал новый вопрос. Если моя креативность не имеет срока годности, а каждая из моих статей получает одинаковые шансы стать прорывом, то почему все мы хоть гении, хоть обычные люди достигаем пика на заре карьеры?
Дело было в продуктивности.
Объяснить этот, на первый взгляд, парадоксальный вывод поможет простая аналогия. Допустим, тридцать лет подряд вы каждый год в свой день рождения покупаете лотерейный билет. С возрастом ваши шансы выиграть приз не повышаются. Впрочем, они и не падают. Сегодня они такие же, как и пять лет назад, и десять лет спустя они останутся неизменными. Но что, если в свой тридцатый день рождения вы купите тридцать лотерейных билетов? Если вам вообще суждено выиграть лотерею, велики шансы, что это случится именно тогда. Наши оценки показали, что научные статьи сродни лотерейным билетам в жизни ученого. Каждая из них имеет равные шансы на успех. В результате успех приходит к исследователю в тот период, когда его работы публикуются чаще всего когда он завершает проект за проектом без передышки. Дело не в том, что на пике активности ученые более креативны, а в том, что они просто совершают больше попыток.
Всплеск продуктивности большинства ученых приходится на первые два десятилетия профессиональной жизни. Окончив университет, мы в первые годы беремся за новые проекты с огромным энтузиазмом. Затем, десять или двадцать лет спустя, наша продуктивность постепенно снижается. То же самое происходит и в других творческих сферах. Появляются новые возможности, которые заставляют нас покинуть работу, студию или лабораторию. Мы сталкиваемся с кризисом среднего возраста. Наши дети попадают в передряги, а стареющие родители требуют внимания. Мы выгораем, отвлекаемся, наши приоритеты смещаются, а темпы работы падают. Иными словами, ближе к концу карьеры люди покупают меньше лотерейных билетов, а потому реже выигрывают.
Итак, проанализировав данные иным образом, мы обнаружили, что новички гораздо чаще совершают прорывы не потому, что молодость синоним креативности, а потому, что их продуктивность выше. Не пугаясь ни равнодушия, ни провалов, молодые снова и снова пытаются преуспеть. Именно поэтому ученые публикуют самые важные работы между тридцатью и сорока годами, многие художники пишут лучшие картины между двадцатью и тридцатью, а многие композиторы, кинорежиссеры, инноваторы и модельеры совершают прорыв на заре карьеры.
Как ни странно, это хорошая новость для тех из нас, кто уже обзавелся морщинами, и тех из вас, кто обзаведется ими в будущем. Креативность не имеет срока годности, если мы продолжаем покупать метафорические билеты и показывать свои работы миру. Пятый закон успеха прост:
При упорной работе успех может прийти в любой момент.
Анализируя данные, я едва мог сдержать свою радость. Когда мы начали изучать взаимосвязь успеха и продуктивности, по дороге домой из лаборатории я всегда был полон сил и новых идей. Свою роль играло и то, что прогресс в нашем исследовании наметился в начале лета, когда солнце вообще как будто не заходит за горизонт, а когда все же садится, расцвечивает бескрайнее небо яркими красками. Моя радость была глубоко личной, ведь продуктивность всегда была моей сильной стороной. Теперь я увидел, насколько ценным активом обладал всю жизнь. Повторяя пятый закон как мантру, я стал работать вдвое усерднее, превосходя даже самого себя в молодости. Сегодня я знаю, что каждая публикуемая статья представляет собой новый лотерейный билет, а каждый билет дает возможность совершить прорыв. Нам пришлось проанализировать несколько тысяч карьер ученых, чтобы понять мою, но все оказалось очень просто.
Когда пятидесятилетний Джон Фенн пришел работать в Йель, в научном мире он уже считался старым. Но не стоит забывать, что он начал карьеру очень поздно. Он опубликовал первую статью в тридцать два года, через десять лет после окончания университета, что в академической сфере случается очень редко. Если верить Эйнштейну, ему можно было не надеяться стать звездой. В тридцать пять лет Джон устроился на первую академическую позицию, когда пришел в Принстон и стал заниматься необычными исследованиями атомных и молекулярных пучков, которые продолжил в Йеле спустя пятнадцать лет. Несмотря на усердие, Фенн не был звездой. Должно быть, глава его кафедры в Йеле даже вздохнул с облегчением, когда ученому исполнилось семьдесят, потому что теперь его могли отправить на пенсию. В конце концов, он работал почти двадцать лет, а похвастаться ему было нечем.
Но Фенн не собирался останавливаться. Тремя годами ранее, когда ему было шестьдесят семь и он уже работал на неполную ставку, лишенный лаборатории и помощников, Джон опубликовал статью о новой технике, которую назвал «электроспрей». Он превратил капли в высокоскоростной пучок, что позволило ему быстро и точно измерять массу макромолекул и белков. Поняв, что это прорыв, ученый увидел свой шанс и не прогадал: стремительный рост интереса к молекулярному строению клеток привел к тому, что его техника быстро стала одним из основных инструментов в лабораториях по всему миру. Немного пробыв в должности почетного профессора Йеля, Фенн перешел на работу в Университет Содружества Вирджинии, где никого, очевидно, не смущал его преклонный возраст. Он открыл новую лабораторию и как ни в чем не бывало продолжил исследования.
В последующие годы Джон произвел революцию в науке. Развивая свою изначальную идею, он предложил ученым удобный способ измерения рибосом и вирусов с прежде невиданной точностью, накапливая знания, которые перевернули наши представления о работе клеток. Его поздний прорыв окупился сполна. Пятнадцать лет спустя, в 2002 году, когда Фенну было за восемьдесят, он стал лауреатом Нобелевской премии по химии.
Его счастливая история[150] напоминает нам, что пятый закон работает нам на руку, если мы следуем его предписаниям. В своей надгробной речи подруга и ученица Фенна Кэрол Робинсон вспоминает его безграничный энтузиазм. «Он считал, что наука должна быть в первую очередь интересной, а когда интерес пропадает, нужно прекращать ей заниматься, написала она. Но Фенн не прекратил заниматься наукой, продолжая свои исследования и приходя на кафедру почти каждый день даже за несколько недель до смерти. Его последняя статья о механизме электроспрея вышла в свет, когда ему было девяносто лет». Он прожил прекрасную жизнь.