Наконец Андрей сделал над собой усилие и повернулся к жене.
Пошли за вещами, сказал он.
Лицо у нее было горькое и несчастное.
Теперь, под желтое вечернее сипение перегорающей подъездной лампочки, шаги его в крошащемся цементе площадки были глухи и громки. Андрей нажал кнопку звонка соседней квартиры, и тотчас, как днем, там что-то грохнуло, зазвякало и стихло на короткий миг до чавканья открывающегося замка.
Подожди! крикнула Елена. Ты что, зачем вещи? Собираешься в Москву?
Вещи взять собираюсь, сухо ответил он. Дверь чавкнула замком и открылась. Утрешняя баба, по-прежнему в том же сатиновом синем халатике, только теперь застегнутом на пуговицы, разинула было рот, чтобы сказать что-то, но тут же вдруг ступила назад, запнувшись ногой об ногу, и, навалившись на дверь всем телом, влупила ее в косяк. Затем звяк цепочки в гнезде и затухающее топанье ног по коридору.
Что там такое? Елена подошла к Андрею, взялась за тоненькую никелированную ручку на двери и подергала ее. Ты что-то сказал, что ли?
Андрей не ответил, снова нажал на кнопку звонка, и дверь неожиданно открылась, без звука за нею, на малую щель, перечеркнутую наискось тускло взблеснувшими звеньями цепочки. Из щели на них смотрело теперь мужское усатое лицо, в выражении его глаз была собачья готовность кусать, и голос мужчины, когда он заговорил, дребезжал напряжением.
Кто такие? коротко продребезжал он первую фразу.
Шутовской спектакль продолжался. Вслед мужскому лицу, снизу его, в щели появилось женское все той же бабы, выяснилось, что она, дура, потом только спохватилась Марьей Петровной называют, а вчера будто бы лишь звонили; чемоданы она им не отдаст, раз соседка не хочет их признавать, ну и что ж, что это их чемоданы, что ж, что сами ставили, она под уголовное дело идти не желает, знает она, как оно бывает, только с милицией выйдут отсюда чемоданы, там пусть и отдает им милиция; а они с мужем ответственности на себя не берут и брать не собираются, и вообще сейчас сами будут звонить в отделение.
Да что вы в самом деле, теряя терпение объяснять ей все по третьему разу, сдавленным голосом закричал Андрей, что вы трясетесь, ну зачем нам, рассудите же вы, заносить их к вам нужно было!
Звони в милицию! глянула, извернувшись, наверх, на мужа, баба.
Дверь выстрелила замком. Стена сотряслась от удара, и певшая свою сиплую предсмертную песню блеклая желтая лампочка тихо погасла. Тишина и серая подъездная темь согласно обнялись, как две давно не видевшиеся родные сестры. Андрей отошел к перилам и посмотрел вниз, в дверной проем входа. Там, за ним, были еще поздние летние сумерки, и половичок асфальта в проеме светился матовой белесостью.
Пошли, сказала за спиной жена.
Куда? Дождемся милиции, объясним все, возьмем вещи.
Жена подошла и стала рядом.
Но милиция может ведь и не прийти сегодня.
Значит, сами сейчас пойдем.
Завтра возьмем. Жена дотянулась руками ему до плеч, подталкивая его, протиснулась между ним и перилами, встала на цыпочки и поцеловала в губы. Не заводись, не раздражайся, видишь, я какая спокойная. Зачем нам сейчас вещи, время на них тратить? Давай лучше о ночлеге позаботимся. В гостиницу на одну ночь пустят ведь нас? Ну, не в одну, так в другую.
А как же это ты без пижамы спать будешь?
Ну, не злись, не злись, жена оттолкнула его, упершись ему в плечо, и отошла в сторону. Злишься, что укладывал, тащил такой груз, всего на четыре дня! и все так бестолково, да? Виновата, признаю, не позвонила, а что теперь злиться?
Андрей заставил себя рассмеяться, обнял ее за плечи, и они стали спускаться.
Я не злюсь, с чего ты взяла Просто я ошарашен.
Верхний обрез дверного проема поднимался все выше, вновь часть за частью высвобождая улицу: проезжую часть дороги, газон, скамейку, стоявшую в своем нормальном положении на ногах, дом на противоположной стороне, только все это теперь было размыто в чертах, блекло, и небо, когда они вышли под него, уже оставленное солнцем, походило на увядающий лепесток гигантского голубого цветка. Машины, с тихим шипением шин об асфальт пробегавшие навстречу друг другу с обеих сторон газона, шли уже с зажженными подфарниками, тускло светившимися на их оскалившихся решеткой воздушного охлаждения лицах, но фонари еще не были включены.
И так же, как утром, не сговариваясь, они механически повернули налево и пошли в сторону метро.
Ну что, пойдем в эту как она называется, на площади, возле Исаакия, сказал Андрей, пытаясь вспомнить название гостиницы и не вспоминая, помня лишь то, что жена, указывая на большое, мрачное, кофейно-серое здание, сказала: «Та самая, в которой Есенин повесился».
«Асторию»? напомнила Елена.
Ну-ну, «Асторию», вспомнил теперь Андрей. Там же возьмем и список других, телефоны их, будем звонить, если в ней не получится.
Ага, согласилась жена. Она все же чувствовала себя виноватой и предоставляла ему теперь полную свободу действий, чтобы будущие ошибки и неудачи не имели к ней уже никакого касательства.
Метро приняло их в свое светлое просторное чрево, пронесло в грохочущем дрожащем вагоне по мрачному тартару туннеля, змеившему вдоль себя мощные тела кабелей, и вновь вознесло на поверхность ребристой, поскрипывающей где-то в невидимой своей части ступенчатой шкурой эскалатора.
Мест в гостинице, разумеется, не было. Но Андрей сразу же просил номер только на ночь, и, отказав, им велели подождать, потом еще, и еще, и через час ожидания все-таки позвали.
Только на ночь! не глядя на них, копаясь в какой-то пухлой, с желтыми страницами бухгалтерской книге, властным хозяйским голосом громко сказала администраторша, нашла то, что искала, провела над строкою рукой с карандашом, отметила точкой, выписала себе на бумажку, захлопнула книгу и только теперь обратила к Андрею с Еленой лицо. Деньги за сутки! так же громко и равнодушно-хозяйски продолжила она, сомкнула, рот и, не отводя от Андрея взгляда, стала чего-то ждать.
У нее было нестарое, скорее даже молодое еще лицо, но эта безмерная, чудовищная власть, данная ей волею обстоятельств над нуждающимися в ее услугах людьми, делала ее, когда она глядела глаза в глаза, словно бы безвозрастной, существующей с сотворения мира, и она знала при этом, что все уйдут в другое измерение, сменится поколение, и другое, а она все будет существовать.
Она молчала, глядя на Андрея, и он тоже молчал, чем дальше, тем больше недоумевая и паникуя, не понимая, чего она ждет от него, Елена уже переводила взгляд с него на нее туда-сюда, и наконец администраторша выкрикнула:
Ну так что? Деньги за сутки, я говорю! Согласны?
Согласны, да, ну конечно только теперь понял Андрей, чего она ожидала от него, и понял, что тут, должно быть, какое-то финансовое нарушение вот отчего она ждала, а он, да и Елена тоже, даже и не подумали об этом.
Заполняйте, выбросила им администраторша шелестяще трепыхнувшиеся в воздухе листки бланков. Кончики пухлых ее пальцев, большого и указательного, были испачканы в чернилах.
«Фамилия, имя, отчество», «год и место рождения», заполнял Андрей графы и, когда дошел до серии и номера паспорта, вдруг обнаружил, что паспорт в заднем кармане джинсов у него только один его.
Где твой паспорт? с холодящим предчувствием, тихо, чтобы не слышала администраторша, возле которой, прямо на стойке, заполнял бланки, спросил он жену.
Она посмотрела на него долгим, вспоминающим взглядом. Скулы ее от этого поднялись, глаза сузились стали совсем китайскими.
В верхнем ящике письменного стола под желтой клеенчатой тетрадью, вспомнила она.
Это точно? все тем же тихим голосом переспросил он.
Абсолютно точно, твердо, с какой-то даже горделивостью ответила она. Память у меня что надо. А что?
Ты его абсолютно точно, с нажимом, чувствуя, как все в нем внутри кипит, сказал Андрей, абсолютно точно не взяла с собой?
Она поняла, и лицо ее на это было больно и трудно смотреть из счастливого и довольного так по доске, исписанной мелом, проводят мокрой тряпкой сделалось несчастным и тусклым.
Нас не поселят, да?
Черт побери! выругался Андрей. Даже и в отдельные номера.
Но почему? возмущенно спросила жена, оглянулась на администраторшу, заранее на нее негодуя. У тебя есть твой паспорт, у них твои данные, ты за меня поручишься.
А ты кто такая? подписываясь под своим бланком и начиная заполнять на жену, посмотрел на нее Андрей. Моя ленинградская пассия, и я приехал к тебе поразвлечься. А может, вообще только что на улице встретил.
Ой, ну перестань! поморщилась жена, и в том, как она это сказала, ему почудилась даже радость оттого, что вот может наконец позволить себе упрекнуть и его.
Черт побери! выругался Андрей. Даже и в отдельные номера.
Но почему? возмущенно спросила жена, оглянулась на администраторшу, заранее на нее негодуя. У тебя есть твой паспорт, у них твои данные, ты за меня поручишься.
А ты кто такая? подписываясь под своим бланком и начиная заполнять на жену, посмотрел на нее Андрей. Моя ленинградская пассия, и я приехал к тебе поразвлечься. А может, вообще только что на улице встретил.
Ой, ну перестань! поморщилась жена, и в том, как она это сказала, ему почудилась даже радость оттого, что вот может наконец позволить себе упрекнуть и его.
Через пять минут они выходили из гостиницы. За этот час, что они провели в ее холле, сумерки загустели воздух из фиолетового стал густо-сер, везде уже горели огни. Площадь перед гостиницей была пуста, темнела на постаменте фигура Николая Первого и высилась за ним громада Исаакия.
Андрей пошел к выходу из гостиницы сразу после неудавшихся уговоров администраторши (зло хлопнул ладонью по стойке: «Черт бы вас всех побрал!»), не сказал жене ни слова и сейчас, выйдя, остановился надо все-таки было решать, что же делать теперь.
Идиотизм, сказала за спиной жена. Она ниткой протянулась за ним через холл и сейчас тоже, вслед за ним, остановилась не рядом, а сзади и чуть сбоку.
О тебе же заботятся, не поворачивая к ней головы, хмуро сказал Андрей. Чтоб муж твой, не дай бог, не согрешил перед тобой.
Ой, да ну хватит же тебе! Она топнула ногой, и, обернувшись наконец к ней, он увидел, что лицо у нее сумрачное, совсем несчастное и она держит себя за волосы, собрав их в горсти и отведя за шею, аэто значило, что еще одно его слово и она разрыдается. Зачем ты говоришь гадости, для чего? Я виновата, я уже признала это, что ты все злишься и злишься? Хватит, в конце-то концов!