Вернулся Петрович, и Опалин сразу же заметил, что его помощник чем-то встревожен или недоволен.
В чем дело? не удержавшись, спросил Опалин.
Не обращай внимания. Ваня, я дурак, ответил Петрович сквозь зубы. Сболтнул кому не надо
Будем составлять подробный протокол допроса, сказал Опалин, поднимаясь с места. Это означало необходимость записывать все детали практически в стенографическом режиме. Погоди, мне надо сбегать кое-куда.
Манухин был в своем кабинете и с профессионально непроницаемым выражением лица изучал фотографии жертв какой-то поножовщины.
Слышь, Митяй, начал Опалин без всяких предисловий, ты помнишь планировку квартиры Доманина?
Я все это уже давно выбросил из головы, тотчас же ответил Манухин. Слух между ребятами идет, ты его убийцу взял?
В убийстве он не сознается, говорит, в квартире был кто-то другой. Он, мол, и убийца. Мне надо описание квартиры, чтобы его подловить.
Все они не убийцы, когда попадаются, хмыкнул Манухин. Описание не мастер я описывать. Если бы у меня дело сохранилось, я бы фотографии тебе показал. Там есть на что посмотреть, на самом деле.
В квартире сколько комнат?
Три. Но там такие комнаты, на автомобиле ездить можно, не то что на велосипеде. Когда входишь, попадаешь в переднюю, но она размером ну, знаю с четыре моих кабинета. Потом гостиная. Общего коридора нет, из комнаты в комнату идешь через высокие двойные двери. После гостиной спальня. За спальней его лаборатория, где он занимался своими снимками.
Мебель в гостиной и спальне какая?
Красное дерево везде. Люстра если во дворце Советов будет такая, дворцу очень повезет. Ты мне вот что скажи: это же ограбление, да?
Ты был совершенно прав, объявил Опалин и рассказал, как гардеробщику «Националя» пришла в голову мысль поправить свое благосостояние за счет фотографа ТАСС. Доманина убили в спальне? вернулся он к делу.
Угу.
Мне нужно точно знать, там какая обстановка. Попытаюсь выудить у Терехова признание.
Манухин, морща лоб, кое-как перечислил предметы мебели, ковры, картины и прочие элементы декора, и Иван вернулся в свой кабинет, более или менее чувствуя почву под ногами. Однако в ходе дальнейшего допроса все его попытки вынудить Терехова признаться в убийстве Доманина потерпели крах. Гардеробщик стоял на своем: да, хотел ограбить, но в спальню не заходил и не убивал.
Врет он все, усомнился Петрович после того, как Терехова увел конвойный.
Нет, для простака он слишком уж ловко защищается. А если правду говорит?
С чего ты взял, что он простак? вопросом на вопрос ответил Петрович. Я знаю, ты не любишь Манухина, но если уж он не сумел вычислить гардеробщика Не так уж Терехов прост, получается.
На столе Опалина зазвонил телефон.
Да, Николай Леонтьевич Хорошо, я сейчас зайду.
Ну, рассказывай, велел Твердовский, как только Опалин переступил порог его кабинета.
И Иван поведал, как был схвачен гардеробщик и как он совершенно неожиданно признал свою вину в ограблении фотографа Доманина, но не в его убийстве.
Вот что, Ваня, вздохнул Николай Леонтьевич, это дело у нас забрали. Занимается им с недавних пор следователь по важнейшим делам Соколов твой, кажется, хороший знакомый. Опалин не стал отвечать. Так вот, ты отдашь ему бумаги, Терехова и короче, всё. Делом Доманина больше интересоваться не будешь Времена нынче сложные, и черт его знает, что из этого дела раздуют. Не лезь на рожон, Ваня, промолвил Твердовский многозначительно. Не нужно. У тебя и так положение сложное. Шофер-то до сих пор не найден, а без обвиняемого как нам закрыть дела?
Может быть, он все-таки умер, сказал Опалин. Новых нападений, после того, как Ирина Пряничникова ударила его отверткой, не было.
Но, получается, дела ты не закрыл, все зависло, шофер то ли умер, то ли нет. Слишком много предположений, Ваня. А по Доманину я уже позвонил Соколову, пусть забирает все.
Я жду свидетельницу, которую ко мне должны привезти начал Опалин.
Нет, Ваня. Я сказал: нет! Чтобы ты на пушечный выстрел не подходил к этому делу, ясно? Свидетельницей пусть занимается Соколов. Всё!
Однако, вернувшись в свой кабинет, Опалин застал там следующую картину: на полу в обмороке лежала веснушчатая светловолосая гражданка лет двадцати, а Петрович прыскал на нее водой.
Вот, Валентина Изюмова, объявил он, подруга Терехова. Юра с Антоном привезли ее, я пробовал завести разговор о том о сем, не была ли она его сообщницей, а она сразу в обморок хлоп!
Изюмова тихо застонала и открыла глаза.
Вы меня арестуете? спросила она с трепетом.
Это будет решать следователь Соколов, ответил Опалин. Я больше вашим делом не занимаюсь.
Он бросил взгляд на наручные часы.
Ладно, Петрович, дождись Александра Владимировича, он уже сюда едет. Передашь ему бумаги, Терехова, если он потребует, объяснишь насчет гражданки Изюмовой А я на сегодня всё.
Ладно, согласился Петрович, догадавшись, что по каким-то своим причинам Опалин не хочет видеть Соколова. Ты не волнуйся, я все сделаю.
Так меня арестуют? жалобно повторила Изюмова, распялив рот, отчего стала похожей на жабу.
Опалин оделся, спустился вниз, показал пропуск и вышел за проходную. Фонари ровными цепочками горели вдоль улицы, в воздухе крутились редкие снежинки. Повернув голову, Иван увидел Соколова, вылезавшего из только что подъехавшей машины. Сделав вид, что не заметил следователя, Опалин повернулся и сделал несколько шагов к трамвайной остановке.
Здорово, Скорохват.
От ограды отлепилась фигура, до той поры прятавшаяся в тени. Опалин поднял глаза и понял, что перед ним стоит Клим Храповицкий, заросший бородой и в рваном дворницком тулупе. Сосредоточенное выражение его черных глаз сразу же не понравилось Ивану, но он упустил доли секунды может быть, самые важные в его жизни и сумел только кое-как закрыться левой рукой. Выдернуть из кармана пистолет он уже не успел: Храповицкий трижды выстрелил в него в упор.
Глава 25. Погоня
На следующий раз припаси не фокстрот, а револьвер.
Д. Хармс, записные книжкиСоколов видел, как Опалин отвернулся и зашагал в другую сторону, и только усмехнулся: ничего другого он от своего бывшего друга не ждал. Но тут раздались выстрелы, Иван покачнулся и упал.
Когда следователь, забыв обо всем на свете, добежал до лежащего, он сразу увидел, что под телом Опалина уже собирается лужа крови.
Ко мне! заорал Соколов. Муровец ранен! Опалина подстрелили
От проходной уже спешили люди, на ходу выкрикивая вопросы вперемежку с ругательствами. Первым подбежал Казачинский, увидел выражение лица лежащего и похолодел. Следом за ним подоспел и Манухин.
Огнестрел, три в упор, крикнул им Соколов, «Скорую» сюда, срочно! Нет, пусть сразу звонят в Склиф его только туда! Опалин приоткрыл глаза. Ваня! Ваня, ты меня слышишь?
Но раненый не отвечал. Его лицо бледнело на глазах, а Соколов был достаточно опытен и понимал, что это значит.
Б, это, должно быть, Храповицкий был! в отчаянии выпалил Юра.
Он побежал обратно к проходной вызывать «Скорую». Скривившись, Соколов нащупал-таки место, откуда особенно обильно лилась кровь.
Манухин! Он не доживет до приезда «Скорой», истечет кровью Рану пережми! Вот тут
Я тебе что, сестра милосердия? буркнул Манухин, но все же подчинился, и кровь действительно стала литься меньше.
Так. Соколов перевел дыхание. Оставайся здесь до приезда «Скорой», ясно? Это приказ! И следи, чтобы кровь не хлестала
Он похлопал ладонью по карманам Опалина и извлек из правого пистолет.
Ты куда? крикнул Манухин.
Я его поймаю! заорал следователь. Он от меня не уйдет!
«Ни черта ты не поймаешь, жук кабинетный, подумал Манухин, но тут увидел выражение глаз Соколова и переменил свое мнение. А может, и поймает Но Ваня все равно не жилец. Черт, буквально полчаса назад говорили и вот»
Соколов прыгнул на заднее сиденье машины, в которой прибыл на Петровку, крикнул шоферу:
Вперед! Он к Страстному побежал
Не смея перечить, шофер завел мотор. Но Соколову не повезло: в этот час бульвары были забиты толпами народа. К остановкам трамваев тянулись длинные очереди (тогда в трамваи садились строго через заднюю дверь и в порядке очередности). Проклиная все на свете, следователь велел шоферу медленно ехать вдоль тротуара. Другие машины немедленно начали протестующе гудеть.
Выпусти меня! рявкнул Соколов.
Он выскочил в толчею, сжимая в руке пистолет, но тотчас же опомнился и убрал оружие в карман. Спины, спины, спины; лица молодые, старые, улыбающиеся, хмурые; снова спины; какая-то девушка с собачкой
Набрав в легкие побольше воздуху, следователь заорал:
Храповицкий!
И еще раз:
Храповицкий!
Вертя головой во все стороны, уловил в одном месте подозрительное движение. Нервы у человека в дворницком тулупе не выдержали: он побежал по бульвару.
Вот он, вот он! крикнул Соколов, бросаясь к своему шоферу. Следователь сел в машину. За ним, мы его нагоним!
Храповицкий мчался, рассекая толпу, как нож рассекает гладь воды. Но черная машина неумолимо приближалась, и он чуял, что в машине этой его смерть. Откуда-то из боковой улочки вынырнул фургон, развозивший хлеб. Водитель едва успел затормозить.
Да ты совсем сдурел? Куда прешь?
Друг! умоляюще проговорил Храповицкий, бросаясь к шоферу. Пусти в кабину
Попутчиков не беру, отрезал тот.
Это были его последние слова, потому что Храповицкий несколько раз выстрелил в шофера. Забравшись в кабину, бандит спихнул безжизненное тело на свободное сиденье и ударил по газам.
Скорей, скорей, уйдет! надрывался Соколов.
Фургон вылетел на бульвар и понесся по кольцу. Машина следователя не отставала, но и сократить расстояние не удавалось. Свернув на просторную улицу Горького, Храповицкий рванул к Тверской заставе, за которой начиналось Ленинградское шоссе.
Он уходит из города! бушевал следователь.
А я что могу сделать? крикнул в ответ шофер.
Ругаясь последними словами, Соколов выбил стекло и высунулся в окно.
Быстрее, ну! Что ты тащишься
Александр Владимирович, уже умолял шофер, оттепель же! Гололед! Мы перевернемся
Он уходит из города! бушевал следователь.
А я что могу сделать? крикнул в ответ шофер.
Ругаясь последними словами, Соколов выбил стекло и высунулся в окно.
Быстрее, ну! Что ты тащишься
Александр Владимирович, уже умолял шофер, оттепель же! Гололед! Мы перевернемся
Он кричал еще что-то, но Соколов, не слушая, прицелился и трижды выстрелил по шинам и по кузову.
Промазал! рявкнул он в бешенстве, валясь на сиденье.
Горит! закричал шофер. Он горит
Соколов высунулся в окно и действительно увидел над кузовом угнанной машины языки огня. Фургон завилял на дороге Храповицкий явно не мог справиться с управлением.