Старик ткнул стакан Тейхрибу (тот взял его без промедления), стукнул себя пальцем по виску и сказал что-то типа «Si prega di bere, da un mal di testa». Скромные познания в итальянском подсказали Тейхрибу перевод: «Пейте, пожалуйста, это от головной боли». Он немедленно выпил пузырящуюся жидкость с привкусом ацетилсалицила, прикрыл на мгновение глаза и тут же чуть не упал, получив сильный удар по голове.
Отшатнувшись и выронив стакан, который разлетелся на каменных плитах в мелкое крошево, Родион Карлович открыл глаза и увидел, как по маленькой комнате летят ошметки сочной массы желтые кукурузные горошины. Это же месиво сползало и с его лба и волос. Прежде чем он успел опомниться, старик проворно развернул его за плечи, пинком выставил за дверь, прямо под колеса едва успевшего затормозить автобуса. Вслед ему полетел обломок кукурузного початка. К удивлению Тейхриба, не воспоследовало ни ругани, ни долгих итальянских разъяснений с сочными жестами и хриплыми вскриками «идиотто». Водитель затормозившего автобуса просто открыл дверь во все такой же пустой автобус. «Джузеппе Сизый Нос» вышел вслед за Тейхрибом, развернул того к себе и вложил в его руки черный предмет. С некоторым очевидным извинением в голосе он произнес: «Ton gucha, Rodion! Grazie», повернул профессора в обратную сторону и легонько втолкнул в автобус.
Тейхриб плюхнулся на первое сиденье и минут пять сидел, тупо смотря в окно. Затем задумчиво провел по влажному от кукурузы лбу и почувствовал легкую, саднящую боль над левой бровью. На пальцах осталась небольшая кровавая полоска. «Вот так получают увечья в кукурузных боях за свободу и независимость» усмехнулся он про себя. На коленях у него, тяжело давя на бедра, лежал черный каучуковый шар. Родион опустил на него руку cо следами крови и вдруг, почти мгновенно, терзавшая его уже несколько часов боль улетучилась. Просто ушла, отпустила его. Профессор растекся по пластиковому креслу с блаженной улыбкой.
Из небытия его вывел окрик водителя. Автобус стоял на той же самой остановке на пьяцца Лима, и даже на той же самой стороне виа Плени. Когда Родион шел мимо водителя, тот остановил его. Вежливо, но настойчиво он постучал прокуренным ногтем по металлической, изрядно поцарапанной коробке с треснувшим стеклом окошечка.
Из небытия его вывел окрик водителя. Автобус стоял на той же самой остановке на пьяцца Лима, и даже на той же самой стороне виа Плени. Когда Родион шел мимо водителя, тот остановил его. Вежливо, но настойчиво он постучал прокуренным ногтем по металлической, изрядно поцарапанной коробке с треснувшим стеклом окошечка.
Dieci lire, signore, per favore6, просипел он.
Си, синьор, в тон ему ответил Тейхриб, бросая в кассу потертую монету в десять лир, с колосьями на одной и с плугом на другой стороне. Через минуту он опять сидел на скамейке остановки, будто задремав на несколько минут. Головной боли как не бывало, а в ладонях он грел черный каучуковый мяч.
Глава 14
55°4612»N
36°3910»E
Москва, Российская Федерация.
8 сентября 1994 года
Проснулся он от голосов за дверью, лежа на жестком матраце, в небольшой, необставленной комнате, в мезонине, под самой крышей дома. Матрац был не застелен, но в изголовье заботливо лежало чистое белье, простыни, одеяла, подушка, наволочки, чистые, но поношенные джинсы, футболка с надписью «Динамо М» (откуда узнали, что это его любимая команда?), полотенце, мыло. Он сразу почувствовал запах от его собственной одежды и устыдился.
За окном шумели позолоченными кронами березы. Доносились звуки радио: пели про вишневую «девятку». Олег выглянул в зарешеченное окно и увидел старика-узбека, собирающего листья. На шее у него, на бельевой веревке, висел транзистор «Вега». Узбек собирал листья, попадая в ритм песни. Дверь, на удивление, оказалась не заперта, и, выйдя из комнаты, Олег обнаружил своих недавних знакомых они сидели в потертых креслах, курили и азартно играли в нарды.
О, брат Олежка проснулся! насмешливо процедил один. А воняешь-то! Давай ноги в руки и в душ, там тебе бритва и зубная щетка приготовлены. Не забыл, как зубы-то чистить?
Оба громко заржали.
Олег вышел из ванной комнты посвежевшим.
О! Ты кто? Вещий Олег два? Удивлению «спасителей» не было границ. А ты говорил: зачем нам такой нужен? Обратился тот, что покрупнее, к другому.
Шеф будет доволен на этот раз!
Олега и впрямь было не узнать. Бывший бомж провел добрый час под упругими струями воды, извел почти весь кусок мыла. Два китайских одноразовых бритвенных станка ушли на то, чтобы на лице и черепе не осталось ни одного волоска.
Олег был человеком творческим, художником по жизни, как он себя называл. И неважно, что он делал. В душевой кабине он представлял себя молодым Котовским. О творчестве же он рассуждал примерно так: творчество художника-по-жизни певца, скульптора, композитора, поэта, кого угодно из этой братии не может и не должно рассматриваться в отрыве от его судьбы или, называя вещи своими именами, смерти. Скажем, стихи Пушкина не стали бы хуже, если бы его не убили на дуэли, но вряд ли их кто-нибудь помнил бы до сих пор, так же как мало кто помнит стихи Жуковского, Кукольника или Баратынского.
Потребитель искусства любит «заглянуть на последнюю страницу» и узнать, что автор совершенно честно повесился, застрелился или скакал голым по тюремной клетке. То есть все, что он написал, сделал, нарисовал, спел, чистая правда.
Людям приятно знать, что Гоголь сошел с ума, а Лев Толстой умер на безвестном полустанке, что Веня Ерофеев честно помер от рака горла, а Олег Григорьев от цирроза печени. Настоящий артист обязан умереть на сцене, певец должен дать последнего петуха и рухнуть в зал, Цой должен умереть молодым, а Кобейн сдохнуть от передоза, тогда все по-правде, все по-настоящему. Потому что так правильно. Так правильно уходить людям знаменитым и талантливым. Сам же Олег Первушин, в отличие от знаменитых людей, умел уходить по-своему. Он был уверен, что может, «как зайчик, ускакать» из любого заколдованного круга. Незамеченным. Исчезнуть, как тень в полдень.
Вот, родился себе человек в Казахстане в 1960 году, в бывшем городе Целинограде. В школе учился, отличником был. Потом два года в армии служил в Заполярье, техобслугой на военном аэродроме. После армии поступил в Свердловский архитектурный институт. Многие над ним посмеивались «приняли тебя как национальный кадр». Институт он, однако, не закончил; мотался по стране проводником, начал писать рассказы и дневники своих путешествий. Однажды эти записи попали в руки продвинутого молодежного издателя. В начале девяностых их опубликовали. Читателям понравилось: еще, еще Жизнь вроде налаживаться начала. А он взял и ушел, тихо, по-английски.
Уехал в деревню Гостилово Невельского района Рязанской области. Сына родил и жил там с ним, с женой Катей, собакой Ряхой и котом Маркизом. Сидел вечером на крыльце в сатиновых трусах до колен, курил и смотрел на небо. Но жена устала, уехала в Москву и забрала с собой сына. Олег остался, отчитанный напоследок супругой: «Другие чудики хоть пиарить себя умеют: вон, сегодняшние юродивые от современного искусства в какие валютные тыщи свою дурь конвертировали. А у тебя что? Книжки печатали карликовыми тиражами, картины, кажись, вообще не выставлялись, а пиком твоей известности стало появление минут на десять в телевизоре, в передаче о засилье чиновников от культуры, куда тебя эти сами чиновники из нашей деревни и вытащили. Тьфу на тебя!» В общем, Олег Анатольевич Первушин мог совершенно не кривя душой сказать вслед за одним украинским старичком: «Мир ловил меня, но так и не поймал». Но вот вчера, судя по всему, все изменилось, и мир все же поймал его в свой садок, по какому-то определенному, но только ему понятному Мировому Смыслу.
Старинный армейский дружбан, казах, высохший донельзя, подсадил его сначала на легкие наркотики, а немного спустя и на жесткий герыч. Денег не брал Олег стал у него мелким распространителем, все больше и больше подвисая на ниточку черных точек на сгибе левой руки. Как в старом анекдоте: «Даже в конкурсе мудаков ты занял бы второе место! Почему же, дорогая, второе-то? Да потому что ты мудак!» Вот и он, Олег Первушин, видимо, был записным мудаком-лузером. Жил на каких-то выселках в рязанских лесах ни денег, ни работы, ни громкой славы, ни официального признания. А если и выбирался куда в столицы, то только чтобы ханку или дурь толкнуть. С ними не попадался, а то совсем бы конец, но вечно во всякие истории влипал. Выпьет в какой-нибудь странной компании и, веселый, добродушный, начнет громыхать за жизнь, тут его и повяжут. Менты вообще постоянно его «принимали» за его синий казахстанский паспорт, безошибочно выхватывая наметанным взглядом в любой толпе. Три раза принудительно лечили, но хватало ненадолго, недели на три-четыре. Да и в стационар постоянно или «синьку», или «грязь», или тот же герыч заносили. Порой даже и охрана подторговывала. Какое уж тут лечение смех один. Катерина от этого и уехала устала бороться.
Вчера, например, рассуждал Олег, стоя под душем, тоже ведь как хорошо все начиналось. Начали выпивать с хорошими людьми еще в плацкартном вагоне. Ехал в Москву повидать сына. Было много слов и братания, слёз на кулаке и в отвороте пропахшего дымом ватника. Два раза бегал покупать у бабок водку на полустанках. Последняя бутылка была уж больно забористая свалились все. Из вагона утром вывел проводник, благословил пинком под зад, и Олег побрел на Красную площадь, как Венечка. И вот ни копейки денег, ни документов. Потом эти братки в малиновых пиджаках, машина, матрац. И дальше что?
После помывки и переодевания братки, еще раз осмотрев Первушина с ног до головы, отметили дорогу по вене, повели его на второй этаж, мимо мебели в «балийском» стиле, массивной и причудливой, мимо тяжелого стола с шестью креслами «из дворца», мимо множества ваз. Когда его ввели в просторный кабинет, первое, что он увидел, большой стол, заставленный сувенирами из разных экзотических стран: статуэтками, масками, подставками под пишущие принадлежности. Там же он разглядел подзорную трубу, матово мерцающую медными боками, и старинный глобус, глубоко сидящий в бронзовом кольце. Над столом, как в кабинете военачальника, висела географическая карта мира высокой точности, усыпанная, как клопами, красными точками иголок, указывающих, по всей видимости, на высокую туристическую активность хозяина.