Несколько вечеров кряду, прежде чем уснуть, Опалин обдумывал эту мысль.
«Нет, не годится не то. Былинкин сказал, выставку отменили и снимки Доманину вернули то есть он показывал Дикинсону, Пыжовой, Радкевичу и Елисеевой фотографии, подготовленные для официальной выставки. Ничего порнографического там по определению быть не могло. Стоп может быть, и выставку завернули из-за этой смертоносной фотографии? Да нет, чепуха какая-то Доманин ездил по заграницам, его снимки публиковались в Правде, не мог он не понимать, что разрешено и что запрещено Даже если допустить, что он совершил ошибку и чего-то не учел если речь идет только об одной фотографии, ему могли бы сказать: выставка состоится, только вот этот снимок не пойдет. Разве Доманин стал бы спорить или задавать вопросы? Нет, не стал бы. Подумаешь одна фотография. Тут еще вопрос в доверии. Раз он был фотограф ТАСС и Правды значит ему доверяли. Раз невредимым проскочил через ежовщину значит крепко доверяли И вдруг прихлопнули выставку, он сорвался, напился, стал махать фотографиями, требовать подтверждения того, что он настоящий фотограф»
Опалин заворочался на постели.
«Кто-то где-то испугался Самые чудовищные преступления всегда происходят не от жадности даже, а от страха. Они убили пять человек только потому, что те видели какой-то снимок. Что же на нем было? И почему Доманин, который был везуч, и умен, и хитер, вовремя не понял, что подписывает себе смертный приговор?»
Опалин понятия не имел, каков был в жизни покойный фотограф, но он полагался на свой опыт, говоривший, что Доманин не мог быть наивным простачком-идеалистом и при этом работать в ТАСС и разъезжать по заграницам. Чем ближе человек к верхам, тем многослойнее ему приходится быть и изворотливее.
«Напрасно я гадаю, с досадой размышлял Опалин в одну из бессонных ночей. Снял же он случайно Машу в Париже, понятия не имея, кто она И включил снимок в те, которые должны были оказаться на выставке. Но раз она мне оставила свою фотографию, значит, дело не в ней. Что-то там было еще И Доманин не понял, потому что не мог знать просто не мог»
Прошло еще несколько дней. Никто не навещал его, не звонил, не слал телеграмм. Опалин счел, что его все забыли, и с изумлением обнаружил, как мало его это трогает. Он тоже был близок к тому, чтобы всех забыть и начать свою жизнь, если понадобится, с чистого листа.
В апреле он вернулся домой. Денег оставалось в обрез, а продукты еще в начале года подорожали на треть. Война с Финляндией окончилась несколько недель назад, и о ней уже мало кто вспоминал.
Когда Опалин явился на работу, Николай Леонтьевич поглядел на его измученное лицо, на поступь, которая выдавала в его подчиненном еще не вполне здорового человека, и нахмурился.
Вот что, Ваня От выездов я тебя пока освобождаю. Будешь работать в кабинете, консультировать коллег. Опять же, стажеры у нас бывают, будешь им помогать советом Что это за бумажка у тебя?
Мне нужно оружие, сказал Опалин, кладя бумагу на стол перед начальником. Так как Соколов забрал его пистолет, прежде чем погнаться за Храповицким, с получением ТТ обратно возникли некоторые сложности пистолет проходил как улика.
Будет тебе оружие, проворчал Твердовский. Ты, главное, Ваня, не дури. Когда поправишься, будешь выезжать и работать, как раньше.
Я не буду дурить, сказал Опалин после паузы, думая о разгадке гибели пяти человек, в общих чертах ему уже известной. Но обсуждать это он ни с кем не может, поскольку вовсе не горит желанием к погибшим присоединиться.
Иван поднялся в свой кабинет и увидел, что все коллеги уже в сборе. Не хватало только уволившегося Казачинского. Петрович, Антон, Терентий Иванович, фотограф Спиридонов, Горюнов, Фиалковский даже Никифоров с его Фрушкой, при виде Опалина радостно завилявшей хвостом.
Ты, Ваня, должен нас простить, раз мы тебя не навещали в санатории, сказал Петрович. Звонили доктору твоему постоянно, но он не разрешал. Говорил, ты в таком состоянии духа, и тебе надо побыть одному, чтобы собраться. Говорил, ты из таких больных, которых визиты только раздражают.
Вот тебя и забыли, забыли. А доктор, конечно, слишком много на себя взял. Нельзя так категорично судить о человеке, нужен ему кто-то или нет.
Как же я рад всех вас видеть! вырвалось у Ивана.
Было бы преувеличением сказать, что на работе для него началась новая жизнь, но теперь ему приходилось соразмерять общие интересы со своими силами. Весну и лето он провел в новой для него роли эксперта-консультанта. Он разбирал дела, в которых расследование шло туго или стояло на месте, и высказывал свои соображения. Иногда проводил допросы, иногда участвовал в совещаниях. Он видел, что с его мнением считаются, но его начала подъедать тоска. По сравнению с тем, что он делал прежде, это была капля в море.
Однажды, разбирая запутанное дело с множеством противоречивых показаний свидетелей, Опалин вспомнил, как встречал нечто похожее среди дореволюционных преступлений. Он открыл шкаф и стал перебирать старые папки. Неожиданно к его ногам упал конверт, который кто-то засунул в толщу бумаг.
Ничего не понимая, Опалин взял конверт, взглянул на его содержимое и у него потемнело в глазах. Он узнал манеру фотографа еще до того, как увидел карандашные надписи на обороте. Сыщик оглянулся кабинет был пуст, Петрович ушел на обеденный перерыв. Метнувшись к двери, как рысь, Опалин запер ее и принялся поспешно перебирать фотографии.
«Откуда, черт возьми, это оказалось у меня? Значит, кто-то принес но кто? Манухин? Исключено. Тогда кто?»
«Откуда, черт возьми, это оказалось у меня? Значит, кто-то принес но кто? Манухин? Исключено. Тогда кто?»
И неожиданно он вспомнил. Подружка Терехова, которая упала в обморок. Петрович еще плескал на нее воду А если эта Валя оставалась одна, когда он выходил за водой? И она вовсе не падала в обморок, а устроила симуляцию?
«Терехов унес из квартиры Доманина несколько конвертов не только деньги, но и фотографии прихватил по ошибке Потом подружка забрала снимки с собой, когда ее привезли в МУР Может быть, она хотела сдать своего приятеля, но испугалась, что ее сочтут сообщницей? Поняла, если ее обыщут, вот она, улика против нее? А избавиться проще простого: на минуту остаться одной и спрятать в этом самом кабинете Глупо, конечно, просто глупо, фотографии улика, их надо было сразу уничтожить»
Но, просмотрев содержимое конверта, Опалин понял, почему Терехову и Вале не захотелось уничтожить фотографии: те были слишком хороши и заставляли мечтать о чем-то находящемся далеко за пределами их скромных жизней. Парижские улицы, пражский мост, собор в Испании, женщины танцуют фламенко, а это, кажется, уже Рим, а это Горький в итальянском саду в компании неизвестно кого. Берег моря с живописными утесами, снова парижская улица с Эйфелевой башней вдали, а вот, не угодно ли под раскидистым южным деревом молодой человек с обаятельной улыбкой держит в руке цветок, что составляет разительный контраст с автоматом, который висит у него на боку.
«Уж не из-за Горького ли Доманин погорел?»
Быстро прочитав надписи на оборотах фотографий везде «для выставки», «для выставки», «для выставки» Опалин сунул конверт обратно, в груду старых бумаг, отпер дверь, вернулся на свое место за столом и мрачно задумался.
Хотя Горький умер после продолжительной болезни, его уход из жизни был объявлен результатом отравления и стал поводом для политических преследований. Лезть в это болото у Опалина не было никакого желания.
Здоро́во. В дверь просунулся Антон. Подумал уже о моем деле?
Да так, неопределенно ответил Опалин, проводя рукой по лицу. У меня такое впечатление, будто все они врут. И тут его осенило. Слушай, а не могли они все сговориться, чтобы ухлопать ту бабу?
Антон оживился, присел к столу и стал обсуждать с Опалиным нюансы расследования, а под конец, покосившись на его лицо, не удержался и спросил о здоровье.
Курить нельзя, нагрузки нельзя, вдохнуть полной грудью не могу, ответил Опалин мрачно, как мое здоровье? Да ничего.
Я тут с одним доктором познакомился, сказал Антон, говорил с ним о твоем случае, он заинтересовался. Может быть, тебе сходить к нему? Он с Ниной Морозовой в одной квартире живет. По вечерам всегда дома. А фамилия его Алябьев. Он на войне был в полевом госпитале, в последствиях ранений разбирается хорошо.
Ладно. Как-нибудь схожу.
Нет, ты обязательно зайди, настаивал Антон. Что плохого, если он поставит тебя на ноги?
«Ничем он мне не поможет», подумал Опалин, но, так как все-таки человек он был практический, решил проверить свою теорию. Дом номер двенадцать жил своей обычной жизнью: где-то гремело радио, где-то переговаривались соседи, женщины развешивали на веревках белье и купали детей. Когда Иван поднялся на четвертый этаж, Таня Киселева как раз выходила из квартиры, и он вошел без звонка. Доктор Алябьев недавно получил одну из комнат, раньше принадлежавшую Ломакиным, но, как назло, когда Иван пришел, дома его не оказалось. Опалин размышлял, уйти ли ему или все-таки подождать Алябьева в коридоре, когда дверь соседней комнаты отворилась. На пороге стоял электрик.
Надо же, думаю, знакомые шаги, и впрямь вы. Доктора ждете?
Угу, буркнул Опалин.
Слышал, что с вами было. Можете подождать у меня в коридоре неудобно.
Спасибо.
Переступив порог, Опалин оказался в довольно просторной, но, если можно так выразиться, безнадежно холостяцкой комнате. На стене старыми патефонными иголками к обоям была прикреплена фотография, запечатлевшая великолепную лошадь в яблоках.
А я уж было подумал, не явились ли вы по мою душу, негромко проговорил Родионов, всматриваясь в лицо Опалина.
Вам показалось, граф, ответил Иван, не скрывая своего раздражения. Чем вы занимаетесь чините проводку? Вот и чините ее дальше, и никто вас не тронет.
Вам показалось, граф, ответил Иван, не скрывая своего раздражения. Чем вы занимаетесь чините проводку? Вот и чините ее дальше, и никто вас не тронет.
Сегодня я устроил себе выходной, колюче парировал его собеседник. В связи с последними событиями. Он усмехнулся. Ни минуты, знаете ли, не сомневался, что вы тогда меня узнали, хотя до того мы виделись бог знает сколько лет назад. Правда, я вас тоже узнал по шраму. И выражение лица у вас точь-в-точь такое же, как было в детстве.