Лучше ром, сказала она. Хочется и мне хоть разок попробовать его.
Хорошо, ответил я. Только не этот. Для начала он слишком крепок. Принеси нам коктейль «Баккарди», крикнул я Фреду.
Фред принес заказ, добавив к нему тарелку с соленым миндалем и жареными кофейными зернами.
Оставь здесь всю бутылку, сказал я.
Постепенно все стало доступным, все озарилось ярким блеском. Исчезла неуверенность, слова возникали сами собой, и я уже не так внимательно следил за тем, что говорю. Я продолжал пить и чувствовал, как на меня накатывается огромная и нежная волна, как она подхватывает меня, как этот пустой сумеречный час наполняется образами, как над равнодушными и серыми пространствами бытия призрачной и безмолвной вереницей опять воспарили и потянулись вдаль мечты. Стены бара раздвинулись, и вдруг бар перестал существовать, а вместо него возник какой-то уголок мира, какое-то пристанище, полутемное укрытие, где притаились мы, непостижимо сведенные воедино, занесенные сюда смутным ветром времени. Съежившись, девушка сидела на своем стуле, чужая и таинственная, будто ее прибило сюда с другой стороны жизни. Я слышал свои слова, но мне казалось, что это уже не я, что говорит кто-то другой, человек, которым я хотел бы быть. Мои слова становились неточными, они смещались по смыслу, врывались в пестрые сферы, ничуть не похожие на те, в которых происходили маленькие события моей жизни. Я понимал, что слова мои неправда, что они перешли в фантазию и ложь, но это меня не тревожило, ибо правда была бесцветной, она никого не утешала, а истинной жизнью были только чувства и отблески мечты
Медная обшивка полыхала отраженными огнями. Время от времени Валентин поднимал свою рюмку и бормотал себе под нос какую-то дату. За окнами приглушенно плескалась улица, оглашаемая сигналами клаксонов, похожими на крики хищных птиц. Когда открывалась дверь, улица внезапно становилась шумливой и скандальной, словно крикливая и завистливая старуха.
Я проводил Патрицию Хольман до ее дома. Уже было темно. Обратно я шел медленным шагом. Вдруг я почувствовал себя одиноким и опустошенным. Сеялся мелкий дождь. Я остановился перед какой-то витриной и лишь теперь почувствовал, что перепил. Хоть я и не качался, но это ощущение было совершенно отчетливым.
Мне стало очень жарко. Я расстегнул пальто и сдвинул шляпу на затылок. Проклятие! Неужто эти капли опять опрокинули меня! Чего я ей только не наболтал! Я даже не решался поточнее разобраться во всем. Да и не помнил я ничего, и это было самым страшным. Теперь, когда я стоял один на холодной улице и мимо с грохотом проносились автобусы, все выглядело совсем по-иному, чем в полумраке бара. Я проклинал себя. Хорошее же впечатление произвел я на эту девушку! Уж она-то, конечно, все заметила. Сама почти ничего не пила. А при прощании так странно посмотрела на меня
О Господи!.. Я круто повернулся и столкнулся с проходившим мимо толстеньким коротышом.
Это еще что! злобно рявкнул я.
Протри глаза, чучело гороховое! огрызнулся толстяк.
Я вытаращился на него.
Людей ты, что ли, не видел? тявкнул он.
Я словно только этого и ждал.
Людей-то я видел, сказал я, но разгуливающую пивную бочку вижу впервые.
Толстяк не полез в карман за словом. Остановившись и разбухая на моих глазах, он процедил сквозь зубы:
Знаешь что? Пошел бы ты к себе в зоопарк! Мечтательным кенгуру нечего шляться по улицам!
Я понял, что передо мной весьма квалифицированный мастер перебранки. И все-таки, несмотря на всю мою подавленность, я должен был позаботиться о своей чести.
Топай, топай, псих несчастный, недоносок семимесячный, сказал я и благословил его жестом. Но он не внял моим словам.
Пусть тебе впрыснут бетон в мозги, идиот морщинистый, болван собачий! продолжал он лаять.
Я обозвал его плоскостопым декадентом; он меня вылинявшим какаду; я его безработным мойщиком трупов. Тогда, уже с некоторым уважением, он охарактеризовал меня как бычью голову, пораженную раком, я же его чтобы окончательно доконать как ходячее кладбище бифштексов. И вот тут он просиял.
«Ходячее кладбище бифштексов» это здорово! сказал он. Такого еще не слышал. Включу в свой репертуар! До встречи
Он вежливо приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные уважения друг к другу.
Эта перепалка несколько освежила меня. Но чувство досады не прошло. Напротив, чем больше я трезвел, тем оно становилось сильнее. Я казался себе каким-то выжатым мокрым полотенцем. Постепенно я начинал злиться уже не только на себя, но и на весь мир, в том числе и на эту девушку. Ведь напился-то я из-за нее. Я поднял воротник пальто. Ладно, пусть себе думает, что хочет. Мне все равно. По крайней мере сразу узнала, с кем имеет дело. Изменить уже ничего нельзя. Может, так оно и к лучшему
Я вернулся в бар и только теперь напился до зеленых чертиков.
IV
Стало тепло и влажно. Несколько дней кряду шли дожди. А потом небо прояснилось, солнце начало пригревать, и когда в пятницу утром я пришел в мастерскую, то увидел во дворе Матильду Штосс. Она стояла с метлой под мышкой и с лицом впавшего в умиление бегемота.
Что вы скажете на эту роскошь, господин Локамп! И ведь что ни год снова и снова этакое чудо!
В изумлении я остановился. Старая слива около бензоколонки расцвела за одну ночь.
Всю зиму она стояла голая и кривая. Мы вешали на нее старые покрышки и насаживали на сучки канистры из-под масла для просушки. Это была просто удобная подставка для всего от обтирочной ветоши до капотов. Еще несколько дней назад на сливе развевались наши застиранные синие комбинезоны, еще вчера ничего особенного не было заметно, и вдруг, за одну-единственную ночь, дерево, как по волшебству, преобразилось в сплошное розовато-белое мерцающее облако, облако из светлых цветов, словно на наш грязный двор ненароком залетел заблудившийся сонм бабочек
А уж запах какой, запах-то!.. мечтательно произнесла Матильда и блаженно закатила глаза. Потрясающий запах! Именно так пахнет ваш ром.
Я вернулся в бар и только теперь напился до зеленых чертиков.
IV
Стало тепло и влажно. Несколько дней кряду шли дожди. А потом небо прояснилось, солнце начало пригревать, и когда в пятницу утром я пришел в мастерскую, то увидел во дворе Матильду Штосс. Она стояла с метлой под мышкой и с лицом впавшего в умиление бегемота.
Что вы скажете на эту роскошь, господин Локамп! И ведь что ни год снова и снова этакое чудо!
В изумлении я остановился. Старая слива около бензоколонки расцвела за одну ночь.
Всю зиму она стояла голая и кривая. Мы вешали на нее старые покрышки и насаживали на сучки канистры из-под масла для просушки. Это была просто удобная подставка для всего от обтирочной ветоши до капотов. Еще несколько дней назад на сливе развевались наши застиранные синие комбинезоны, еще вчера ничего особенного не было заметно, и вдруг, за одну-единственную ночь, дерево, как по волшебству, преобразилось в сплошное розовато-белое мерцающее облако, облако из светлых цветов, словно на наш грязный двор ненароком залетел заблудившийся сонм бабочек
А уж запах какой, запах-то!.. мечтательно произнесла Матильда и блаженно закатила глаза. Потрясающий запах! Именно так пахнет ваш ром.
Я потянул носом, но никакого запаха рома не услышал. Впрочем, все было ясно.
Пахнет скорее коньяком для клиентов, заявил я.
Видимо, вы простудились, господин Локамп! энергично возразила она. Или, может быть, у вас в носу полипы. Теперь полипы почти у всех. Но у старой Штосс нюх, как у гончей, можете не сомневаться. Пахнет именно ромом выдержанным ромом
Хорошо, Матильда
Я налил ей рюмку рома и затем подошел к бензоколонке. Юпп уже был здесь. Перед ним стояла ржавая консервная банка, в которую он вставил пучок веток в цвету.
Это еще что? удивился я.
Это для дам, пояснил Юпп. Если какая-нибудь дама заправляется у нас, я ее премирую такой веточкой. Под это дело я сегодня залил в баки на девяносто литров больше обычного. Так что это дерево стоит золота. Не будь его у нас, надо было бы поставить вместо него бутафорию.
А ведь ты, парень, настоящий делец.
Он усмехнулся. Лучи солнца просвечивали сквозь его уши, и они походили на рубиновые церковные витражи.
Меня уже дважды сфотографировали, доложил он. На фоне дерева.
Вон что! Ты еще станешь кинозвездой, сказал я и направился к смотровой яме; оттуда, из-под «форда», как раз выбирался Ленц.
Робби, сказал он, ты знаешь, о чем я подумал? Надо бы нам позаботиться о девушке этого Биндинга.
Я посмотрел на него:
Как это понять?
Точно так, как я сказал. А чего ты на меня уставился?
Я на тебя не уставился.
Не только уставился, но даже вылупился. Между прочим, как ее зовут? Пат А дальше как?
Не знаю, ответил я.
Он выпрямился.
Как то есть не знаешь? Ты ведь записал ее адрес. Сам видел.
Потерял бумажку.
Потерял! Он запустил две пятерни в заросли своих желтых волос. Значит, вот ради чего я тогда битый час провозился с Биндингом! Потерял!.. Но, может, Отто запомнил адрес.
Отто его тоже не знает.
Он подозрительно поглядел на меня.
Жалкий дилетант! Тем хуже для тебя! Неужели ты не понял, какая это чудесная девушка? Господи! Он взглянул на небо. В кои-то веки нам попалось что-то стоящее, так эта зануда теряет адрес.
А мне она не показалась такой уж замечательной.
А это потому, что ты осел, ответил Ленц. Болван, который не понимает ничего, что возвышается над уровнем шлюх из кафе «Интернациональ». Эх ты, пианист! Повторяю: познакомиться с ней с этой девушкой просто счастье, особенное, исключительное счастье! Но ты, конечно, ни черта в этом не смыслишь! Ты видел ее глаза? Разумеется, не видел Все больше в рюмку глядел
Да заткнись ты! прервал я его, потому что этой рюмкой он попал мне прямо в открытую рану.
А руки, продолжал он, не обращая на меня внимания, тонкие, длинные руки, как у мулатки. Уж в этом-то Готтфрид знает толк, можешь мне поверить. Святой Моисей! Вдруг, нежданно-негаданно встречается девушка что надо красивая, естественная, а главное умеющая создать определенную атмосферу На мгновение он остановился. А ты-то вообще понимаешь, что это такое атмосфера? добавил он.
Воздух, который накачивают в баллоны, угрюмо заявил я.
Воздух, который накачивают в баллоны, угрюмо заявил я.
Ну конечно! сказал он с выражением жалости и презрения. Конечно же, воздух! Атмосфера это ореол, излучение, тепло, таинственность все, что одушевляет красоту и делает ее живой Впрочем, с кем это я говорю Испарения рома вот твоя атмосфера