Пахнет йодом ползущий ко мне эскулап.
Я не чувствую тела
значит крепко задело,
значит вовремя всё же меня санитары находят.
«Будем жить!»
всё шептал, вынося на себе из огня,
санитар с растрепавшейся рыжей косою,
надрываясь под тяжестью грузного тела.
Как решить
это мог за меня
этот взгляд,
покоривший очей
бирюзою?
Владислав отвёз стих в Краснодар и в первый раз посетил заседание молодых кубанских писателей. Здесь он впервые познакомился воочию с некоторыми из них. Сразу же бросилось в глаза, что все, молодые и старшего возраста, называли друг друга на «ты» и исключительно по имени.
Владислав отвёз стих в Краснодар и в первый раз посетил заседание молодых кубанских писателей. Здесь он впервые познакомился воочию с некоторыми из них. Сразу же бросилось в глаза, что все, молодые и старшего возраста, называли друг друга на «ты» и исключительно по имени.
Да, демократия тут развёрнута на полную катушку, отметил для себя Влад. И стар, и млад имеют равнозначные права. Как видно, преобладают свободные нравы.
Это впечатляло. И обнадёживало. Сулило перспективы. А в остальном нужно было присмотреться. Однако перед Меланьиным все лебезили, хотя и старались показать себя независимыми. И всё-таки чувствовалось кто здесь хозяин хотя бы по тому, что только Валентин Николаевич позволял себе капризничать. Он, как избалованная девица, надувал губы и обиженным тоном выказывал своё недовольство по поводу любого неугодного ему действия со стороны коллег либо критического замечания в адрес его прозаических сочинений. В таких случаях он раздражённо выкрикивал:
Брошу всё! Надоели. Как будто только мне одному всё надо. Кручусь, как белка в колесе. И никто этого не ценит.
Его тут же бросались успокаивать младшие по рангу коллеги. И тогда он милостиво ничего не бросал, оставался на месте. В данном случае выходило как раз наоборот нежели в известной поговорке, ибо не Меланьин красил место, а оно его. По этому случаю один из подающих надежды стихотворец Елисей Горчаков выразился за спиной литературного вожака так:
Наш Милашка возомнил себя всеобщим заступником, хотя об этом его не просили.
Но что возьмёшь с этого Горчакова? Вечно неухоженный и растрёпанный, неисправимый циник и хронический проходимец. Об этом все знали и тихо его игнорировали. К тому же, Владу нашептали, что циник подвержен ещё и шизофрении. Якобы потому его стихи и насыщены такими сочными художественными образами. Всё дело оказывается заключалось в его больном воображении.
Именно за образное мышление Меланьин и ценил Горчакова, оттого его назначал в жюри поэтических конкурсов.
Несколько уступал по силе поэтического дарования признанному молодому гению местного масштаба другой участник событий поэт Гена Павловский. Он играл вторую скрипку среди собратьев по искусству стихосложения. И тоже являлся завсегдатаем конкурсных жюри. Эти два абсолютно противоположных персонажа даже подружились на почве обоюдного пристрастия к административной активности. Но, главным образом, их объединяла всепоглощающая страсть к поэтической строфе.
Оба начинающих гения отнеслись к стихам Влада со сдержанной снисходительностью: особенно не критиковали, но и каких-либо восторгов не проявляли. В общем, отношения у новенького сложились с зубрами литературного бомонда вполне приемлемые.