И этот Ломакин все время вам пишет? поинтересовалась Мария.
Представьте себе! А чтобы не раскусили, в чем дело, то и дело прибавляет: это слышал своими ушами мой сын, это я узнал от жены
А чем он, кстати, занимается?
Работает в магазине.
Продавец?
Нет, кто-то вроде заведующего.
Что ж, раз товарищ Ломакин так страдает от присутствия своих соседей, пора его от них освободить, молвила сквозь зубы европейски одетая дама. Арестуйте его, что ли
По какой статье?
Ну, раз он в торговле, значит, ворует, а раз ворует, его можно засадить.
Ясно, буркнул майор после паузы. А с семьей его что делать?
Вышлите их из Москвы. Да, и старуху, которая раньше писала доносы, тоже вышлете куда-нибудь. Раз уж избавляться, то от всех разом, добавила Мария со смешком, от которого у видавшего виды майора пополз по позвоночнику легкий холодок.
Однако он хотел узнать у своей собеседницы кое-что важное и решился.
Мария Георгиевна, не беспокойтесь. Все сделаем так, как вы хотите. Только Колтыпин замялся, и в голосе его прорезались непривычные для него нотки. Скажите мне, как советский человек советскому человеку: война будет? Мне почему-то кажется, вы ну должны знать, добавил он почти умоляюще.
Что значит будет, она уже идет, проворчала Мария.
Я не о Финляндии, с Финляндией все понятно: мы в срочном порядке отодвигаем границу подальше от Ленинграда. Война с Гитлером будет?
Мы делаем все, чтобы ее избежать, сказала Мария после паузы. Вопрос в том, насколько он увязнет в противостоянии с Англией и Францией. Но есть еще масса нюансов, которые надо учитывать. Многое может произойти, знаете ли.
Понимаю, вздохнул майор. Если бы Гитлера в ноябре прихлопнули, было бы куда легче.
Нет, не было бы. Гитлер это только элемент машины. Машина создана им и пущена в ход, но без него она не развалится. Убийство Гитлера лишь сплотит нацию, а преемник, поверьте мне, найдется без труда. Вопрос стоит так: что сломает машину. Пока не очень похоже на то, что ее похоронит Западный фронт
Через три дня после того, как загадочная знакомая Опалина обсуждала с майором перспективы войны, в дверь квартиры 51 позвонили граждане в форме, прибывшие в сопровождении управдома и дворника. Войдя в квартиру, граждане разделились: часть прошла в комнаты Ломакиных вместе с дворником и управдомом, а остальные отправились к бабке Акулине, попросив электрика и Таню присутствовать при следственных действиях в качестве понятых.
Я не понимаю, пробормотал Ломакин, товарищи, в чем дело?
Подделывать гири, товарищ, это преступление, добродушно разъяснил ему один из незваных гостей. Разбавлять бочковое варенье водой, излишек сбывать на сторону, а деньги класть себе в карман тоже. А что вы творили со сметаной? Я уж молчу о
Я ничего не знаю! заверещал Ломакин. В магазине были и другие служащие Может быть, я виноват недостаточно следил за ними
Ваши сообщники уже арестованы и дают показания, осадил собеседник. И об участии старшего сына в ваших махинациях тоже рассказали. Он ведь числился у вас продавцом?
Мадам Ломакина рухнула на стул и зарыдала. Жизнь разваливалась вдребезги, как парадный сервиз, который уронила неловкая прислуга.
Тем временем в комнате Акулины другой незваный гость считал килограммы сахара, муки, риса, пшена, различных чаев и банки консервов.
Это все мое! кричала бабка.
И вы, значит, не спекулируете? На рынок не ездите и втридорога не продаете?
Какое втридорога! вскинулась Акулина. Иногда только продам килишко-другой и то себе в убыток
Аж слезы наворачиваются на глаза, сказал бессердечный гость и принялся писать протокол обыска.
Вернувшись вечером домой, Василий Иванович узнал, что Ломакина, его старшего сына и бабку Акулину замели за воровство и спекуляции, а мадам Ломакина, шумно сморкаясь в платочек, вместе с младшим сыном поехала к своему дяде-адвокату советоваться насчет того, можно ли будет выручить мужа.
Что творится, что творится! вздохнул Василий Иванович, ставя футляр с тубой в угол. А что у нас будет сегодня на ужин?
Глава 28. Конверт
Земля пребудет вовеки. Она переживет всех тиранов.
Э. Хемингуэй, «Американцам, павшим за Испанию».«Литературная газета», 1 марта 1939 г.Дни тянулись однообразно и уныло. Опалин рассчитывал на быстрое восстановление и приходил в отчаяние, понимая, что здоровье возвращается к нему медленно. За время болезни он сильно исхудал, желудок отвык нормально работать, все тело болело, и вдобавок Иван не мог долго находиться на ногах тотчас же начинала кружиться голова.
Отражение в зеркале нервировало его. Он зарос бородой, а когда сбрил ее, вид худого лица с огромными синяками под глазами стал производить на Опалина тягостное впечатление. Его мучила мысль, что он вообще никогда не оправится окончательно и не сможет вернуться к работе.
Конечно, его навещали друзья, но и им было не под силу повлиять на его душевное состояние. Чаще других приходил Терентий Иванович и почему-то Никифоров, с которым Опалин работал меньше, чем с остальными. Проводник ухитрялся даже привести с собой Фрушку. По его команде собака показывала разные трюки, и это вносило в жизнь Ивана хоть какое-то оживление.
Много раз приходил Петрович, наведывался Антон, который рассказал, как получил комнату по соседству с Казачинским. Юра все-таки ушел из МУРа. Заглядывала к Опалину Лиза, бывала и Нина, но Опалин, остро ощущая себя развалиной, тяжело переносил визиты молодых женщин.
Приезжал к нему и Соколов, которого доктор попросил воздерживаться от курения в присутствии пациента. Опалин уже знал, что следователь застрелил Храповицкого и нашел ночного убийцу, но узнать подробности от главного действующего лица было, конечно, интересней.
В общем, он был недоволен своей жизнью, потому и убивал, сказал Соколов. Дома у него нашли тайничок, в котором он хранил основную часть трофеев. Штук тридцать или около того, и всё не деньги, не золото, не ценности. Так, мелочовка всякая. Если судить по количеству вещей в бумажнике и в тайнике, он убил больше сорока человек. Но где-то у него остался еще один тайник, до которого я не добрался. Там папироса Елисеевой, ключ Пыжовой и наверняка еще что-то. Нет, я бы все обнаружил, но мне не дали. Яшин взъелся на меня, велел дело закончить и сдать в архив. Он все никак не мог проглотить, что убийца оказался совершенно обыкновенным гражданином и даже кандидатом в члены партии.
Я слышал, у тебя были неприятности из-за того, что ты погнался за Храповицким, сказал Опалин. Это правда?
Правда. Соколов усмехнулся. Понизили меня, хоть и обещали впрочем, неважно. Я теперь простой народный следователь. Как поправишься, заходи ко мне. На меня теперь стажеров сваливают, приходится их натаскивать. Я уж, знаешь, даже привык с собой нашатырь носить. Никогда не знаешь, когда очередной стажер при виде трупа в обморок свалится.
Как поправлюсь, зайду, пообещал Опалин, а про себя добавил: «Если поправлюсь».
Как поправлюсь, зайду, пообещал Опалин, а про себя добавил: «Если поправлюсь».
Навестил выздоравливающего и Николай Леонтьевич. После этого визита Иван немного успокоился, потому что Твердовский пообещал Ивана не увольнять и вообще ждать сколько угодно, пока он не вернется к работе.
В санатории бы тебе подлечиться Мы тебе организуем самый лучший.
Санаторий в итоге оказался обычный, но недалеко от Москвы, и добраться туда оказалось легко это было важно для Ивана, который теперь не лучшим образом переносил переезды. В первый день пребывания Опалин достал из чемодана фотографию Маши. Карандашные надписи на обороте были стерты, а вместо них появилась новая: «Постарайся меня забыть».
Но Опалин не забывал ничего ни хорошего, ни плохого. Так уж был устроен. Он терпеливо принимал лекарства, ходил на все процедуры и выполнял все предписания. Его покорность обезоруживала врачей, привыкших иметь дело с пациентами куда более капризными и нетерпеливыми. Главврач распорядился продлить его пребывание на месяц, потом еще на один. Поначалу он считал, что после всех перенесенных операций Опалину повезет, если он сможет ходить по улице с тростью и без провожатого. Но Иван был упорен. Он не хотел ни трости, ни провожатых, он карабкался по лестницам, делал дыхательные упражнения и чувствовал, как с каждым днем к нему по капле возвращаются прежние силы. Однако борьба за возвращение к себе прежнему была только одной стороной его существования. По вечерам, лежа в постели, он размышлял над головоломкой, которую все остальные считали решенной. Иванов убил Пыжову и Елисееву, просто следователь не сумел найти последний тайник с принадлежавшими им вещами. А Опалин считал, все было совсем иначе.
Однажды вечером в ресторане «Националь» за двумя соседними столиками сидели четыре человека. Появился пятый, не вполне трезвый фотограф ТАСС, расстроенный и обозленный тем, что выставку его фотографий отменили. Фотограф махал своими снимками перед теми четырьмя и требовал, чтобы они сказали свое мнение. И что-то оказалось среди фотографий такое, что стало причиной смерти всех пятерых
«Сначала умер американский журналист Дикинсон, будто бы от перепоя Потом в своей квартире был убит фотограф. Потом две женщины, Пыжова и Елисеева их убийство обставили так, будто они стали жертвами ночного шофера. С Радкевичем церемониться не стали, его просто сбили машиной Один несчастный случай, один наезд, одно убийство с целью ограбления, которое в случае чего можно подать как политическое, и два убийства, которые будто бы совершил комаровец Получаются четыре разных расследования, никак между собой не связанные, и если не обратить внимания на точку пересечения всех пяти жертв, то ничего и не заподозришь. Терехов сказал, что тот, кто убил Доманина, что-то искал. Тогда я ему не поверил но он, похоже, говорил правду. Искал, но не нашел И Маша»
Однако о том, какое отношение Маша имела ко всей этой истории, ему совсем не хотелось думать.
«Я же видел эти фотографии в кабинете у Манухина не все, конечно Что там было? Уличные сценки, портреты людей рабочие на заводах демонстрации снимки парада какие-то разбомбленные здания это, наверное, война в Испании а может, и нет я же не приглядывался Порнография тоже была Не из-за нее ли весь сыр-бор? Допустим, Доманин снял кого не следует»