Панкратов лишь констатировал факт. Ответа на вопрос: «Почему?» не нашел и он.
То, как Попов выглядел, выходя на старт личных дистанций, подходило лишь под одну версию: перегорел. Не исключено, что каплей, с которой началась утечка эмоциональных сил и нервов, стала церемония открытия Игр в Афинах, где на Попова была возложена наиболее ответственная миссия пронести по стадиону флаг российской сборной. Не потому, что это потребовало значительных (шесть часов на ногах) физических затрат. А в силу того, что в роль знаменосца изначально была заложена вполне конкретная символика. Начиная с 1988 года не было случая, чтобы знаменосец проиграл.
Не сомневаюсь, что выбор руководителей российского спорта в пользу Попова был продиктован самыми благими намерениями добавить пловцу моральных сил накануне последнего и самого главного старта его жизни. Получилось же, что на плечи четырехкратного олимпийского чемпиона взвалили дополнительный, крайне тяжелый груз: необходимость выиграть во что бы то ни стало. Не посрамить победные традиции. А груз оказался непосильным.
Состояние перегоревшего спортсмена знакомо многим: вроде все только что было в порядке настрой, жгучее ожидание борьбы, готовность к ней и вдруг наступает полное равнодушие, граничащее с апатией. И единственная мысль: скорее бы все кончилось.
В день полуфинального старта на стометровке Попов потерял телефон. Сказал об этом тренеру, посетовав, что обнаружил пропажу, когда хотел позвонить в Москву, поговорить с женой и детьми. Но когда Турецкий протянул ученику собственную трубку, тот лишь отмахнулся. Сказал ничего не выражающим голосом: «Я передумал звонить».
Он был слишком спокоен, выходя на старт своих дистанций. Как человек, который вынужден подниматься на тумбочку и прыгать в воду не потому, что хочет, а потому, что должен. Тренеру, руководству команды Это заметно контрастировало с тем, как выглядели соперники, аж дрожавшие от предвкушения поединка.
А на следующее утро из Олимпийской деревни Попов, член МОК, перебрался в Hilton официальный отель Международного олимпийского комитета. Там мы и встретились.
Разговору предшествовала забавная картинка. На то, чтобы преодолеть пятьдесят метров от входа в гостиницу до лифта, великому пловцу потребовалось пятьдесят минут. На каждом шагу его останавливали просьбами сфотографироваться, дать автограф. Солидные в своих олимпийских униформах дамы и господа становились в очередь, глядя на российского пловца с нескрываемым, почти детским восхищением. «Попофф приглушенно разносилось по холлу. Попофф»
А на следующее утро из Олимпийской деревни Попов, член МОК, перебрался в Hilton официальный отель Международного олимпийского комитета. Там мы и встретились.
Разговору предшествовала забавная картинка. На то, чтобы преодолеть пятьдесят метров от входа в гостиницу до лифта, великому пловцу потребовалось пятьдесят минут. На каждом шагу его останавливали просьбами сфотографироваться, дать автограф. Солидные в своих олимпийских униформах дамы и господа становились в очередь, глядя на российского пловца с нескрываемым, почти детским восхищением. «Попофф приглушенно разносилось по холлу. Попофф»
Наконец наш разговор начался.
Я, честно говоря, сам еще не успел понять, что случилось, признался Александр. На тренировках, в разминках все было нормально до последнего дня. Чувствовал и мощь, и скорость, и технику. Но стоило встать на старт все куда-то исчезало. Это было страшное чувство. Когда прыгаешь в воду, начинаешь работать руками, ногами и при этом будто стоишь на месте. Еще ужаснее то, что я совершенно не волновался. Словно выступаю не на Олимпийских играх, а в предварительном заплыве чемпионата России.
Соответственно не было нужной концентрации. Это чувствовалось по тому, как получались, а точнее, не получались старты, финишные касания. Мы с тренером привыкли детально разбирать каждое выступление делать своего рода работу над ошибками. И я давно пришел к выводу, что быстро плыть не получается тогда, когда не хватает ощущения соревнований.
Может быть, не стоило выходить на церемонию открытия?
Это нисколько не утомило. Может быть, перебрал эмоций удержаться от них на церемонии было трудно. Хотя не думаю, что это сыграло негативную роль. Скорее всего, оказался не готовым к такому повороту событий. Сейчас можно говорить что угодно: устал, не собрался Не сделал вот что главное.
Честно скажу, было очень обидно слышать, что я проиграл чуть ли не специально, мол, плыл не в полную силу. Такое могли сказать либо люди небольшого ума, либо те, кто совершенно меня не знает. Я просто не представляю, что такое плыть не в полную силу. И если уж я выходил на старт, то никогда не давал слабинки. Делал все, что был способен сделать. Хотя понимал прекрасно: когда эта нить постоянно находится в натяжении, она может лопнуть в любой момент.
Каким было твое первое ощущение, когда понял, что не попал в финал стометровки?
Таким и было: что не попал в финал. Не испытывал при этом никаких эмоций. В какой-то степени я уже успел привыкнуть и перестал удивляться тому, что на Олимпийских играх случаются порой запредельные для понимания вещи. Причем понял это даже не на прошлой Олимпиаде. А еще в Атланте в 96-м. Там я смог все это выдержать. В Сиднее оказался бессилен. Здесь, в Афинах, было еще тяжелее. Не мог отделаться от ощущения, что меня повсюду сопровождает какой-то злой рок. В день первого старта потерял телефон. В субботу, когда пришел на финал эстафеты, обнаружил, что забыл в Олимпийской деревне тренировочные плавки и полотенце. Пришлось разминаться прямо в соревновательном костюме. Геннадий Геннадьевич потерял любимые, «счастливые» очки, в которых он всегда ходил на соревнования. Перерыл всю комнату, сумки, карманы впустую. А после соревнований очки так же непредсказуемо нашлись.
Победу голландца Питера ван ден Хугенбанда в финале стометровки ты видел?
Да. Мне было интересно увидеть этот заплыв со стороны. К тому моменту я уже успел отойти от собственного выступления. Смотрел не как человек, который мог бы сам выступать в этом заплыве вместо кого-либо из финалистов, а как профессионал. Но вот заставить себя включить телевизор в пятницу, когда разыгрывался финал на дистанции 50 метров, так и не смог. Было слишком тяжело. По-своему больно, что ли
Не думал о том, чтобы вообще отказаться от дальнейших стартов после неудачи на стометровке? Или хотя бы не выступать в заключительной эстафете?
Я был обязан идти до конца. За мной стояла команда. Понимал прекрасно, что до тех пор пока мое имя значится в стартовом эстафетном составе, у них есть надежда. Которая жила до последнего. До того момента, когда я коснулся финиша
Глава 4. Хоркина forever!
«Могло ли быть по-другому? Этот вопрос наверняка будет мучить Светлану Хоркину еще много-много лет. Сейчас она слишком несчастна, чтобы думать об этом. Несчастна и необъективна»
Глава 4. Хоркина forever!
«Могло ли быть по-другому? Этот вопрос наверняка будет мучить Светлану Хоркину еще много-много лет. Сейчас она слишком несчастна, чтобы думать об этом. Несчастна и необъективна»
Такими словами начинался мой заключительный гимнастический репортаж из Афин. Светлана Хоркина имела шанс завершить карьеру двумя золотыми медалями. Но осталась лишь с бронзой, завоеванной в командном первенстве, и серебром многоборья.
За какой-то час, прошедший с момента проигрыша Светланы в многоборье, где она уступила всего 0,176 балла американке Карли Паттерсон, и вобравший в себя интервью гимнастки в микст-зоне и последующую пресс-конференцию, Хоркина успела превратиться из королевы Игр в антигероя мирового масштаба. Для начала ее возненавидела вся Америка. Из-за одной-единственной фразы, многократно перепечатанной американскими газетами: «Паттерсон не чемпионка. Чемпионка я. И навсегда ей останусь».
На самом деле все было совсем не так просто. В микст-зоне Хоркина появилась раньше американки. Пожалуй, эти минуты были последними, когда она все еще держала себя в руках. Выдав в телекамеры традиционный текст о том, как старалась победить и как сильно чувствовала поддержку болельщиков, прошла чуть дальше. Остановилась возле меня: «Вы же сами все понимаете»
Я действительно понимала, какую боль должна испытывать двукратная олимпийская чемпионка от того, что в Афинах, как и четыре года назад в Сиднее, так и не сумела использовать шанс на самую главную победу в многоборье. Только сейчас этот шанс был последним.
Но Хоркина не была бы Хоркиной, если бы на глазах такого количества людей позволила себе проявить истинные эмоции. Поэтому она продолжала улыбаться. И вполголоса говорила:
Она, конечно, молодец. Но вы же видели, как судили ее и как нас. Не хочу называть имя. За вашей спиной (при этих словах Хоркина кинула стремительный взгляд чуть в сторону) стоят журналисты этой страны. Не хочу, чтобы они догадывались, что я сейчас говорю. Ведь напишут же неизвестно что. В конце концов, поводов для расстройства нет. Я уже олимпийская чемпионка. И останусь ею на всю свою жизнь.
Выбираясь из толпы журналистов и отбиваясь от назойливых вопросов американцев («Что, что она сказала?»), я с ужасом услышала, как за спиной кто-то из российских коллег на чудовищном английском языке довольно громко и явно упиваясь вниманием к собственной персоне пытается объяснить: «Хоркина говорить Паттерсон нет чемпионка. Паттерсон нет хорошо. Хорошо Хоркина. Она быть олимпийский чемпион».
Горе-переводчик было замолк, но тут же, видимо, для пущей убедительности, добавил: «Форева!»
Эти несколько фраз стали для американцев, как кусок окровавленного мяса для оголодавшей акулы. На следующее утро все они домысленные и переработанные на самый разный манер оказались в газетах.
Одна из наиболее язвительных статей появилась в New York Times. Но в ней же сквозило невольное уважение.
«Дух Хоркиной на площадке игнорировать невозможно, писала газета. Кого еще болельщики будут так горячо любить и так же истово ненавидеть? Хоркина дала гимнастике образ отрицательного героя, которого никто не любит, но поневоле начинаешь сочувствовать тому, какими жестокими и несправедливыми поворотами полна ее карьера. В свои двадцать пять лет она показала, что может сделать женщина там, где соревнуются дети. Она выжила в вихре политических перемен, начав тренироваться в жесткой спортивной машине, созданной красными, а затем добившись величайших успехов в девяностых годах, несмотря на экономическую разруху в России. Нет, она по правде заслуживает комплиментов без подтекста. Уже в течение десяти лет ее присутствие придает гимнастике интригу».
После того как Хоркина проиграла многоборье, бывший гимнаст американской сборной Барт Коннер, за которого когда-то вышла замуж легендарная румынка Надя Команэч, сказал: «Она актриса. И ее поражение такой же спектакль, как ее победы».
Те, кто видел прощальное дефиле Хоркиной по помосту перед получением серебряной награды, наверняка согласятся с Коннером. С какой грацией и страстью она благодарила трибуны, то накидывая, то сдергивая с себя российский флаг и рассылая по залу воздушные поцелуи! Свое поражение она преподнесла публике куда выигрышнее, чем Паттерсон победу. Хоркина действительно выглядела женщиной среди детей, истинной королевой. И старалась упиваться этим. Потому что прекрасно понимала: больше нечем.