Итак, Глинского ловят на вокзале энкавэдэшники. Его сажают в фургон «Советское шампанское», где и происходит обряд инициации групповое изнасилование уголовниками. Глинский больше не Король, это доказано тем, что он не может делать то, что раньше: он не смог вылечить Сталина. Сталин умер, дело врачей закрыто, Глинский может вернуться к своей старой жизни, он делает попытку, но не выдерживает и сбегает. Последний эпизод жизнь Глинского в поезде, где он показывает фокусы: он стал Шутом. Итак, переворот свершился, Шут это король карнавала, и поскольку жизнь при Сталине это антижизнь, антимир, который живет не по правилам, не по закону, то в этой жизни Король может быть только Шутом, то есть королем наизнанку.
В сценарии Германа-Кармалиты мы видим множество других признаков карнавала. Например, амбивалентность: Глинский/Сталин, Глинский/Стакун, жена Глинского/домработница Надька, девочки-близнецы в шкафу, двойной дневник сына Глинского и др. все двоится, все зыбко в этом мире, где палачи-опричники вдруг объявлены героями. Следующие приметы: смешение высокого и низкого сиденье от унитаза, которое пришел забрать сын после обыска, сцены вечеринки у Шишмаревой, обыска, секса с учительницей, изнасилование, финальная сцена в поезде и множество натуралистичных деталей, касающихся жизни тела.
Эти приметы содержит, например, сцена, в которой учительница-девственница просит Глинского заняться с ней сексом она любит его и хочет забеременеть. Сцена, с одной стороны, трагична: Глинскому угрожает опасность, он может погибнуть, ходит по краю пропасти. Но при этом написана она комедийно, гротескно это пародия на секс и любовь.
«Он подвинулся, она сначала встала ногами на диван, потом легла рядом, натянув до горла одеяло с простыней и глядя в потолок. Ее большое жаркое тело прижало Глинского к спинке дивана. Он тоже глядел в потолок, не ощущая ничего, кроме комизма ситуации.
У меня холодные ноги? спросила она. Подождите, пусть согреются
Что это, процедура что ли, взвыл Глинский. С таким лицом аборты делают, а не с любовником ложатся Ты ж даже губу закусила Вам наркоз общий или местный? Я старый, я промок, я в вывернутых штанах бегал, меня посадят не сегодня-завтра, ты сама говоришь
Что же мне делать? спросила она.
Черт-те знает, подумав, сказал Глинский. Может, кого другого полюбить Из учителей добавил он с надеждой. Астроном у вас очень милый
Она затрясла головой.
Он идиот
Я, знаешь, боюсь, что у меня так не получится, сказал Глинский, если бы ты преподавала хотя бы биологию, нам сейчас было бы легче
Но и Пушкин сказал и делишь вдруг со мной мой пламень поневоле.
Глинский засмеялся.
Закрой глаза, угрюмо сказала она, я встану
И, не дожидаясь, села. На больших плечах туго натянулась рубашка в каких-то рыбках.
Погоди, сказал он.
Что же, губы у нее тряслись, мне перед вами обнаженной с бубном танцевать?! Отвернитесь же, боже, стыд какой Она часто дышала. Глинский подумал, что сейчас с ней случится истерика, и схватил ее, уже встающую, за руку.
Подумай, сказал он, на севере знаешь как говорят Там любить означает жалеть Ты попробуй сейчас не о себе подумать, а обо мне Ведь сколько незадач, а тут еще ты
Она дернула руку, он потянул в ответ. Она упала к нему на грудь.
Сними рубашку.
Она затрясла головой, и он сам стал снимать с нее рубашку
Ну быстрей же, ну быстрей, говорила она при этом.
Тело уже обнажилось, голова не проходила, он не развязал завязку. Варвара Семеновна говорила из этого вывернутого кокона. И, почувствовав желание, он наконец лег на нее».
Диалоги в «Хрусталев, машину!» часто вне коммуникации как таковой: собеседники просто заполняют пустоту, почти не пытаясь донести смысл, создают некий фон, звук жизни, в котором сливаются заголовки газет, шум радио, пословицы, поговорки, животные звуки. «Этот мир не нуждается в речи, так как в нем нет места воле, пишет Ян Левченко в исследовании Смерть языка в фильмах Алексея Германа. Есть лишь телесное подражание и выражение ощущений скудости удовольствий и многообразия боли. Редкая фраза доводится до конца и почти ни одна не соотнесена ни с происходящим вокруг, ни с предыдущей фразой, своей или чужой. Диссипация речи убедительно демонстрируется обилием экспрессивной фразеологии, которая позволяет заметно сократить лингвистические усилия».
Жизнь тела выходит на передний план, и речь почти всегда является только фоном, но фон в дионисийских текстах это главный герой, хор перекрикивает актера. Если убрать из сцены изнасилования Глинского все ремарки описания действий героев, то станет ясно, что в ней всего два персонажа: Глинский и хор, чей коллективный голос становится музыкой ада.
Да он старый, не-неа.
Я тебе некну. Я тебе некну, я тебе некну Я тебе некну, я тебе некну. Лопату дай, черенок, он же очком сыграет. Чего смотришь? Мы тебя педерастить будем. А ты смирись А то такое дело, озвереем. Жопу рвем и пасть Куснешь зубы вынем
Ты не переживай, дядя, если уж все равно фраер, петухом жить даже лучше.
Сержант!
Тихо, Маруся, тихо, не-а, не-а Старый, старый, старый, не-а, не-а, старый
Соси, глаза выдавлю.
Ах-ах-ах.
Старый, старый, а-а-а.
Умойся, ты же обмарался.
А то «попрошу налить»! Не играй с судьбой, дядя.
Дай кружку.
Нельзя, дядя. Теперь тебе из другой посуды надо пить. Так уж жизнь построена.
Дай тряпку!
Сержант, почему печка на спецтранспорте не работает?! Индивидуального спецтранспорта для вас нет, претензий принять не могу Так будет, блядь, печка работать?!
Ну-ну, ну-ну Дай ему сахару Ну что, козлы?!
Бе-е-е.
А ты одеколоном душишься? Брито. Стрижено да еще надушено Гляди, он тебе попу порвал
Ну-ну, ну-ну, ничего Беда небольшая.
Кто на «г»?
Да ладно, не видишь, что ли Жалобы есть, нет?
Чудный день.
Кто на «г», выйти.
Давайте!
Жри, жри
Отдайте ему свой ремень. Я брючный имею в виду Уйдите за машину, оправьтесь и вытритесь там Не надо, так не надо. Наденьте ему калошу.
Как сказано, так сделано, как сказано, так и сделано
Сочетание немыслимого и обыденного в сценарии Германа-Кармалиты существует даже в рамках одной фразы, как, например, в описании начала побега Глинского: «Вот женщина вышла из парадного и выбросила в снег кошку, пивной ларек был открыт». Или в виде простой болтовни с подругой, когда Глинский просит Шишмареву вспомнить, как называлась детская сказка, в которой человеку оживили его тень. Или в том, как на фоне едва не свершившегося убийства Глинский в поезде показывает фокус, а на небе зажигается огромная синяя звезда, больше похожая на лампочку.
Рябь на воде
Для того чтобы настроить себя на дионисийский лад, попробуйте поменять оптику: в морском пейзаже, в изображении корабля в море вы должны сначала увидеть рябь на воде.
Давайте вместе с Бодлером посмотрим на полотно Жака Луи Давида «На смерть Марата». Мы видим только что заколотого ножом убийцы журналиста, ученого и врача Жана-Поля Марата, который лежит в ванной с запиской и пером в руках. Над фигурой Марата огромное полотно картины, не заполненное ничем это фон, написанный живыми крупными мазками. «В картине есть что-то нежное и одновременно щемящее; в холодном пространстве этой комнаты, меж этих холодных стен, над холодной зловещей ванной парит душа», заметил Бодлер. Настроим зрение так, чтобы увидеть эту парящую душу, художник оставил для нее половину холста. Переход реального в нереальное, потустороннее вот настоящее содержание картины Давида. Растворение Марата в пространстве происходит прямо на наших глазах, и мы можем уловить вибрации.
Видеть невидимое этому учили и писатели, лучшие из них. Набоков заметил: «Искусство Гоголя, открывшееся нам в Шинели, показывает, что параллельные линии могут не только встретиться, но могут извиваться и перепутываться самым причудливым образом, как колеблются, изгибаясь при малейшей ряби, две колонны, отраженные в воде. Гений Гоголя это и есть та самая рябь на воде, дважды два будет пять, если не квадратный корень из пяти, и в мире Гоголя все это происходит естественно».
Давайте подумаем, какую рябь на воде имел в виду Набоков, говоря о текстах Гоголя. Как влияют на сюжет все эти «блистательные сочетания маловыразительных частностей» описания завтраков и обедов, интерьеров трактиров и гостиных? Зачем нам знать подробное устройство шкатулки Чичикова, фамилии всех мелких помещиков уезда и происхождение шерстяной, радужных цветов, косынки? «сестра Анна Кирилловна приехала к нам со своим мужем; Иван Кириллович очень потолстел и все играет на скрыпке» известные всем строчки из «Ревизора». Что это за люди? Они упомянуты, чтобы в свое время повернуть сюжет? Они появятся вскоре? Нет, они никогда не появятся и ни на что не повлияют, как и многие другие: молодой человек в белых канифасовых панталонах, наряд которого описан вплоть до булавки, штабс-ротмистр Поцелуев, поручик Кувшинников. Чехов заявил, что если в первом действии на стене висит охотничье ружье, то в последнем оно выстрелит, но, как заметил Набоков, «ружья Гоголя висят в воздухе и не стреляют».
Давайте подумаем, какую рябь на воде имел в виду Набоков, говоря о текстах Гоголя. Как влияют на сюжет все эти «блистательные сочетания маловыразительных частностей» описания завтраков и обедов, интерьеров трактиров и гостиных? Зачем нам знать подробное устройство шкатулки Чичикова, фамилии всех мелких помещиков уезда и происхождение шерстяной, радужных цветов, косынки? «сестра Анна Кирилловна приехала к нам со своим мужем; Иван Кириллович очень потолстел и все играет на скрыпке» известные всем строчки из «Ревизора». Что это за люди? Они упомянуты, чтобы в свое время повернуть сюжет? Они появятся вскоре? Нет, они никогда не появятся и ни на что не повлияют, как и многие другие: молодой человек в белых канифасовых панталонах, наряд которого описан вплоть до булавки, штабс-ротмистр Поцелуев, поручик Кувшинников. Чехов заявил, что если в первом действии на стене висит охотничье ружье, то в последнем оно выстрелит, но, как заметил Набоков, «ружья Гоголя висят в воздухе и не стреляют».
И опять мы говорим о ее величестве детали, о которой уже говорили выше. Да, это опять она, и здесь, когда мы тренируемся слышать хор и видеть карнавал, она снова является тем самым ориентиром, который приближает нас к хорошему тексту, который мы так стремимся написать.