Подмалевки - Лазарь Соколовский 2 стр.

Как мысль вошла, мол, кончилось искусство,
наш век свернул в иную ипостась,
где для творца какие-то задворки
в теряющем сознание миру?
С чего я взял, что рушатся основы
не нами обозначенных начал,
а, значит, и концов?.. По косогорам,
как зеркальца, свои взметнули солнца
тромбоны одуванчиков. Орган
воздушных сосен справа выводил
классический порыв токкаты Баха,
оческом грома вторя небесам.
А саксофон  лохматый ельник слева 
оттягивал полоску горизонта
к стыдливо розовевшему закату
за кромкой отплясавших джигу туч.
Все это был один шальной оркестр,
плевавший на различье инструментов,
что критиков повергло бы в экстаз.

Искусство  отражение искусства,
что много выше, глубже, шире и
ворчливому сознанью неподвластно.
Немногим  память о былом, что бьет,
когда изменят ей, возвратным светом.
Очнись, безумец! Пять минут назад
ты тоже мчался, с жадностью глотая
осколки преходящей красоты
разверзшейся стихии, и в салоне
ей в унисон Чайковский душу рвал.
Конец искусства как конец дыханья.
Пусть ты не бог  спеши природе вслед,
пока в блокноте есть листков с десяток,
тобою не замаранных еще
в тоске, чтоб оправдаться до июня.

И что же  вот: пишу в аэропорте,
где ждать из дальней родины жену.

Вы снова здесь, изменчивые тени

Настало: занавес почти
готов сорваться, там, за сценой,
стучиться кто-то Ты в ночи
не спишь и холодеют вены.

Бежать от старости смешно,
как ныть о молодости глупо,
единственно  фальшивых нот
как будто меньше, слишком хрупок

сухой остаток: завтра  свет,
глубокий сумрак  послезавтра,
прищелкнуть пальцами в обед
еще не значит сесть за завтрак

в день следующий. Но пока
мысль жадная опоры ищет
в безбрежье щедром языка 
ты жив, пришлец, и, значит, пища

духовная опять нужна
не телу бренному  сознанью,
как ни горька, ни солона.
И позднее сольется с ранним

в одной цепочке временной,
пусть тем сходить, а те в начале
пути. Но что там, за чертой
отпущенной, в какие дали

вихрь унесет? в какой раек
наивной басенки старинной,
где бытие  небытие,
а из частиц  одни нейтрино?

Кого здесь спросишь, что кому
назначено  пустая тьма лишь?
Не достучаться к Самому,
что молишься и что скандалишь.

Поверить астрономам, но
их инструмент  всего-то лупа,
а старость право же, смешно.
Вот молодость да тоже глупо.

Осталось разве ублажать
остаток трезвый поздним рвеньем.
Как Фауст, ты не все сказать
успел, еще хотя б мгновенье

Несутся опрометью дни 
как Маргарита поседела!
Повремени, повремени,
душа, не сдавшаяся телу,
ты снова корчишься строкой,
готовясь вдаль с сумой заплечной.
Нам только грезится покой 
какой покой, когда он вечный

Где старость бьется пред дверьми,
где юность тщится пасть за други,
простор осмысленный, прими
хоть эти жалкие потуги

каких-то слов, каких-то дел 
мы суетимся, будто живы
в веках И я не все успел,
как и соспутник мой строптивый,

кому сквозь ночь уже видней
посланник, что за нами выслан.
Но есть еще остаток дней
для сопряженья с высшим смыслом.

Опять весна но выдержать ли нам
такое обновление природы,
когда эпохи рвет напополам 
на до и после празднеств и исхода.

Все повторялось. Так недавно Пан
со вздохом  вздрогнул Рим!  исчез куда-то.
Как будто кто качал  валил туман,
и людям становилось тесновато

в привычных стенах, будто их сдвигал
возвратный вихрь, рвущийся с Голгофы,
не знавший, на кого обрушить вал
последних слов, еще не сбитых в строфы:

«Отец, ты где?» Чуть больше десяти
учеников. Куда им против силы
толпы? Шептать лишь: «Сможешь, мать, прости,
не сберегли» И что ж, она простила?
Да, Он учил прощать, но каково
ей, женщине!.. Куда ей до пророков,
до книжников. Был сын  и нет его,
другие есть Что ж ей так одиноко?

Поодаль слушать ли, припасть к плечу,
когда один грустил, друзей нет рядом
Одиннадцать пришли. Я промолчу.
Я все им отдала. Чего же надо

еще? Чтоб с ними я пошла к толпе
надежду дать здоровым, утешенье
калекам и недужным? Как пропел
петух три раза  хоть сопротивленье

какое Петр, наш камень, наш храбрец!
Иаков, Иоанн, что ближе прочих
и где же он, духовный ваш отец 
все разбежались после первой ночи!

А перед тем, как в день последний свой
на воле он молился: «Как же рано» 
повязаны порукой круговой,
вы спали под оливой Гефсимана!

Валить на Кариотина смешно
Фома, Андрей, Филипп  вы разве чище,
когда затем был хлеб, лилось вино
Вся плоть Его теперь пойдет на пищу?
Вы разбредетесь по миру нести
Его уроки  что от воли вашей
останется? От главных десяти
не отойти  итог не станет страшен,

коль рвенья чересчур, без берегов 
свое вбить, отвергая и достойных?
Он звал к добру, велел прощать врагов 
вдруг именем Его зажгутся войны?

Как смертный знал: всему положен срок 
а что, как долг его переосоздан?
Он шел к любви земной  зачем же бог
далекий, как блуждающие звезды?

Соратники некрепки вы просчет,
что так легко решать Его задачи.
Достанет духа вам, Матфей, Зилот,
иль кто-то новый все переиначит?

Варфоломей и два еще на «и»,
повторные Иаков и Иуда,
спешить вам на восток, кресты свои
тащить не за дела Его  за чудо,

которое с приставкой гробовой
к Нему прилепят лихо, и поди ты!
Пройдут века, и сказочкой такой
умело оболванивать левитам
доверчивую паству. Родовых
кровей своих предать я не готова.
Простила б я, пусть мертв, спасете ль вы
хоть капельку Его живого Слова?

Опять весна Я не скажу вам «нет»,
все впереди еще, покажет осень,
что стоите. Мы все идем вослед
Учителям, а вот куда нас сносит

Что нам ответить, подобрать слова
какие Пусто в нас, как пусто в храме.
Ты  мать, и этим ты уже права 
нам правоту доказывать делами.

Что ж, вышло так, как вышло. Видно, срок
настал и наш служить еще страничкой
той памяти, что мучает Восток
не в первый раз. Наметилась привычка

от патриархов, дальше по кругам
она скатилась мягко к Моисею.
Ветра слоили почву. Как же нам
куда-то вспять от этой панацеи
традиций. Так ломать, как Он ломал 
откуда духа взять Что наша ролька?
Без пастуха сметет нас первый вал
Да, ты права, мы не крепки настолько,

чтоб следовать Ему во всем. Порыв
на пике не удержишь, если сразу
не взмоешь вверх  Восток сползет в архив,
подмятый за века иным экстазом.

Куда там! С ним не сладить: вдруг один,
речистый посильнее нас плюс тот же
какой-нибудь вояка Константин 
и в боги твоего рукоположат,

а дальше Дальше что, когда с трудом
не слиться с фанатизмом при начале
пути после Него. Но сладить дом,
в котором сохранились бы скрижали

нетронутыми?.. С нами ли, без нас 
как не свалиться с той бездонной выси,
что задал Он!.. Какой бы пересказ
ни явишь  все не то, как ни божись мы.

Свидетели чего  той мировой
античной бойни или же смиренья
всеместного? Ты родила кого 
замену бога прежнего ль? явленье
иного Человека, что пришел
намного раньше, чем его приветить
дано живущим, чей печной горшок
и есть вся вера. Остальное  ветер,

что как навеял, так и унесет
наивные потуги, катастрофу
дежурную?.. Отдышится народ 
и зарастет легендами Голгофа,

настроят храмов, и такой же вал
паломников ворвется в дикой лаже
Какое Слово!  нужен ритуал
с сопутствующей этому пропажей

исконного. Вновь  свечка за пятак,
как до того по требухе синицы
гадали, те божки ушли вот так 
с глубоким вздохом вдоль по всем границам.

Язычество но там хотя б отсчет
по кольцам ежегодного прироста
живой натуры. Ну, а нас что ждет?
Что задал Он, решить отнюдь не просто,

хоть облачимся в нимбы Но и ты,
какая нас сегодня судишь, как ты
избегнешь той же доли? Где мосты,
чтоб чуть подать назад? Какие факты
останутся  бог весть И нам пути
отмерены не Им, бери повыше.
Что сможем, то удержим, мать. Прости
за завтра тоже. Но покуда дышим,

пусть мытари мы или рыбаки,
простые люди с грубою подстежкой,
все ж каяться вперед нам не с руки.
Коль крест случится Обожди немножко.

Он сеял рьяно, но какой росток
пробьется к маю если б знать заране,
к тому ж, куда снесет нас  сведал кто?
Но что-то вдруг проявится в тумане

Одиннадцать ступили за порог,
оставив Мать в предчувствии сакральном.
Что б Он ответил, если только смог
ответить прямо здесь, не виртуально?

Дожди смывали дужки от подков
коней легионерских. Зеленями
холмы уже покрылись. Время снов
рассеялось опять. Мечта с веками
уйдет куда-то вглубь, но вместе с ней
и шорохи уйдут, наплывы теней,
что были или не были? Ясней
картина станет дальним поколеньям?

Исчезнет след могилы ли, креста
в возглавии?.. Уходят молодыми
посланники, не разомкнув уста,
став судьями меж Матерью и Ими.

Хоть что судить, кто плох был, кто хорош,
когда так искажаются посылы
начальные. Светило плещет то ж,
да люди так же слепы и бескрылы.

Лишь иногда какой-то вихрь взметнет
волну неприкасаемого быта,
тогда, возможно, на подходе тот,
кому частичка истины открыта,

и поначалу внемлют стар и мал,
отбитые у вечного испуга.
Но день, другой  уже народ устал,
привычно расползется по лачугам

Кто их вернет, опутанных тоской
столь многолетней, что слиняли речи
всех книжников земли? Пророк какой
их разведет с планидой человечьей,
где легче верить сказкам, чем в расчет
принять, что и от них зависит что-то?
Что Он ответит Иордан течет,
в котором старший брат завел охоту

смыть это все. И Он от тех же вод
хотел вести людей к добру и миру
Но отчего пошло наоборот 
опять смолчит изъеденный папирус.

А что, если совсем не надо? Пусть
лежал бы камень, как лежал он прежде
Грусть расходилась шире, та же грусть
осенняя, что куталась в одежды

оставленной листвы. Хлеб и вино 
простая жизнь: верстак, доска, рубанок
Почто тебе любви передано,
в заложники намеченный подранок?

Два яблочка переварились, те 
с познанья и раздора, кривотолки
родившие. Еще одной мечте
развеяться, лишь мать взяла иголку

шить ей пеленки? саван? Если б знать,
как подсознанье обрастает плотью
Что ж, спутники правы, права и мать:
едва вздохнешь  от снов одни лохмотья.
Век, два прошло всего  фундамент сел
и накренился смысл Пизанской Башней.
Они о деле ей а сколько дел
заведанных смывает день вчерашний,

не говоря о завтрашнем? И взгляд
проплыл, где ни смирения, ни злости,
сквозь лысый холм с часовней, зеленя
вдоль той тропы, обугленные кости 

свои ль?  под дубом сморщенным. Как мал
зажженный свет, что пал в тот вечер после
Мать не спала. Круг избранных дремал.
И кто-то юный снова шел на постриг.

Колокола заманивал Грааль
весть о бессмертье вбить куда попало
по всем народам. Он молчал. И даль,
казалось, пробужденная, молчала.